Мерцание миража

Она одета в твою занавеску. Почти прозрачная белая ткань скатывается с бледных плеч, мягкая, словно сшитые друг с другом песчинки с тёплого морского берега. Однако из вас двоих тёплый только ты, и то еле-еле — от подобного вида пугающих в своей идеальности форм стынет кровь, но это не первый раз. Ты уже научился дышать. Под твоей кожей борется жизнь. Вены под её кожей ты даже не видишь. Она мертва, бесплодна и беспола. Дора скоро исчезнет, унесённая через океан потоком граадского бурана. Она водит тонким пальцем по подоконнику. Синева продрогших ногтей вместо маникюра. — Зачем ты приходишь? — низко гудит сквозь губы радиатор, спрятанный внутри тебя. «Потому что больше некому», — звучит голос с потолка, обдавая холодным дождём. «Потому что ты хочешь, чтобы к тебе пришли». — Я не хочу видеть тебя. Мне больно. «Я не хочу видеть тебя. Мне больно», — будто передразнивает Дора, но ты знаешь, что в ней не осталось эмоций, — «Ты делаешь нам больно». Ты отворачиваешься, сидя на кухонном стуле. Холодный кофе, переживший почти суточный цикл в компании одного гранёного стакана, поблёскивает в свете луны. Ты не включил свет, когда вернулся. Было слишком шумно. Голова утыкается в руки, сложенные на столе. Ты никогда не подойдёшь к Доре. Ты её почти забыл: даже голос, нанизанный на телефонный провод — самое близкое тебе воспоминание, — отражается многоголосным эхом от кухонных ложек и глубоких тарелок, расставленных по кухне. Прозрачная вибрация частиц. Ты не хочешь в неё всматриваться. Она скоро уйдёт. Дора молчит, вглядываясь в фонари, которые видно из окна твоего дома. Босые ступни не двигаются с места. Круглая грудь ни разу не поднялась. Волосы движутся вместе с занавеской, сливаясь воедино. «Мне пора», — звенит полевой колокольчик, и силуэт растворяется, оставив после себя порыв ночного ветра. Ты настолько устал, что уснул прямо за столом, сжимая стакан в нервной хватке. Ты не понимаешь, что чувствуешь раньше — падение в пропасть или прикосновение к плечу, — и разливаешь немного кофе на резиновую скатерть. «Детектив?» — Ким? — ты узнаешь даже его шёпот, потому что кажется, что лейтенант физически не может кричать. Он всегда говорит тихо и мягко, будто боится потратить энергию на дело, не имеющее отношение к расследованию. Даже если это опрос свидетелей — обычно ты занимаешь их голову, глаза и рты. «Неудобно спать за столом». — Ким? Почему ты здесь? «Меня осенило по поводу недавнего дела». — Но как ты вошёл? «Вы проверяли дверь? Нужно быть осторожнее». Ты не исключаешь тот факт, что в приступе рассеянности, вызванной брождением по бесконечным лабиринтам мыслей по поводу и без, мог потеряться в привычном порядке вещей: открыть дверь, закрыть дверь, снять ботинки и пиджак, помыть руки. Пиджака на плечах нет, но ботинки продолжают сдавливать пальцы в носке. Сбрасываешь их с ног и они, будто обиженные, сбегают под диван. Два шустрых крокодила. — Ты не из тех людей, которые подрываются ночью, чтобы поговорить о работе. «Вы меня вдохновляете. И я всё равно не мог уснуть. Начнём о деле?» — Ким встаёт около окна, спрятав руки за спиной и облокотившись ими о подоконник. Сердце испуганно подпрыгивает. Ветер закончился, и занавеска висит ровно, едва касаясь спины Кима. В ночном освещении с улицы его кожа выглядит мертвецки бледной и холодной. Почти как у Доры. Но Ким — не Дора. Ты его не боишься. Его голос шёлковой ниткой щекочет уши. Умноженный очками взгляд блестит по-живому. Ты его знаешь. «Нужно оказать ещё один визит мисс Хэдсен и заглянуть в её шкатулку. Возможно, там будут жемчужины из ожерелья убитой. Так мы докажем её причастность к делу». — Первым-наперво с утра, — трёшь подбородок. Мать… Дочь… Воспоминания не встают в стройную шеренгу, — Если честно, я очень хочу спать, Ким. Не хочу тебя выгонять, давай ты останешься, а я лягу на диване? Ким пожимает плечами и не двигается с места. — Постельное бельё в шкафу. Справишься? «М-м». Ты думаешь, что он хочет покурить. — Можешь открыть окно, — зеваешь, плюхаясь на диван и сразу принимая горизонтальное положение. Ты не успеваешь услышать шаги Кима, потому что засыпаешь. Тебя даже не будит рёв «Кинемы» рано утром, когда Ким уходит. Тебе немного неприятно, вам ведь в одну сторону. В участке людно. С ночи не перестаёт болеть голова, и ты стараешься не смотреть на мельтешащих, сливающихся чёрными формами в один косяк людей. Нужно найти свою золотую рыбку. Оранжевая куртка висит на вешалке — Ким в участке, сидит за своим столом. Кофе и тарелка печенья на краю. — Утра, офицер Кицураги. — Доброе утро, офицер Дюбуа. — Погнали к Хэдсен? — Ким поднимает бровь, — Ну, после того как допьёшь. Шкатулка никуда не убежит, даже если мы начнём выламывать дверь. — Вижу, вы не выспались, ведь всю ночь потратили на размышления и анализ улик. — Не я один, — усмехаешься ты и подмигиваешь. Ким не реагирует и допивает свой подслащённый кофе. — Хорошо, давайте заглянем к этой милейшей даме ещё раз. Жемчуг летит на пол. Теперь ламинат — это солёное дно. С тем же грохотом бусины падали в другой квартире и при других обстоятельствах. За ожерелье схватились, оно порвалось и взорвалось залпами, подскакивая и укатываясь в больше, чем четыре стороны. Искать их было трудно. Сейчас шкатулку выбили из твоих медвежьих рук, и ты слышишь отголоски того дня. На тебя кричат, кричат, кричат, пока не начинают плакать, оседая на пол. Платье матери подминается, словно щупальца медузы. «Это была случайность». Ты просыпаешься в своей коробке — пыльной квартире, пустыне, где мрут даже кактусы, — и смотришь на Кима. После признания матери в убийстве своего чада весь день прошёл словно мимо, настолько тебе было её жалко. Возможно, ты пригласил лейтенанта к себе, или он сам пришёл, потому что видел, насколько ты подавлен. Ты точно помнишь, как он купил тебе кебаб, чтобы подбодрить. И что в какой-то момент после этого тебе захотелось его обнять. Впрочем, не в первый раз. — Я знаю, — трёшь лоб, краснея. Засыпать при гостях плохой тон. Особенно при Киме, — ей сложно было не поверить. «В мире много случайностей, и в большинстве своём они крайне неудачны». — Мне ли не знать… Почему ты здесь так поздно? — смотришь на Кима из-за дивана. Он сидит за столом со своей записной книжкой. «Прогоняете, детектив?» — Нет. Просто… в последнее время ты очень гостеприимный. Нет, подожди. Получается, что это я гостеприимный, а ты — наоборот. Ким тихонько смеётся. «Мне правда пора». — Давай я тебе хоть чай сделаю на дорожку, а то неловко, — подавляя вздох разочарования после того, как тело покидает диван, ты идёшь на кухню и начинаешь копаться в ящиках, ставишь старый чайник греться. За шумом воды ты не слышишь, как двигается стул и Ким скрывается в коридоре. Заметив пропажу, ты бросаешься на выход — насколько Ким аккуратный и тихий, что ты не услышал дверь? А «Кинема»-то, как же «Кинема»?.. Возвратившись на кухню, ты хватаешься от испуга за сердце, потому что около стола, прямо в проходе, что-то сжалось в бледную дрожащую массу. До ушей доходит плач, на тебя поднимают пустые замыленные зрачки. «Это была случайность», — Дора сжимает что-то в руках, прижимая их к шее, — «Гарри, вернись ко мне», — дрожит её голос в помехах. Между костей, покрытых тонким слоем кожи — пальцами это уже сложно назвать — блестят подводные звёзды. Те самые минералы собрались воедино в руках плачущей. Слёзы капают со знакомым звенящим грохотом. Ты оглядываешься: по полу бегают жемчужины. «Гарри, я люблю тебя». — Я, — хватаешься за голову, потому что её вдруг слишком много, и она вся не на месте. Лёгкие отказываются качать воздух, — Я не хочу. Я даже не помню, как ты выглядишь. Я не хочу помнить. Я не хочу тебя любить. Я не люблю тебя. «Но, Гарри, я же до сих пор здесь. Я до сих пор рядом». — Тебя всё меньше с каждым днём. Тебя не будет. «Меня не будет?..» — ты почти не слышишь эти слова, кажется, что у Доры уже нет сил на голос. — Тебя нет. Я не знаю Дору Ингерлунд, ты любила не меня. Выметайся. «Ты не можешь так поступить со мной. Я — твоя жизнь. Я — твоё всё», — со злостью скрипит голос, осознавая, что уже не выиграет. Расцарапав уши почти изнутри, потому что, как не закрывал, ты всё равно слышал этот серый шум, хватаешь ближайшую подушку с дивана и бросаешь её в образ. Тот растворяется, словно его и не было. Звон в ушах почти осязаемый. На полу чисто (кроме подушки) и ты совершенно один. Холод отступил, и тёплая краска прилила к лицу, которое ты закрываешь горячими руками. Ужасный медвежий вопль гремит по квартире, заставляя соседей подскочить. Ты рыдаешь из-за пустоты, внезапно проевшей грудь, из-за облегчения, заставляющего дышать и давиться воздухом. Ты потерял что-то важное, основу своего существования, то, что сделало тебя таким. Даже с амнезией, *особенно* с амнезией, ты — порождение Доры. Ты — ваше собственное дитя. Ты засыпаешь на полу и просыпаешься с больными костями и насморком. Бледные зрачки следят из-за окна. Ты показываешь им фак и идёшь в ванную отдирать сопли от усов. — Я тоже плохо спал, — подмечает твои раздутые больше обычного мешки под глазами Ким, — Если мы закончим пораньше с анкетами, то сможем повозиться в гараже. Как идея? — Обалденная, — киваешь с улыбкой лейтенанту. Он по-своему чуткий, — Работа руками сегодня это то, что надо. — А пока ещё немного не будем выключать голову, — Ким опускает взгляд обратно на бумаги и продолжает скрести ручкой по шершавой, пропитанной чернилами поверхности. Ты не отрываешь взгляд от него ещё несколько тихих секунд, ровно до того момента, как он заметит, и зарываешься носом в свои строчки. Вы не упоминаете о ночных встречах. У Кима много секретов, и теперь один них — ваш общий. Ты улыбаешься. Крыша гаража стоит прямо под солнцем, на неё в течение дня не падает тень, поэтому внутри даже с открытыми настежь воротами жарко. Вы решаете (Ким решает), что «Кинеме» можно обновить и подкрутить пару деталей и проверить шасси. На весь гараж всего одна пара подставок для капота, и она в данный момент у механика, который со сложным выражением лица осматривает мотокарету Маклейна. Ты можешь придумать миллион причин такого взгляда, но не будешь. Ты помогаешь Киму и держишь рот капота над его головой, пока он откручивает крышку отверстия для масла. Идёт туго, и ты наблюдаешь за тем, как напрягается его предплечье, как он морщит горбатый нос и совсем немного поджимает губы. Из-за жары он снял бомбер, а перчатки сменил на рабочие. Ты представляешь, насколько скользкие у Кима сейчас ладони, как ему будет приятно снять перчатки чуть позже. Ты бы обмыл их под холодной водой. Ты бы обтёр влажным прохладным полотенцем его лицо. Ты— Ты пялишься, сам попутно истекая заметными каплями пота. Ким машет рукой перед твоими глазами. — Да, конечно, я подам стамеску, — невпопад отвечаешь ты, пытаясь исправить ситуацию. — Я просил ключ, но направление мысли верное, — Ким вытирает лоб предплечьем. Когда это не помогает, он вздыхает и вытягивает заправленную в штаны майку, чтобы нагнуться и пройтись по лбу снова. До куртки, где лежит платок, далеко, а майка уже всё равно пойдёт по возможности сразу в стирку. Ты усиленно делаешь вид, что не видел почти полуголого Кима Кицураги. Другими словами, на четверть обнажённого лейтенанта-ефрейтора. Ты просыпаешься от лёгкого холодка, гуляющего из окна одной комнаты в окно другой. Ты на своей кровати в трусах и майке, видимо, уже лёг спать. Хочется пить. Садишься, чтобы отправиться на кухню. Стул напротив, тот, на который ты вешаешь свою повседневную одежду, занят. — Ким? — недоумеваешь, замерев на месте. В этот раз ты точно не придумаешь причину, по которой он мог явиться. «Гарри», — улыбается лейтенант, вставая. Беззвучно, словно призрак, он плавно подходит ближе и становится между расставленных ног. Кажется, ты чувствуешь запах. Ким без куртки, но в той же майке, которую носил весь день. Перчаток нет. Ты хочешь взять его за руки и проверить, до сих пор ли они горячие, но пока просто смотришь снизу вверх. — Зачем ты приходишь? «Потому что больше некому», — звучит голос над ухом, обдавая горячим шелестом. «Потому что ты хочешь, чтобы к тебе пришли». Ты сводишь брови, едва заметно мотая головой. Хочешь возразить, но чувствуешь лёгкое прикосновение к щеке, словно щекотку. Плечи передёргивает. «Я с тобой, Гарри». Ты спишь. У тебя было достаточно осознанных снов, и это один из них. Только почему ты так хорошо ощущаешь свой вес? Ясность мысли нарушена, но ты всё же здесь. Ты можешь всё испортить, если решишь убедиться в реальности. Да, Ким сам пришёл, но виноват будешь всё равно ты. — Можно коснуться? Ким улыбается настолько довольно, что ты забываешь дышать. Никогда ты не видел его настолько счастливым. Зубы поблёскивают под дёснами. «Можно». Руки смыкаются вокруг талии меньше, чем на секунду, и Ким исчезает. Ладони дёргаются и бьются друг о друга. Ты подскакиваешь, будто брошенный в раскалённый котёл. Ким стоит в дверном проёме, упираясь плечом в косяк. «Можно», — повторяет он, словно заевшая пластинка. Чувствуешь испепеляющий ревнивый взгляд на спине, запертый за оконным засовом. В несколько быстрых шагов ты оказываешься рядом с Кимом и смотришь на него уже сверху вниз. Всегда ли ты был таким высоким? Лейтенант поворачивает голову, чтобы ты смотрел на шею и ключицы. И ты смотришь, отбрасывая тень на синеватую в ночном освещении кожу. Ты всматриваешься изо всех сил, выцепляешь каждую молекулу, которая может оказаться не на своём месте. Ким немного рябит, когда ты наклоняешься к его уху. Запаха почти нет, только воспоминания. Тепло исходит от тебя одного. — Ты ненастоящий. Ты как Дора, — шепчешь ты, опуская руки. Пустота внутри ширится. «Разве это плохо? Я всегда рядом». — Ты — проекция моего мозга. И я не знаю, что он пытается этим сделать. «Это сон наяву. Осколки дня, которые ты собираешь в то, что хочешь». — Я хочу Кима? «Ты хочешь Кима». — Я думал, что ему не всё равно, раз он приходит. Что он… что-то хочет сказать. «Что же?» Жуёшь губу. — Что я ему небезразличен. «И что ты скажешь в ответ?» — Что мне он небезразличен тоже. «Скажи это мне». Ты поднимаешь глаза. Смотришь в карие радужки поверх сползших очков, которые даже не можешь поправить. — Я не могу. «Я люблю тебя, Ким», — мягко улыбается голос, а потом поворачивается к тебе и почти поёт: «Я люблю тебя, Гарри». — Почему вы все издеваетесь надо мной? — ударяешь кулаком рядом с образом, который даже не вздрагивает. Слёзы не остановить. «Ты сам себя заставляешь». Непутёвая, глупая, дурная голова. Взболтанная, смешанная, разлитая по стаканам. Кто и зачем тебе её дал? Как вернуть брак и получить новую, причёсанную? В которой не будут жить другие люди, другие голоса, только ты один со своими ошибками и со своими проблемами, без тех, что с тобой на попутке. Сползаешь по стене, всхлипывая. Хочешь упасть в ноги образу Кима, уткнуться лбом в коленку, но ты знаешь, что он исчезнет. Пусть лучше тебя утешает мнимое присутствие, чем настоящее одиночество. Ким присаживается рядом, сложив руки на коленях, а подбородок на руках. «Ну-ну, детектив, не плачьте». — Я думал- не называй меня детективом- «Офицер». — Это ещё хуже. «Гаррье». — Просто заткнись. Ты не чувствуешь, но видишь краем глаза, что образ обнимает тебя за плечи. Если не шевелиться и сконцентрироваться, то получится представить даже вес рук. Ты так и делаешь, потому что ты грустный и одинокий, брошенный настолько, что мозг заставил разделить твоё сознание и предоставить утешение от твоего же лица. Завуалированно, но всё же пытаешься заботиться о себе. Если не наркотики и выпивка, то галлюцинации и сдвиг по фазе всегда готовы держать тебя на плаву. В дверь тихо стучат. Настолько, что тебе кажется, что стучать и не хотели. Образ вопросительно смотрит на тебя — твоё заплаканное лицо отражается в линзах. Какое богатое у тебя воображение. «Я не смогу открыть за тебя дверь». — А надо ли? «Тебе не нужно одиночество. Ни сейчас, ни в любое другое время. Даже шутка хулигана тебя взбодрит и вернёт в реальный мир быстрее, чем сидение на полу в коридоре». Со вздохом киваешь. Скрип пола и коленей. Вытираешь лицо полотенцем в основном потому, что тебе надоело истекать жидкостями ещё днём под летним пеклом. Щёлкает замок и петля, которая тебе нравится только по эстетическим причинам (она блестит). Человек за дверью заставляет тебя моргать два раза за три секунды вместо одного. Ты стоишь с открытым ртом, переводя взгляд с Кима на коридор. Образ за углом не видно. Ты не понимаешь. Молча идёшь к стене, чтобы проверить. Метаешься взглядом с пустого места на заполненное. — Опять? — «Опять»? Это первый раз, когда я появляюсь у вас так поздно. Я знаю, что это нагло и некрасиво с моей стороны — тревожить вас в нерабочее время, но я надеялся на помощь. Ты ничего не отвечаешь, пытаясь собрать мозги в кучу. Ким переминается с ноги на ногу, пряча руки за спиной. — Я ездил по делам, и вдруг «Кинема» начала тормозить. Окончательно сдалась неподалёку отсюда на парковке, к которой я успел её пригнать. Проблема в шасси — сцепляющие гайки были плохо закручены и отвинтились где-то по дороге, — без запинок оправдывается Ким, будто проговаривал это всё уже несколько раз, — У меня нет возможности починить карету прямо здесь и сейчас, а адрес вам мой известен и далёк. Помню, что вы живёте где-то рядом, поэтому решил воспользоваться наглостью и попроситься переночевать. Если вы против- — Ким! — Да? — Можно я тебя потрогаю? — Нет? — Но мне… мне надо… ты здесь? — У вас всё в порядке? — Ким наконец-то поднимает взгляд с носков своих ботинок и видит тебя, с широко раскрытыми покрасневшими глазами, мокрой прядью жидкой чёлки, прилипшей ко лбу. Ты всё ещё косишься на стенку и другие углы, в которых может быть образ. Или он всё же перед тобой? Встревоженный Ким протягивает тебе руку, словно пугливому животному, которого хочет приручить. Ты аккуратно касаешься пальцев в перчатке, будто проверяя температуру воды перед погружением, сжимаешь ладонь в своей, имитируя застылое рукопожатие. Второй рукой тянешься к плечу, под курткой худому и жёсткому, от него к резкой скуле и уху, что загораживает светящийся плод уличного фонаря, ко лбу, по которому проводишь указательным пальцем, словно читая шрифт для незрячих. Ким боится пошевелиться, потому что в таком состоянии он тебя ещё не видел и не знает, что делать. Он немного отстраняется. — Гарри, будет лучше, если вы объясните, что происходит, — даёт возможность оправдаться и оттянуть мысли о том, что ты употребил вещества. — Это ты, — улыбаешься, хлопая ресницами, — Ким, ты — Ким. — Я прекрасно об этом осведомлён. Ещё немного и вы заставите меня думать о вас хуже, чем вы того заслуживаете. Без слов смыкаешь вокруг него руки, втаскивая на порог квартиры. Куртка шуршит под пальцами, молния застёжки впивается в щёку. Ты не пил столько воды за весь день, сколько из тебя выходит со слезами этим вечером. Тебе кружит голову настоящее тепло, хочется обшарить весь торс Кима руками, сжать и ущипнуть, чтобы убедиться, что он не превратится в туман. И именно потому, что ты веришь, что это Ким, ты держишь руки на месте. Ты бы сам себе не сказал такие слова. Пока ещё нет. Тени отступают. Вы стоите так минуту или две, ты шмыгаешь в ключицу, Ким смотрит в потолок, пока борется с непониманием и собирается с силами, чтобы положить руки тебе на спину и, проведя по ней ровно три раза, отстранить жалкого старикана, так отчаянно цепляющегося за другого старикана. — Если пустите, я бы присел с вами и поговорил за чашкой чего-нибудь тёплого. — Конечно, — вытираешь лицо, — можешь даже не спрашивать, проходи. Ты не любишь зелёный чай, но Ким, который нашёл его у тебя на полке, думает, что именно от него тебе станет лучше. Не споришь. За закрытой дверью с настоящим человеком в этой коробке находиться приятнее. Пространство ваше и никакая Дора, никакой ПсевдоКим не станут бороться за его делёжку. Честно говоря, у тебя просто нет такого количества концентрации. Можно отдохнуть от фантазий, когда реальность сидит напротив. И она всё ещё ждёт объяснений. — Мне не хотелось бы объяснять тебе ситуацию в деталях, — разжимаешь и сжимаешь пальцы на ногах, — но ты уже, должно быть, надедуцировал себе немало. После такого приёма. Мда, — потираешь шею, пока Ким вежливо слушает и не перебивает, сложив руки на колене, — Я вижу галлюцинации. Доры и тебя. С Дорой, надеюсь, покончено, но она освободила место для… ПсевдоКима. Он приходил ко мне несколько раз. Я думал, что это ты. Настоящий. — И он… был здесь только что? — Да, — как бы ты не старался, смотреть на Кима просто стыдно. — Что он от вас хотел? — Тут вопрос скорее… чего от него хотел я… Ким молчит, решая уравнения с переменной «Дюбуа» в своей голове. Ты знаешь, что он поймёт параллели, которые ты выстраиваешь. Их не заметит только слепой, если говорить образно. — Гарри, вы пытаетесь таким образом проработать ваши чувства? — обычно Ким переходит на «ты», когда вы вне досягаемости работы. За сегодняшний вечер он не обратился так ни разу. — Я ничего не пытаюсь, это голова. — Не перекладывайте свою ответственность на воздух. На ком закреплена ваша голова? — На мне… — Вот. Ким устало трёт лицо рукой, однако нервный блеск в его глазах не выдаёт желание спать. Ты практически ему признался. Практически. Ты даже сам не знаешь, правда ли это, те же ли это чувства, что заставили сбоить твой вечный двигатель столько лет назад. — Я не психолог, не психиатр тем более. Но я за вас волнуюсь и рекомендую записаться к специалисту. До тех пор можете говорить обо всём мне, если это помогает справляться. Всё же, здесь моя роль учитывается. — Спасибо. Прости. — Не надо. Я останусь? — А ты ещё не понял, что да? Не бойся, Дора в пролёте, а ПсевдоКима я отгоню, нужно всего лишь его коснуться, — возможно, ты сболтнул лишнего, но понимаешь это поздно. Хорошо, что Киму хватает самообладания не спрашивать, как и где ты касался его галлюцинации. Переключаешь его внимание, — А с шасси, похоже, я напортачил… — Я не стал об этом говорить. Было бы похоже на шантаж. Ким пересаживается на диван. Подушка продавливается и тебя немного наклоняет в его сторону. — Я буду спать здесь, если вы не против. Вы выключаете свет. Ты смотришь на бледный блик на лбу Кима, который сложил штаны на соседнем стуле и остался в трусах и майке. Как и ты всё это время. Парные костюмы. Ты смотришь и смотришь, наполняясь чувствами, в которых ещё предстоит разобраться. Ким качает головой. — Спокойной ночи, Гарри, — тело скрывается под простынёй. Ты видишь тени от мелких складок на неглаженой ткани. — Спокойной ночи. Ты просыпаешься. Ночь только заканчивается, оранжевый восход ещё не может пробить глубокую синеву. Перед тобой лежит Ким. Ты смотришь. Слушаешь. Слушаешь. Слушаешь. Он дышит. Смотришь. Он дышит. Ты заставляешь его дышать. Лёгкий храп из-за дверного проёма его удушает. Ты бросаешь руку на подушку, и образа больше нет. Ты встаёшь и выходишь в коридор, и блик на лбу всё ещё здесь. Рука свисает над полом, грудь под простынёй двигается спокойно и медленно. Тебе не нужно смотреть, чтобы увидеть. Несколько шагов — и ты поймал блик губами. Ким отмахивается от щекотки и переворачивается на бок, переставая храпеть. Две пары глаз следят из-за стекла.