Не смотри в зеркало

Злата медленно проводит пальцами по торсу парня под собой. Ей неловко. Стыдно. Немного страшно. Его руки крепко сжимают ее мягкие бедра до будущих синяков — кожа очень нежная, а сама Злата — чересчур чувствительная. Она прикусывает нижнюю губу и заставляет себя молчать. Звуки ведь такие неловкие. В полумраке бледная кожа кажется еще более светлой. Девушка опускается, чтобы оставить дорожку поцелуев до пупка, а потом снова вернуться к груди. Никита идеален. Она повторяет это только в своих мыслях, любуясь его практически белоснежной из-за сумрака кожей. Он искусственный, но именно поэтому он лучше многих людей. Звучит как-то неправильно. Его пальцы поднимаются на внутреннюю сторону бедра, и Злата слегка дергается — снова слишком нежно. Немного щекотно. Быстро. Она сжимает мужскую ладонь и возвращает на место — пусть он просто придерживает ее около колен, пусть оставляет синяки, но сам решения не принимает. Она бы правда хотела попробовать связать его, но потом становится смешно и мерзко от своей внутренней натуры, Злата буквально не узнает себя же, когда дело касается этих интимных моментов. Не помогает ситуации и понимание, что Никита согласится практически на все ради нее. Как же неловко. Щеки горят, и правда, румянец позволено видеть только ему. Никита лежит прямо под девушкой, смотрит так, будто фотографирует своими глазами — Злата, кстати, не знает, может ли он это сделать. Его извечная легкая полуухмылка, его расстегнутая белая рубашка, его мягкие губы, его лохматые искусственные волосы — так многое хочется потрогать. Ощутить. Сжать. Поцеловать. Она мучительно медленно снимает с себя футболку слишком большого размера. Пока прячет в ней лицо, в голове снова мелькает мерзкая мысль, что эта футболка даже ей не принадлежит. И, увы, не Никите тоже. Хочется себя отругать, хочется все завершить, но горячие мужские ладони своими ласковыми поглаживаниями заставляют двигаться. «Какая же ты идиотка». Теперь и на ней практически ничего нет. Только нижнее белье и пара браслетиков — Никита любит перебирать их, когда о чем-то увлеченно болтает, а Злата слушает. Или пытается слушать. Сейчас, конечно, не до разговоров: браслетики просто шумно стукаются друг о друга. За окном завывает январская метель, и Злате больше нравится этот неуютный шум ветра, чем собственное дыхание. И все же желание распирает. Она ощущает этот тяжелый узел внизу живота, она со стыдом ощущает неприятную влагу, она осознает, что ей хочется большего, нежели сидеть на ногах Никиты. Девушка прислоняется своей грудью к его, и даже без взгляда на его губы понимает, что он доволен. Никита молчит, но его радость так ощущаема, что Злата сама начинает улыбаться. Какой же он робот? Он кот. Ее взгляд скользит по лицу напротив, по его шее, по ключицам, спускается ниже, пытаясь что-то отыскать. Смотреть куда-то наверх не так страшно, как ощущать свое же возбуждение. Она замечает движение где-то сбоку. Они ведь одни, да? Только она и Никита? Злата поворачивает голову и видит зеркало. Собственное практически голое тело. Его улыбка и жесткие руки. Свое положение. Его диван. И полумрак совершенно не спасает от неожиданной тревоги, забившей ключом от самого живота до макушки. Руки начинают трястись, и Злата резко их отдергивает — беспричинный страх и отменная мерзость поглощают настолько, что перед глазами темнеет. «Да, тебе все еще нельзя смотреть туда. Да, ничего не изменилось, в зеркале тебя нет и не будет — только непонятная белая масса, сгусток чего-то, а не человек». Злата выпрямляется и судорожно пытается слезть с дивана без понимания, что делать. Движения слишком быстрые, путанные — она ощущает, как из груди выходит воздух. — Солнышко, ты чего? — Никита и сам садится, убирая руки с женских бедер. Улыбка в миг ушла с лица. — Я… Неважно. Мне стало плохо, я зря все это затеяла, — Девушка чувствует подступающие слезы, из-за них стыд накрывает новой волной, — Ничего не произошло, я просто дура. Прости, я виновата, совсем ничего не могу. Никита обхватывает девушку в объятья и прячет ее лицо в своём плече. Конечно, она хочет плакать, но будет стыдиться. Конечно, ей не хочется, чтобы он видел ее слезы. Так он не увидит. — Причина же есть. За что извиняешься? — Он гладит рыжие волосы, — Ну тише, тише. Что произошло? Ты посмотрела в зеркало, а потом испугалась. Что увидела? — Себя, — Бурчит еле слышно, — только и всего. Я же говорю, дура. Никита глубоко вздыхает и старается свободной рукой притянуть футболку с другой стороны дивана. Как только получается, он высвобождает Злату из объятий и бережно одевает. Заворачивает в одеяло и снова прижимает к себе. — Это такая реакция из-за своего отражения? — Девушка кивает, — но ведь ты замечательная. Да, сейчас был не лучший момент, но… Тише… — Никита бережно целует в висок и понимает, что начинает немного глючить. Злата что‐то недоговаривает. Что-то важное. — Я не хочу тебя толкать, солнце, — Он говорит тихо, почти шёпотом, прямо на ушко, — я лишь хочу как‐то помочь. Как мне защитить тебя от страха, если я даже не знаю, о чем он? Злата пытается наладить дыхание. В голове тысяча мыслей и бесконечная карусель воспоминаний. Вот она снова не чувствует своих рук. Вот она снова видит два совершенно разных глаза в отражении. Вот с ней из зеркала говорит не Злата. Кто‐то другой, возможно знакомый, но не восьмилетняя рыжая девочка. — Я боюсь смотреть туда. Нормальной причины нет, просто я слабая, — Она выравнивает тон голоса и вытирает слезы, — В детстве я практически не видела своего настоящего отражения. Со мной в зеркале вечно был кто-то другой — знакомые лица, но не я сама. Я чувствовала, что и я выгляжу иначе. Словно кусок пластилина. Бесформенная масса. Ненастоящая. Я так боялась смотреться туда, ведь просто не знала, как выгляжу на самом деле. Наконец-то получилось вернуть свое напускное равнодушие и спрятать истеричную тревогу внутри. Никита будет ругаться. Но в чем смысл этих эмоций, если от них хуже всем вокруг? — Мне всегда везло, что за всю жизнь дома, мама не замечала этих изменений. Я была для нее красивой дочкой, но я даже не знала, кто я. Это так страшно. Я… — Голос запнулся, — однажды я специально разбила зеркало, которое мне подарили на день рождения. Господи, так стыдно. В горле снова комок. Никита гладит по спине. У Златы слезы. — У мамы ведь не было денег, а я из-за идиотского страха просто портила мебель. Отца это совершенно не беспокоило, он думал, что я недоразвитая, раз у меня регулярно что-то ломалось. Мне всегда казалось, что из зеркала за мной наблюдает нечто чужое. И даже сейчас я не могу туда смотреть. Это ведь не я. Я непонятное дер… — Никита прикладывает палец к губам Златы, не позволяя снова себя оскорбить. Она замолкает мгновенно, позволяя наконец‐то плачу спокойно выйти наружу. Ее тихие всхлипы разрывают его механическое сердце. — Любая ты — настоящая Злата. Какое бы у тебя не было лицо, это ты. Моя, даже наша, любимая хорошая девочка, чересчур напуганная своим же детством, — Никита убаюкивающе покачивает девушку в объятьях в коконе из одеяла, — я знаю, что за один раз мои слова не сработают. Тем более, когда дело касается самоуничижения, ты безумно упертая, но я обещаю, что ты обязательно примешь себя. Себя, Нестерову Злату. Хорошо? Почему-то именно сейчас система решила дать небольшой сбой. Никита с трудом проговорил то, что ему позволила память, и замолчал. Слишком мало и ненужно, но он просто физически не смог иначе. Робот поцеловал девушку в лоб и вытер соленые дорожки с ее щек. Метель за окном завыла с большей силой.