Четыре этапа

Леон Кеннеди не слишком хорош в ухаживаниях, может оттого от него и бегут женщины — одна за другой. Он знает свои достоинства, знает и свои минусы, женщины это любят, говорят коллеги. Он не слишком тонкий психолог, но что-то да понимает, это они тоже любят. Зато Леон Кеннеди мастерски умеет ухаживать и строить отношения, конечно же. Верит в это одна Эшли Грэм, на самом деле. Эшли бы тихо фыркнула ему на ухо, будто котенок поперхнувшись молоком. Может, он и врёт. Только, черт возьми, он почти Агент 007 и Индиана Джонс в одном лице, или вроде того. Его ухаживания состоят из четырёх пунктов. Не слишком долго и не слишком быстро, то что нужно. Только вот, четвертый пункт — рубеж, который не пересечь, сколько не старайся. С Адой не пересекли уж точно, с другими он намеренно оттягивал. Четыре уровня его плана, работают как часы. Не было ещё случая, когда не работали, иногда бывало, что пункты приходилось чередовать или пропускать, но сути дела это не меняло. Чек-лист работает безупречно, следуй ему, и каждая женщина будет в руках Леона Кеннеди. Первый шаг: Пища и подарки. С этим пунктом Леон справляется на ура. Всё просто, предложи девушке отужинать с тобой, если она соглашается (а она соглашается), значит она полностью принимает ухаживания. Только нужно быть внимательным, как к даме, так и к содержанию своего блюда, чтобы прекрасная дама не решила устроить диверсию, как только заскучает. У Леона бывало и такое. Он ведёт Эшли в ресторан через неделю, после их разговора. На самом деле, впервые ему так сильно неловко. Именно неловко. Он чувствует себя мальчишкой со средней школы, что впервые дарит цветы девочке. При виде Эшли в голове до противного пусто, хочется постоянно улыбаться и тискать-тискать её, будто щеночка. Леон входит в её жизнь тихими, совсем неуверенными шажками, будто ребёнок, что делает свои первые шаги. Первые пару недель им совсем неловко, они встречаются в кафе и долго-долго молчат. В такие моменты Эшли как никогда чувствует сомнения. А потом они нашли точки соприкосновений и это оказалось прекрасно, настолько прекрасно, что Эшли заново оказалась влюблена. С Эшли неожиданно легко. У них схожие взгляды на жизнь, схожие вкусы в выборе фильмов, и им, неожиданно, нравится обсуждать других. Бритни Спирс. Линдси Лохан. Пэрис Хилтон. Какой-то новичок в центре управления, который раздражающе тянет гласные. Тот пацан, который облил Эшли чёртовым молочным коктейлем, и всё, что смогла сказать ему Эшли: «ничего страшного». На удачу этого пацана, Леон был на другом конце страны, в Небраске. За едой они обсуждают все насущные вопросы. Вкусная еда располагает, в этом список Леона Кеннеди не подводит. С подарками схожая ситуация. Для Леона Кеннеди принято дарить и совсем не принято — получать. Когда он дарит Эшли цветы, а она тянет ему в ответ совсем простенький верёвочный браслет — «на удачу», говорит она. Это становится неожиданностью, может, именно с этого пункта всё дало сбой и пошло наперекосяк. Но Леону даже нравится, он прячет браслет под длинными рукавами рубашек и пиджаков, от чужих глаз подальше. А когда замечают, только языком щелкает, мол, не твоего ума дела. Никто и не лезет, Леон Кеннеди один из тех парней, с кем лучше не шутить. Они дарят друг-другу множество небольших подарков, таких, от которых греет душу, даже если они в разных странах, даже если Леон не выходил на связь пару дней. Леон сжимает её браслеты с разноцветными бусинами, обереги, которые Эшли цепляет от глаз подальше, они помогают помнить, что его ждут дома. Эшли сжимает кулон одинокими ночами, как крест, когда губы сохнут от молитв. И Леон Кеннеди возвращается. Леон Кеннеди забирает её в пятницу, в жаркий июньский вечер, сразу после занятий. Его серый седан привычно ждёт её за воротами кампуса. И Эшли забывает о каждой из своих проблем. При виде Леона, неловко мнущегося у машины, к щекам приливает кровь. Она пережила эту адскую неделю зачётов, теперь её голова забита только им одним. И от этого крутит живот, сжимаются лёгкие, хочется поскорее оказаться с ним одним. Леон, неловко мнущийся у машины до этого, так же неловко суёт ей под нос букет цветов. Тигровые лилии, хороший выбор на самом деле. Не слишком пошло, как в случае роз, и не слишком просто как ромашки. Мать Эшли похлопала бы ему. Сама Эшли кидается ему на шею, у всего чертова университета на виду. У неё будут проблемы, определённо будут. Эшли нравится их традиция маленьких подарков друг для друга, это оказывается не так сложно, как казалось в начале. Им нравится уделять друг другу время. Цветы, конфеты, которыми на удивление не брезгует Леон, билеты в кино, бижутерия из бисера, купленная за гроши. Эшли хочется не только получать, но и дарить. Феерия. Они гуляют ночи напролет, жмутся друг к другу в тесной машине. Пора переходить на следующий этап. Леон лёгкой поступью входит в её жизнь. Он не прорывает блокад, не захватывает бастилий, просто утром Эшли ждёт «доброе утро» и она уже знает, что рубеж пройден. Второй пункт: Защита, забота и заявление прав на партнёра. Этот пункт становится самым лёгким, для Леона Кеннеди уж точно. Что бы он ни говорил, но он любит тишину и ту самую обычную жизнь с реклам его детства. Он хочет стабильности и Эшли рядом. Как много он готов сделать ради неё? Он долго думал над этим, проигрывал в голове разные сценарии, будто на сложной миссии, когда нужно просчитать все варианты событий. Ответ прост: много. Фактически всё. Заявление прав на партнёра. Встречаться они начинают в конце мая, когда в очередной пятничный вечер он забирает Эшли с колледжа. Леон Кеннеди не встаёт на колени, не дарит цветов, не обещает быть с ней вечно. Он попивает милкшейк с рук Эшли, а потом просто, смотря в даль, спрашивает: — Начнём встречаться? — до отвратительного будничным тоном, будто спрашивает: хочешь сегодня кофе или коктейль? Эшли молча обнимает его за талию, утыкаясь в грудь. Конечно да, на ресницах собираются слёзы, и она как можно незаметнее старается их смахнуть. Теперь они ходят всегда-всегда за руку, Эшли заговорчески шепчет на ухо: «смотрят, Леон». И Леон молча обнимает её, чтоб все-все знали. Это чувство нерационально, больше свойственно подросткам в их первые отношения, но, даже понимая это, ничего поделать не могут. Три раза их ловят папарацци, журналы пестрят желтушными заголовками с их лицами на обложке. Любимый заголовок Эшли: Дочь бывшего президента и её альфонс. Любимый заголовок Леона: Эшли Грэм продвигает своего фаворита по службе. Эшли звонит отцу с матерью перед самым окончанием семестра, немного тянет и быстро-быстро выкладывает главное: «В понедельник мы приедем с Леоном, у нас новости». Она переписывается с ним под шепот однокурсников: «видела? Забирает каждую пятницу, и до утра понедельника», «и куда ей только такого?», «отхватил себе кралю, с такой все дороги открыты», «повезло, что доченька президента, иначе не взглянул бы на такую никогда». Эшли от них светлыми волосами отгораживается и себе под нос улыбается. Может и не взглянул бы, только всё вышло, как вышло. А Эшли научилась у Леона главному — нет смысла гадать, что было бы. Он вот хотел стать комиком, подделывал себе английский акцент и мечтал выступать в Монти Пайтоне. Комиком он так и не стал, может всё дело в том, что его увлекли боевики конца восьмидесятых. Или в том, что Леон оказался слишком красивым для такого рода юмора. А может и сама судьба подсказала, не выжил бы иначе. Правда куда страшнее, от неё по коже бегут мурашки, и в горле сохнет. Всё в его жизни взаимосвязано, выкинь одно — посыпется, как карточный домик. От того и не загадывает. Всё идёт так, как нужно, прошлое — не изменить. Вот и Эшли не загадывает, только Трише верит, когда она свои расклады делает. Голосом ей тихим-тихим, вечером среды вещает: — Тебе выпадает карта — «девятка кубков», ему — «справедливость». Знаешь, что значит? Не знает, конечно, но звучит многообещающе. — Ты легко договариваешься с окружающими, не замечаешь мелких неприятностей и любишь жизнь, потому тебе всегда и везёт, таких называют «любимчики фортуны», — тихо, навевая таинственности, говорит Триша. — А «Справедливость»? — Леону, на самом деле, очень подходит. — Часто берёт на себя ответственность, выступает в роли судьи и восстанавливает справедливость. Эшли знает, что это всё психология чистой воды, только верить во что-то хочется. Вот и молится на ночь, да расклады Триши слушает. — А отношения? Всё будет хорошо? Триша карты перемешивает, Эшли только дыхание задерживает, в глазах от свечей туман. — Королева кубков, справедливость и девятка кубков, — Триша хихикает тихо, лукаво улыбается, — нежность между вами, спокойствие и счастье, вас оберегает твоя удача и его ответственность. Эшли облегчённо выдыхает. Может и ложь, только на душе от этого тепло-тепло. Про Аду Вонг она не спрашивает, такое лучше спросить у самого Леона. И загадывать бывает приятно. Домой они едут в следующий понедельник, рано утром, когда добрая половина Америки ещё ютится в кроватях, от того и на дорогах безлюдно. По радио играет Металлика, и Эшли старается дышать как можно глубже, перед приездом в семейный особняк — самое то. Дома за ней следят даже стены — ни вздоха, ни выдоха. Даже короткий поцелуй не урвать, всё следят, всё докладывают. У стен есть уши и рты. И через пару дней в газетах будет красоваться очерное: «Дочь бывшего президента получила в наследство эскорт отца», «Дочка бывшего президента крутит с федералом». Не худшее, что о ней писали в газетах, далеко нет. — Можешь не волноваться, он уже знает, — спокойно говорит он, — он не против, мы разговаривали с ним в марте. Очень беспокоился из-за твоей влюбленности, — прищелкивает языком, — поэтому расслабься, солнышко; слушай музыку или давай поговорим. Эшли не беспокоит реакция матери или отца. Они примут любой её выбор. Её беспокоит Ада Вонг. Не совсем она, к ней Эшли нейтральна, она им даже помогла. Просто Эшли съедает ревность. Её беспокоит отношение Леона к ней. В его бардачке всё ещё лежит кулон с мишкой, в его квартире стоят забытые ей когда-то духи. И это напрягает. Она снова не спрашивает у него про Аду. — Мам, Пап, — вздыхает, — мы встречаемся с Леоном и хотим съехаться, — Эшли жмурит глаза, она знает, что её голос сейчас недопустимо высок и больше похож на вскрик. — Не припомню, чтобы Леон оказывал тебе какие-либо знаки внимания, — мама недоверчиво щурится, Эшли знает этот взгляд, — даже пресекал твои попытки поговорить с ним, что изменилось, Леон? Её отец мягок, дома он, как старенькое кресло, что примет тебя после тяжелого дня. Именно мать является ключом успеха их семьи, и именно её стоит опасаться, она съедала мастодонтов политики, такие мальчики-вояки для неё расходный материал. Одним меньше - другим больше, Америка наштампует ещё тысячи таких Леонов, и все они будут обожать её дочь. От того и зубами клацает. — Я лукавил, к Эшли невозможно остаться равнодушным, — Леон внимательно следит за живым лицом женщины напротив, — просто мне хотелось разобраться в себе и не втягивать Эшли в свои проблемы. — Я не открою никому секрет в этой комнате. Но ты ведь понимаешь, что твоя работа — риск, каждая твоя миссия может стать последней, — женщина самодовольно улыбается, но глаза — сталь. — Сейчас — это романтика, вы чувствуете эйфорию от риска и встреч. Но когда вы решите пожениться, или Эшли будет беременна, что будет тогда? В случае твоей смерти, Леон? — Мам, пожалуйста, — Эшли тянет умоляюще, почти скулит. — Если мы поженимся, то я стану штатным офицером, может засяду в Пентагоне, но я не оставлю ни ребенка, ни Эшли. Не по своей инициативе уж точно. Женщина одобрительно кивает. И на секунду, совсем на секунду, Леон позволяет представить себе, что он все же дойдет до конца. Что дальше у них — семья, кошка и собака, двое детей: мальчик и девочка, уютный дом. Они будут читать детям вслух, и вся их жизнь будет похоже на рекламу. Мальчик будет старшим и обязательно похож во всем на Леона, а девочка — маленькая принцесса, будет в Эшли. Отец хлопает его по плечу, пока мать о чем-то рассказывает Эшли. Он отстоял свои позиции. Права на партнёра заявлены успешно. Защита и пункт номер три: переезд. Переезд. Они съезжаются незадолго до начала семестра и уезда Леона на задание. Леон теперь живёт в Массачусетсе на постоянной основе, как минимум до сборов и миссий. Первые пару дней совместной жизни им кажутся раем, Леон не может поверить, что Эшли совсем рядом, что Эшли готовит на его кухне завтрак и сжигает ужин. Она утыкается холодным носом ему в шею и канючит: Леон-Леон-Леон, пойдем спать. Следующим его заданием становится наблюдением за проведением операции. Но даже там он всё считает минуты до возращения, когда уже вернётся обратно и обнимет измученную от ожидания Эшли. Защита Эшли Грэм вшита в его сущность. Он не может представить себе ситуацию, в которой он может не защитить её. Это нонсенс. Возможно, сегодня он перегнул. Но черт возьми, эти папарацци, они точно должны пойти нахер. Он только вернулся с миссии, и черт возьми, он зол. Единственное, чего ему хотелось всё это время, это оказаться поближе к Эшли, смыть с себя кровь и грязь, обнять её, и смотреть все сезоны Топ-модели по американски. А когда он наконец вернулся, после недели адского месива, то жить не стало легче. Они возвращались с ужина, когда кто-то из особо ушлых папарацци решил сфоткать у Эшли под платьем. Леон готов терпеть дурацкие статьи в жёлтой прессе, об вечной череде беременностей Эшли, её наркомании-алкоголизме-нимфомании, и ещё бог знает чем. Это тяжело, но он держался, хоть и хотелось свернуть шею каждому, кто обвиняет Эшли хоть в чем-то. Но это стало последней каплей. Он перегнул, да, возможно перегнул. Делает это из него плохого человека? Определенно. Эшли не говорит с ним весь вечер, только дуется и смотрит что-то по телику, может снова Топ-модель по-американски, или Простую жизнь. Для Леона выглядит всё это однотипно. Он молча сидит рядом и старается придумать, как начать разговор. В голову не идёт совершенно ничего путного. Сложно объяснить свои действия обычным: прости, я случайно. Каждое его действие отточено боем, он не делает ничего случайно. Ему стыдно перед Эшли, стыдно за то, что она видела это. И самое херовое для него, что стыдно ему именно за то, что видела Эшли, а не за свои действия. Она и так увидела слишком многое в Испании, и у них есть негласное правило — никакого насилия на гражданке. Он нарушил свой негласный устав, но защитил её. — Я не обижаюсь, Леон, не сиди с таким лицом, — щелкает языком, — меня вымотала эта ситуация в целом, в ней мало приятного. Но спасибо, мне даже немного приятно. В ней нет ничего от слова «приятно». При ней сломали руку человеку. Насколько он это заслужил? Вопрос сложной морали, после Испании её моральный компас не надёжнее флюгера. Забота. — Цукаточка, ты сильно расстроилась? — Как ты меня назвал? — Эшли обречённо смотрит в потолок. Эта ещё одна их проблема. Она вмещается в один краткий тезис: «Леон Кеннеди и ласковые прозвища», он в поисках. Большинство из них звучат как полное издевательство, хоть как-то прижилось только: «Солнце-солнышко». — Это фрукты сва… Эшли немного улыбается краешками рта, давненько он не видел её такой измотанной. — Цукаточка, звучит лучше «детки» и «зайки», — хмыкает она. Леон ужасен в милых прозвищах, страшнее чем в бою, после первой «зайки» — Эшли смеётся ему в грудь, будто задыхаясь, даже слёзы утирает. Он перебирает сотни вариантов, «Орлёнок» отметается сразу — это не про чувства. Цукаточка, Эшли тихо хихикает, господи, цу-ка-то-чка. — Тоже не подходит, — вздыхает он. Эшли только тихо хихикает. — Я просто устала, — голос у неё тих — измученный шёпот, а не голос. Леону больше нравятся вскрики на ухо, когда она забывается и визжит в людном месте. Когда она забывает понизить голос, и только одну её слышно. Но ради справедливости стоит признать, он любит её любой. Громкоголосую Эшли Грэм, или уставшую, говорящую шепотом. — Хочешь чаю? Или пойдем спать? — Леон аккуратно кутает её в одеяло, нежно проводя по светлым волосам, что забавно торчат. — Спать, давай пойдем спать, хорошо? На руках у Леона тепло-тепло, уютно от его запаха и тепла его тела. Пункт номер четыре: принятие. Для Леона Кеннеди не сложно съехаться с кем-то, он учился в полицейской академии, о чем вы. Жить с кем-то для него также привычно, как пить утром чай для Эшли. Проблемы начинаются позже. Когда у вас уже нет нужды показывать себя с вечно идеальных сторон. В тот момент вы только начинаете по настоящему узнавать человека. Тут всё и сыпется. Они оба терпеть не могут мыть посуду, для них двоих это настоящая трагедия. Если Эшли раньше абсолютно не видела в ней проблем, может от того, что не мыла никогда, то теперь она вызывает раздраженный вздох, в самом деле, откуда она постоянно берётся? Они пытаются составлять график, но сбиваются на второй день, и Эшли впервые думает о том, что она терпеть не может посуду. Она копится у них до последней чистой кружки. Через неделю они покупают посудомоечную машину, но все бытовые проблемы это не решает. Леон всё ждёт, что Эшли вот-вот вскрикнет: с меня хватит! Только она жмётся к нему после трудных дней, и всё мечтает. С готовкой они справляются немного лучше, ненамного, но лучше. Эшли готовит… Леон тихо-тихо фыркает себе под нос, терпимо. Но обычно они живут на еде на вынос. Леон к такой жизни привык задолго до появления Эшли в его жизни. Сам он готовит весьма посредственно, только самые элементарные блюда без заделки на шедевры. Вот и получилось, что единственное, что они могут приготовить, не устроив катастрофы — паста. Эшли любит чистоту, терпеть не может пыль и бардак, ещё она любит мелкие безделушки и уют. Зачем нам подушка для дивана? Глупый, разве не знаешь, что они нужны для интерьера? Конечно не знает, куда ему. Для него маленькие подушки — пылесборники, которые тронь — задохнешься. Ей неожиданно нравится убираться, полы она учится мыть под чутким контролем Леона, теперь воскресенье — день уборки. В воскресенье Леон ворчливо протирает глупые безделушки на полках: рамки с фотографиями, статуэтки и цветы в горшках. Раньше Леону уборка была без надобности: мотался себе из штата в штат, жил в мотелях и не задерживался нигде дольше, чем длится задание. Таким как он не нужна личная кружка или тарелка, не нужно убираться каждую неделю. Домашний уют для него сродни чего-то незнакомого, опасного. Для Эшли такая жизнь в новинку, взращена средь политических интриг, где слово уют — табу, как цветок среди сорняков. Всё на показ, где и глуповатую кружку с принтом Гарфилда иметь сродни позора. В родном доме ты — солдат, который, в случае чего, не задумываясь, должен подставить шею. И Эшли боится, что, если понадобится, ей придётся сделать это вновь. Привыкать друг к другу оказалось непросто, сложнее, чем казалось Эшли. Но ей даже нравится. Она привередлива в еде, ему — плевать. Он молча ест пересоленную Эшли курицу, молча пьёт чай, разогретый в микроволновке, а если нужно – наглотается и воды из-под крана. После миссий Леон — напряженнее струны, дёргается от каждого шороха, всё ждёт удара. Даже ночью, когда Эшли спит у него на плече, мерно сопя в шею, он спит беспокойно. В такие ночи за ним приходит весь ужас, который он повидал, стягивается к нему, и руки из темноты тянет. В такие ночи за ним приходит всё, что клубится в сознании. Мертвецы всё шепчут-шепчут: утащим-утащим-утащим. И не Леона вовсе, им он — без надобности. Этой ночью Леон долго не может уснуть, беспокойно мечется по комнате, от одного угла — до другого. Всё внутри сжимается от тревоги, мозг ещё не принял, что он дома, он в безопасности. Даже тихое: «Пойдем спать» заставляет дёргаться. Когда ближе к трём часам ночи он беспокойно засыпает, обнимая Эшли, он уже знает, что долго не проспит. Иногда ночью он тихо-тихо стонет от боли, умоляет о чем-то, бывает что плачет. Эшли будит его ближе к четырём часам ночи, когда на щеках заблестели слёзы, а хриплый шепот замолил о пощаде. Постель мокрая от пота, а его потряхивает. — Снова кошмар? — заботливо спрашивает она, подавая стакан воды с тумбы. Леон тяжело дышит, будто марафон пробежал. Мокрое тело от холода потряхивает, и смотрит загнано как зверь. — Всё хорошо, солнце, — Леон не улыбается, голос у него хриплый от крика, а может и простудился где, — всё хорошо. — Хочешь чаю? — Леон отрицательно качает головой, — тогда давай просто полежим, хорошо? — кивает. — Я схожу в душ, хорошо? Эшли не оставляет его и там, сидит на машинке, ногами помахивает. Всё болтает, чтоб отвлечь, чтоб липкий страх в реальность не пробрался. Болтает она о хорошенькой кошке, о том, что скоро День Благодарения. — Когда я была маленькой, мне часто снились кошмары, родители мне рассказывали сказку о храброй принцессе и сильнейшем из рыцарей. Леону не рассказывали сказок, но Эшли он слушает уткнувшись в одеяло. И Леон Кеннеди проходит четвертый этап. От этого осознания одним ноябрьским днём он только тихо улыбается. Эшли не путает все карты, она умело принимает правила игры. Они действительно ужились. Леон без понятия, почему она всё ещё не сбежала от него. У него на полке духи бывшей, которые он держит за домашнего питомца, ему плевать на вкус еды, плевать на интерьер, сидит, как злобный пёс, подойди кто — цапнет. Леон Кеннеди — побитая жизнью псина, и уже не молодая. Знает, стоит Эшли легко выскользнуть за порог их дома — жизнь уже не станет прежней. Может, утопит себя в бутылке, или подохнет на задании. В одном Эшли права: если Леону есть куда возвращаться, он будет возвращаться.