Навсегда и не случайно

Наконец наступил момент, когда Дазай и вправду может вздохнуть полной грудью. Воздух здесь был предельно чист и приятен. Он смотрит на морской прибой и борется с желанием снять сандали и опустить ступни в прогретую солнцем морскую воду. Хотя, почему он должен себя ограничивать? Дазай быстро опомнился. Всё еще не свыкся со своим нынешним положением, но ещё всё впереди. В любом случае это ощущалось странно: он стоял в шортах футболке на настоящем французском пляже в Сент-Тропе, смотрел на море, пока солнце медленно закатывалось за горизонт, окрашивая воду в красный. Это было слишком непривычно для бывалого исполнителя Портовой Мафии, никогда не знавшего отдыха. Забредают мысли насчёт того, как он до этого докатился. В воду прилетел камешек, бравший направление откуда-то сзади. Дазай чуть наклонился, чтобы лицезреть, куда приземлился камень, разглядывая идущие по воде круги, и, не оборачиваясь, невзначай обронил: — Ты уже вернулся. — Вернулся. Дазай повернул голову, чтобы чуть не упасть в воду от удивления с непривычки, но Чуя быстро его настиг и улыбаясь толкнул в воду. Плеск. Дазай почти по подбородок оказался сидящим в морской воде, которая с другой стороны хорошо охлаждала, так что жаловаться Дазай не собирался. Тем более: над ним стоял Чуя и от созерцания мужчины становилось внутри пряно и хорошо. Он был в красной черезчур нелепой расстегнутой гавайской рубашке, светлых льняных шортах, шлепках через палец, солнцезащитных очках (которые так ему шли, господи) и в своей дурацкой шляпе. Нет, не в той чёрной от Рандо-сана, в другой, ещё больше идиотской: соломенная шляпа с большими (но не огромными, заметьте) полями, которая, вероятно, очень хорошо спасала от солнца, ну либо у Чуи-куна просто нет никакого вкуса в головных уборах. Либо у Дазая. В любом случае шляпы Дазаю не нравились. — Ну и прикидик у тебя, — Дазай задрал подбородок, удобнее устраиваясь в воде: он не должен показывать плачевность своего положения, а наоборот уверять врага своим поведением, что его все предельно устраивает. — А тебе, я погляжу, очень уютно, — смеется Чуя. — Ну а как же, Чуя-кун, ты ведь старался, — превосходно ухмыляется Осаму и тянется рукой к налипшей от пота ко лбу пряди, чтобы поправить ту, но его хватают за ладонь, вкладывая в неё что-то маленькое и теплое. Он раскрывает её и видит: красный камешек. Видимо, Чуя успел подобрать на пляже. Дазай опустил его в воду, смачивая, чтобы потом достать и разглядеть уже получше. Так и есть, камень стал сильнее блестеть и глубже раскрыл цвет, стали больше видны черные вкрапления. — Камень, Чуя-кун? Ты серьезно? Ты ребенок, что ли? Или тебя называть Чуя-тян? Чу-тян? — Дазай искренне и по-счастливому улыбается, когда Чуя отвешивает ему звонкий подзатыльник. — На себя посмотри, мумия зомбированная.  — Ты неужто обиделся? Чуя смерил его презрительным взглядом и протянул ладонь, требуя вернуть камень. — Отдавай. — Не отдам!! — Дазай запрятал его за пазуху и стал крепко держать двумя руками, — Это подарок Чуи-куна! — Чуя-кун пришёл его забрать.  — Не-ет! Я не отдам!  — Ну и иди ты тогда в пень, дурачило, — Чуя развернулся и пошагал в противоположном от Дазая направлении, что мигом выбило из груди весь воздух. Он вскочил на ноги, начиная покачиваться и придерживая одежду, которая норовила сползти от водяной тяжести. Рубашка облепила худощавое тело, щекотя кожу на животе и спине.  Он нагнал его в секунду, схватил за локоть, зная, что так Чуя не сможет ударить им в живот, а если попытается, то только сильнее себя развернёт, и пока он пребывая в шоке не понимал, схватил его лицо обеими руками. Поцелуй вышел излишне мокрым и слюнявым: Чуя точно не предугадывал то, как его развернут и прижмут к влажному и солёному телу, из-за чего сначала даже опешил, но потом быстро сообразил, что из ситуации надо выпутываться и стал сильно брыкаться и больно бить в рёбра, колени и локти. Последний удар пришёлся в место, где ещё не до конца зажило пулевое ранение, которое он недавно случайно получил в перестрелке, неуклюже поскользнувшись так, что одна пуля всё же смогла его задеть. Клоунада, о чём тут еще говорить, цирк уехал клоуны остались. Чуя, уже выбравшийся из хватки заметил, что Дазай аж согнулся бедный пополам и Осаму успел (!) разглядеть в его глазах испуг, но его быстро замаскировали и снова по-злому на него посмотрел, а потом, смирившись с таким проявлением чувств, присел рядом и провел рукой по спине. Извиняется. — Я, к сожалению, не умер, Чуя-кун, ты мог ударить и сильнее!  — Ты, тварь такая, жалуешься ещё. Бери, что дают!  — Я уже взял! Так у меня чуть не отняли! — Ты предурошный, ты знаешь? — Но ты всё равно любишь меня, Чуя-кун. Рядом тяжело вздохнули. Наверное, еще закрыли лицо ладонями или, нет, обреченно прилепили ладонь ко лбу. Зато никто не выразил отрицания. Дни в дорогом Сент-Тропе сменяли друг друга в бешеном вальсе и у Дазая начинала кружиться голова. Одним днём, когда на улице было небезопасно от жары, Дазай вытолкнул Чую из их чудесного домика с кондиционером, чтобы тот сходил в прачечную, а сам улегся под прохладным ветерком.  Спустя время, когда несколько глаз книги были прочитаны, в замочную скважину вставили ключ и повернули, Дазай услышал, как донеслось: — Я купил. — по звуку Чуя поставил пакет. — Что? — Как что? Ананас. — как нечто разумеющееся.  — Какой ананас?  — Ну, который ты просил. — Я? Просил? Ананас? — Да, сегодня ночью, сказал «купи ананас». — … — Ты разве раньше во сне разговаривали?.. — Нет… — Ну лишним не будет. Все было так хорошо: бесконечные завтраки в кофейнях, море весь день, Французские улочки и, боже, Французская речь Чуи. Наверное, если бы Дазай мог, он бы выучил язык, чтобы говорить с Чуей только на нем. Как говорится: на английском с друзьями —на французском с милыми сердцу. Чуя общался с местными на пляже и в городе, с продавцами  и с консультантами в магазинах. Умело справлялся с речью и уничтожал ей же. Чуя любил Францию. Он ей жил, а она жила в нём. Ему было хорошо среди этих улиц и в этих краях и Дазай ничего не мог возразить. Он мог смотреть и улыбаться. Они сбежали от суеты и теперь он мог на него смотреть, мог смотреть и не бояться, что Чуя исчезнет. Чуя однажды произнёс:  — Давай останемся тут. — они лежали в постели и Дазай искренне наслаждался заспанным голосом Чуи. Он подумал, что если бы он мог, то остался бы на этом месте навечно. За окном перевалило за полночь и сейчас, после прекрасного вечера, Чуя, раскрасневшийся и уставший, повалился на одеяло, обняв подушку. Рыжие слегка мокрые локоны размело по белым простыням.  Дазай замялся. — Но я не знаю французский. — Не проблема. Я знаю. В первое время справимся, потом выучишь. Дазай думает о том, как бы не полениться подняться и открыть окно: в комнате душно и пахнет морской солью и чем то пряно-сладким от розового вина. Он садится на постели и стягивает из под Чуи одеяло, вызывая вскрик, оборачивается в него и идет к окну. Если выйти на балкон, то можно увидеть пляж. Там сейчас темным-темно, но в воде видно отражение луны. — Ты так и не ответил. Дазай призадумался. В общем было можно. Страшно, но привыкнуть не составит и труда. Страшно скорее за мафию: за ними придут. И страшно не за себя, страшно за Чую, хотя это его бояться и надо, кому хочешь ребра одним пальцем сломает, а потом пойдет домой, к нему, к Дазаю. — Давай.  Он улыбается так нежно, как может и поворачивается к Чуе, который уже проваливается в сон. Голым и даже без одеяла. Его убаюкала ночная прохлада. Им по двадцать три и они не знают что делать. Что должна сказать и показать жизнь, чтобы убедить, что бесконечные убийства, преступления, сон по два часа на дню, секс у кого-нибудь в кабинете или на квартире — не то, что они хотят. Да, не то. Но сейчас, когда в Сент-Тропе перевалило за полночь, было очень хорошо.  И вся жизнь могла показаться короткой и маленькой, крошечной, как фонарики, если смотреть с из балкона. Нет, ещё меньше, как бисер, из которого были сплетены браслеты, которые недавно купил им Чуя.  Поднялся ветер. Если он сейчас не пойдёт обнимать во сне Чую, то случится обморожение. Или у него или у совершенно голого спящего Чуи.  Ну надо же было оказаться в таком положении.