Контузия

2 февраля, 1944 год - Куда собрался? - Шеф поймал брата за шкирку, когда тот уже хотел было в одних тапочках бежать на улицу. - За хлебом, - Парнишка, словно котенок, почти мгновенно обвис в руках старшего. - Тут не далеко же, я быстро и... - Хоть пальто надел бы, зима на дворе, - Отпустив мелкого, Шеф потянулся к вешалке, на которой висел старый плащ, доставшийся ему еще от отца. - Одна нога тут, другая тоже уже тут, через десять минут проверю. - А если очередь? - Мальчик нехотя закутался в плащ. - Тогда через двадцать минут, - Вытащив из кармана часы на цепочке, доктор посмотрел на циферблат. - Время пошло. Парнишка пулей вылетел из госпиталя, чуть не потеряв тапочки. Эта его рассеянность одновременно злила и умиляла Шефа, которому приходилось каждый раз собирать за ним разбросанные повсюду вещи, забытые в абсолютно невообразимых местах, закрывать и убирать книги, даже одевать его и напоминать, что пора ужинать. Его юный коллега в свои пятнадцать напоминал маленького любопытного ребенка, вечно сующего свой курносый носик, куда не просили. Но злиться на него дольше трех минут кряду было невозможно, потому Шеф, как взрослый и вполне разумный мужчина, не собираясь стоять в холле всю ночь, поднялся в свой кабинет, на ходу снимая халат. Кажется, раненых не предвидится, да и не возникало у них в госпитале проблем в последнее время. - Вы у себя, Святослав Валерьич? - Усталый фельдшер с покрасневшими от недосыпа глазами выглянул из комнаты. - Да, - Шеф кивнул, стоя в дверях, попутно вешая халат на крючок. - Неужто опять... - Нет, Вы что, не сглазьте только, - Медбрат постучал по деревянному дверному косяку. - Я это, покемарю пару часиков? Пока тут то, се. - Да спи на здоровье, конечно, - Врач рассмеялся, чувствуя, как камень, только что грозившийся остаться на душе еще на какое-то время, с глухим стуком падает куда-то в район пяток. - До утра спи, а не пару часов, в зеркало ты себя не видел. Тебе бы, Петр Михалыч, с недельку так покемарить. - Вредно мне недельку, - Фельдшер широко зевнул, как бы подтверждая слова о том, что ему действительно неплохо было бы прилечь. - Как Вы тут без меня будете недельку-то целую, а? Да и Вам тоже бы поспать. - Ни в одном глазу, представляешь? - Шеф пожал плечами. - Я Сашку дождусь, авось, уснем с ним. Пожелав коллеге спокойной ночи, доктор закрыл за собой дверь и устало прислонился к ней спиной. Поди скажи, что стоит ему только закрыть глаза, как все эти люди, все они, как живые стоят перед его взглядом. Девчонка та, которой оторвало напрочь руку, жалобно так смотрит, мол, чего же ты, дядя Слава, не помог мне? Почему не вылечил? Я тебе летом, как только, так сразу яблоки таскала с сада, а ты... эх, ты... И парнишка еще этот, шеф даже имени которого не помнил, ему еще тогда осколком прямо в живот зарядило - распороло все; а он ведь еще хрипел, когда лежал на операционном столе. Крови-то сколько было, горячей крови. Жалко парня, отчего бы сразу не помереть, а он не то, чтобы живой был, так еще и в сознании. И стонал, да сквозь эти стоны твердил одно и то же - мать звал. Молодой совсем парень был, еще бы жить да жить. Как тут уснешь, когда даже моргнуть страшно? Если бы Сашка рядом сопел, еще бы ничего было, а без него шеф боялся даже головой подушки касаться. Вытащив еще раз из кармана часы, он сверил время - десять минут прошло, значит, очередь за хлебом. Не мудрено, конец зимы, да еще и война идет, хоть все уже и не так плохо, как было, самое страшное они, пожалуй, пережили. Хлеб снова начали доставлять недавно, до этого месяц питались, чем придется. В первую очередь всегда, конечно, кормили солдат, но и врачам перепадало не самым последним, так что за брата шеф мог не волноваться. - Святослав Валерьич, двери закрывать? - Голос сторожа доносился из коридора, тот никогда не входил в кабинет без надобности. - Не запирай пока, Сашки нет, - Шеф подошел к столу, проводя рукой по кипам бумаг и книг, словно читал ладонями сквозь картонные обложки. - Он тогда как придет, я закрою. Шаги на лестнице возвестили о том, что сторож спустился вниз, и теперь доктору никто не помешает. Достав из кармана спички, шеф первым делом зажег керосинку и, немного приоткрыв оконную раму, закурил; он имел привычку набивать трубку заранее. Усевшись на жесткий стул, он взял первую попавшуюся книгу из тех, что стопками стояли на рабочем столе. Поди только расскажи, чего он не видел за эти четыре года: рваные раны, ожоги всех степеней тяжести, огнестрельные ранения, ранения брюшной полости, переломы всех форм и видов. И конечности оторванные видел, когда приносили солдата, а ноги - отдельно от него, завернутыми в мешковину. А вот приведут ему, например, роженицу, что будет делать? За четыре года ни разу не принимал роды, в жизни не представлял, как же это, на практике. И акушера в госпитале, как назло, нет, одна надежда на Петра Михайловича, уж он-то точно этим хоть раз, да занимался. Шеф листал книгу, внимательно рассматривая приведенные иллюстрации. На некоторых страницах во множестве были карандашные пометки, сделанные разными почерками, что говорило о том, что этот медицинский фолиант повидал немало хозяев. Время тянулось медленно, табак в трубке давно закончился, и теперь в комнате витал терпкий запах жженой травы и дыма. Открывать окно сильнее доктор не хотел, и без того он сам от усталости валится с ног, а организм дает об этом знать постоянными чихами, насморком и больным горлом. Не хватало еще ему - единственному врачу на ближайшие десятка три километров - слечь с каким-нибудь бронхитом. В левом крыле вот уже неделю лежала женщина с чахоткой, и шеф теперь упорно искал в книгах все, что мог найти об этом заболевании. Он, конечно, прекрасно понимал, что никаких лекарств у него нет и не будет, и эта леди медленно угаснет, как свечка, а судя по тому, что болеет она давно - осталось ей совсем немного. Но оставлять надежду до тех пор, пока имеется хоть один малейший шанс, он не мог, почти физически ощущал это отвратительное, сосущее чувство, будто в животе кишат ядовитые насекомые. Нет, если она еще жива, значит, что-нибудь можно сделать, хотя бы облегчить ее ежедневные страдания. В кармане тикали забытые часы, а слабый сквозняк, пробивающийся в щель приоткрытого окна, шуршал бумагами. В феврале темнеет рано, а зимняя вьюга и вовсе скрывает не только свет редких фонарей, но и луну, и звезды; до пункта выдачи провианта две минуты пути, одна - бегом; в этом районе не больше пятисот человек. Доктор мысленно переводил латинские слова, чтобы целиком вникнуть в написанное. Он не сразу услышал суету, голоса и чьи-то шаги, раздававшиеся из холла. Закрыв, наконец, книгу, шеф прислушался и взглянул на циферблат; прошло больше полутора часов. В сердце червяком заползала паника, он уже хотел было спуститься вниз и посмотреть, как вдруг дверь распахнулась, не успел он даже подняться. Из окна донесся далекий крик и доктор, наконец, почувствовал, как с табаком в комнате смешивается едкий запах гари. - Пожар, Святослав Валерьич! - Сторож ворвался в комнату без стука, что говорило о высшей степени срочности дела. - Какое крыло горит? - Доктор вскочил, оставив на столе раскрытую книгу. - Почему ко мне? Больных эвакуировали? - Не мы горим, Шеф, - Гонец замотал головой, продолжая стоять в дверном проеме. - Пищеблок. Страх сковывает человека получше любых цепей; доктор не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, даже моргнуть у него не было возможности, все мышцы словно одеревенели. Отчетливо виделось каждое движение сторожа, будто в замедленной съемке, уши улавливали каждое колебание воздуха, все чувства обострились. Каких-то несколько секунд превратились в вечность, за которую шеф, кажется, успел умереть как минимум трижды. - Сашка там, внизу, - Сторож махнул рукой в сторону лестницы, тяжело дыша. - Плохо все, Святослав Валерьич... Он еле успел отскочить в сторону, когда доктор бегом кинулся вон из комнаты и вниз, в холл. Осознание еще не пришло, безумный страх подстегивал сзади, заставляя перескакивать через ступеньки, заставляя чуть ли не падать вниз по крутой лестнице. Нет, Шефа даже не обухом ударило по затылку, а словно бочку ледяной воды вылили ему на голову, и теперь она стекала вниз, по спине, а вслед за ней появлялись на коже мурашки. Руки дрожали, колени подгибались, ноги не слушались, и только какая-то неведомая сила заставляла его двигаться дальше и не падать, не остановиться прямо здесь, на лестнице, решив уже для себя, что все кончено. Обернутый грязной сырой тряпкой почти целиком, юный коллега доктора лежал на сдвинутых вместе стульях. Сложно было сходу определить, умер он или просто без сознания, но шеф умел делать такие вещи за считанные секунды, сказывалась многолетняя непрерывная практика. Когда ты один - у тебя нет выходных, нет праздников, потому что ни одна болезнь не станет отвлекаться на такие мелочи, как перерыв на обед. Все еще с трудом переводя дыхание, сторож спустился следом и остановился чуть поодаль. Шеф стоял неподвижно, его снова сковало это ощущение, с одной стороны кричащее, что нужно что-то делать, куда-то бежать, притом как можно быстрее, а с другой стороны шептало устами Искусителя, что уже поздно. Внезапный тихий стон вывел его из транса; чуть приоткрыв глаза, Саша одними губами попытался что-то сказать, но ничего внятного не выходило. Пальцы шефа дернулись и рука непроизвольно сжалась в кулак. - Егор, буди фельдшера, - Взгляд доктора, бывший до этого момента будто бы стеклянным, снова загорелся непривычно ярким огнем. - Пусть готовит инструменты. Ирина остается за главную. А Сашку - на операционный стол. Не говоря ни слова, сторож кинулся выполнять приказ. Как бы то ни было, а Шеф не просто единственный врач в этой больнице. Все здесь, как один, солдаты, а он - офицер, и раз уж им такого труда стоило убедить руководство не отправлять его в бой, то теперь грешно ослушаться малейшего его приказа. Слово командира Чкалова в стенах этого госпиталя - закон. Шеф лечил ожоги. Шеф знал, что и как следует делать, в каком порядке, с какой скоростью. Он надевал перчатки, смачивая их наскоро спиртовым раствором за неимением времени. От огня вряд ли будет повреждена дерма, но с такой обширной площадью даже ожоги второй степени крайне опасны для пострадавшего. Все это проносилось в его голове лихорадочным потоком мыслей, словно маленький человечек бегал внутри его черепной коробки, стаскивал с полок книги по медицине и, не находя в них ничего нужного, бросал прямо на дно, себе под ноги, и продолжал рыскать дальше. - Размотал его? - Уже успев надеть маску, Шеф твердо вошел в операционную. - Ввел морфин, - Фельдшер стоял возле стола, качая головой, в ожидании врача. - Ему бы катетер в центральную вену, такая ожоговая область требует. Увидев брата еще раз, доктор еле сумел взять себя в руки. Остатки обгоревшей одежды намертво пристали к телу, на открытых участках покрасневшей кожи во множестве были пузыри; мальчик напоминал старую сломанную куклу, которую дочурка химика случайно облила кислотой из отцовской лаборатории. - Сначала ткань уберем, - Шеф лишь протянул руку, сразу чувствуя, как в нее удобно ложится столь привычный ей инструмент. Каждое мгновение ему казалось, что Сашка вот-вот проснется, что осознает все произошедшее или умрет прямо на этом столе. Морфин не подействует, в рану попадут бактерии, у него начнется столбняк, ожоги никогда не заживут и буду гноиться до тех пор, пока инфекция не иссушит мальчишку до самых костей. Пот застилал глаза, разве что пальцы не дрожали, выдавая в Шефе опытного врача, для которого клятва Гиппократа важнее любой жизненной ситуации. Покрасневшие глаза фельдшера, который готов был упасть в обморок от усталости, смотрели на руки доктора в медицинских перчатках, аккуратно разрезающие ткань, лишь бы еще больше не повредить и без того воспаленную кожу. Стук шагов над головами, крики людей на улице, чуть слышный запах дыма и гнетущая полутьма операционной смешивались в один длинный и занудный кинофильм, который чья-то невидимая рука не уставала крутить час за часом. Петра Михайловича сменила Ирина, вся заплаканная, но уверенная. Она ловко выполняла все поручения, которые давал ей Шеф, разве что смотреть на Сашино лицо у нее не хватало сил. Когда он, наконец, выпрямился и отложил инструменты, за полуподвальными окнами операционной уже забрезжил рассвет. Все утихло, улица молчала, лишь редкие шаги раздавались из коридора госпиталя. Доктор поднялся в палату, куда перенесли мальчишку, и сел возле кровати, слушая тиканье старых часов в кармане. Когда Сашка сможет подняться, когда все это закончится, что он спросит? Что скажет? Шеф мотнул головой, отгоняя мрачные мысли. - Слав, - Тихий голос очнувшегося коллеги напугал доктора. - Сань, не двигайся, - Встав на колени, шеф положил ладонь на лоб брата. - И молчи, поспал бы ты лучше. - Угум, - Саша попытался отвернуться, но обожженная шея не давала даже слабо кивнуть. Он видел столько всего в своей короткой жизни, что не было сомнений - мальчик прекрасно все понимает. У него даже не встает вопрос, всегда ли он будет таким. Конечно, всегда. Есть вещи, которые нельзя изменить, как нельзя изменить факт смерти отца во время оккупации Бердичева, как нельзя изменить то, что умерла мама, то, что развалилась когда-то Российская Империя. То, что началась больше двух лет назад эта проклятая война. Поцеловав брата в лоб, Шеф поднялся с колен, по привычке отряхивая брюки. - Слав, - Доктор остановился, не успев даже открыть дверь. - У тебя виски белые. Шеф сжал дверную ручку с такой силой, что заболели пальцы. Во рту стоял привкус металла из-за хронического кашля, легкие постоянно разрывало от забористого курева. На стене показался короткий отблеск солнца, поднимающегося над крышами соседних зданий. - Я знаю. Выйдя из палаты, он закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. Вся больница еще спала, перепуганная ночным пожаром. Егор дремал на стуле возле двери, чутко слыша каждый шорох, вдруг кто придет среди ночи. Фельдшер, кажется, все-таки уснул, и давно пора. Шеф смотрел в стену прямо перед собой, царапая деревянную дверь коротко остриженными ногтями, после чего медленно сполз на пол и спрятал лицо в ладонях. - Да за что же это, Господи?! - Он покачивался взад и вперед, того и гляди норовя удариться затылком. - За что?.. - Святослав Валерьич, - Подбежавшая к нему Ирина присела рядом, обнимая его за плечи. - Ну что Вы, ей богу, успокойтесь. Шеф скулил, как побитая собака, захлебываясь тихими рыданиями, задыхаясь в слезах. Он не мог остановиться, не мог перестать говорить одно и то же. Чувствовал себя, как один из тех контуженных, которых приносили к нему в госпиталь. Словно он сам был больным. Немощным, юродивым, безумным. - Все хорошо, - Ирина гладила его по голове, целуя в макушку. - Все уже закончилось. *** 12 мая, 1945 год - На исполнение гимна Союза Советских Социалистических Республик стоять "смирно"! Солнечные лучи отсвечивали бликами от ордена Красного Знамени на груди. "За проявленные храбрость и мужество во время Великой Отечественной войны" - эхом отдавался в голове Шефа голос командира. Где-то поодаль, среди сотен таких же тружеников тыла, солдат и боевых офицеров стоял Сашка, щурясь от яркого света, бьющего в глаза. Уже три дня прошло с того момента, как всем окончательно дали понять - война закончилась. - Ну что, лейтенант Чкалов, - Командир подошел к доктору, когда тот набивал привычную ему трубку, стоя в стороне от общей толпы. - Славно потрудились. - Не благодарите, товарищ полковник, - доктор высматривал среди солдат брата. - Работа моя такая. - Так если не за работу, то за что благодарить, - полковник достал из кармана мятую папиросу. - А остальные ваши как? - Ирина, поди, уже уехала, Петр Михалыч все с рукой мучается, - Едкий дым наполнил теплый весенний воздух. - А младший твой что? - Слав, я тебя потерял, - Подбежавший было к брату Сашка застыл на месте и при виде командира выпрямился по стойке "смирно". - Простите, товарищ полковник. - Вольно, солдат, - Мужчина улыбнулся сквозь густые усы с проседью. - Ты чего при всех пуговицах в такую-то жару? Парнишка потупил взгляд, не зная, что ответить. Казалось, он внимательно изучает носы начищенных сапог, которые надел, пожалуй, в третий раз за всю жизнь. Вопрос полковника себя быстро исчерпал, и беседа перетекла в мирное русло. Спустя четверть часа раздался далекий гудок прибывшего на платформу поезда. - Ну что, ребята, удачи вам, - Командир пожал руку шефу. - И Вам, товарищ полковник, - Доктор улыбнулся бывшему начальнику, убирая трубку. Саша среагировал на протянутую для рукопожатия ладонь достаточно холодно. Несколько секунд он лишь смотрел на нее, пока брат тихонько не толкнул его в бок. Еще немного помявшись, мальчишка все же протянул руку и, краснея, собирая в себе всю свою уверенность, посмотрел на командира. Тот, словно выйдя из транса, обхватил его ладонь обеими руками, не гнушаясь рубцов и белеющих шрамов, которые заполняли ладонь и пальцы целиком, до самых кончиков. - Ты молодец, сынок, - Улыбка полковника была такой теплой, словно отцовской, и Сашка поймал себя на том, что еле сдерживает слезы. Когда он смог, наконец, подняться, первым делом он пошел к брату на перевязку. Сидя на топчане, парнишка смотрел на то, как Шеф снимает бинты, а под ними, даже не обожженная - попросту сгоревшая, слезающая кожа, заменяющаяся новой - белой, мягкой, будто бы влажной, напоминающей пропитанную молоком марлю. - Это очень противно? - Это был единственный вопрос, который он задал брату в тот день. И первая пощечина, полученная от него же. - Пойдемте, коллега, - Доктор поправил висящую на плече сумку. - Поехали домой. Сашка, смотревший до этого вслед полковнику, очнулся и побежал за братом, часто моргая от солнца и накативших слез. Вокруг было людно и пыльно, все торопились к родным, спешили сказать им, что живы, что вот они, вернулись, целыми и невредимыми из этого многолетнего ада. Сашка вытер нос рукавом форменной рубашки. - Шеф, а я вас вижу, - Улыбаясь, он обогнал доктора и развернулся к нему лицом, чуть ли не вписываясь спиной в обходивших его прохожих. - Аналогично, - Лейтенант улыбнулся в ответ, надевая старую потрепанную кепку.

2-й Украинский фронт