Игра в кошки мышки

      Нападение на дворец президента спутало все карты! Буквально из ниоткуда появились летучие мыши в балахонах и постреляли высшее общество, но будто они думают, что коты так просты. А черта с два! — Шафранек! — Да, сэр.        В кабинет заглядывает бледный, перемотаный бинтами кот и привычным движением становится сбоку от неё, выпрямляясь (потому что «Не горбись, Шафранек, мои подчинённые не должны выглядеть как сутулые оборванцы») и опуская взгляд чуть ниже глаз Теофила и чуть правее, потому что смотреть в глаза — нагло, а отводить взгляд — жалко. И то и то раздражает Фрица. Ни того ни того в его кабинете делать нельзя. — Что с состоянием лабораторий? — Погибли некоторые учёные, которые были на вечере, но мы довольно резво восполняем недостаток кадров.        Теофил вальяжно оперся на стол и, выпустив колечко дыма в лицо Шафранеку, довольно скалится — тот уже даже не кривит морду, а продолжает смотреть в одну точку. — Ты неплохо справляешься. — Теофил идёт куда-то к серванту, не выпуская сигары из оскала. — Я говорил, что хочу сделать из тебя настоящего кота. Жестокого. Циничного.       Это не было вопросом, но Шафранек на автомате кивает, не отрывая взгляда от точки в пространстве, в которую пялился всё это время, не смея отвести взгляда. Этот офис новый, потому что Джованни Гатто умер в перестрелке прямо под своим шикарным троном, а Фриц был бы не Фрицем, если бы не воспользовался этой возможностью. За какие-то полчаса из рядовой шишки в заместителя президента, а потом в президенты синдиката. Понятно почему он так щедр. Понятно, но оттого не менее страшно. — Поэтому у меня есть для тебя подарок.        В его руках лакированая деревянная коробка, по которой несколько раз скрипят когти, пока Фриц идёт обратно к своему новому столу и ставит её, сдвинув аккуратные стопки бумаг на самый край. — Шафранек, подойди.        Внутри холодными щупальцами расползается страх, но он идёт ближе. — Эта мышь — наш враг. — Теофил открывает коробку и Шафранек видит чужие чёрные глаза, смотрящие прямо в душу из-под густых нахмуреных бровей. Трудно не узнать в гневном взгляде небеизвестного Гробовского: всё такой же упрямый, гордый и не сломленый. — Сейчас он безопасен. — Фриц вытаскивает своего пленника железной лапой и становится понятно, почему он так сказал: у мыши обе пары лап пробиты железными болтами, закреплёнными гайками, а вместо хвоста — обрубок, гноящийся и даже не перевязаный. Шафранеку физически больно на него смотреть, не смотря на то, что он — враг, а запястья фантомно начинают затекать. Эмпатия, чтоб её. Неуместная для секретаря президента Синдиката. Неуместная. — Вы поймали его, шеф. Невероятно. — Разумеется. — Теофил поднимает Гробовского на уровень глаз и осматривает, словно старую вещь с мыслью «достойно ли внимания?». Мышь яростно скалит зубы, но Фриц на это даже бровью не ведёт, продолжая держать его двумя пальцами за шкирку.        Шафранек молча смотрит сквозь Гробовского, продолжая ждать приказаний. Возможно Фриц позвал его, чтобы похвастаться. Маловероятно, но он надеется на это как всегда сильно. И как всегда надежда не оправдывается. — Сможешь окончательно разобраться с ним, Шафранек?        От неожиданности он смотрит своему боссу в глаза и натыкается на жестокий, высокомерный взгляд тонких вертикальных зрачков в жёлтых склерах. — Простите? — Шафранек не в силах отвести взгляд и видит каждую эмоцию на циничной морде начальника. В том числе и разочарование от его реакции. Страшно. — Добей его, Шафранек. Так долго и мучительно как сможешь. Он принёс нам много проблем.        Фриц протягивает ему оскалившуюся мышь и флегматично опирается на стол, когда Гробовский оказывается в чужих руках. Бычок от сигары с шипением тухнет в пепельнице и Теофил, неторопливо отрезав на настольной гильотине кончик, прикуривает новую. — Можешь приступать.       Словно единственное, что ему требовалось — это разрешение. Шафранек смотрит в чёрные глазки и впервые видит в них не гнев, а отчаяние. Такое же как и у него самого, когда он слышит обманчиво спокойное «Подойди, Шафранек». — Можно… — вдруг раздаётся хриплый голос мыши. — Можно последний вопрос?        Лицо Фрица искажается в насмешливой ухмылке: — Попробуй. — Что… случилось со второй мышью? Та девушка, с которой вы меня поймали… — Хммм.? — Теофил выдыхает дым на Шафранека и пленника, а ухмылка превращается в хищный оскал. — Ты про тот довесок? Мне досталась честь лично отрезать голову этой варёной мыши, можешь не волноваться.        На секунду в глазах Гробовского мелькает всё от ужаса до отвращения, но ему хватает профессионализма скрыть это под маской сурового равнодушия, попорченой гримасой боли. Но Теофил видит это, потому что Шафранек держит пленника горизонтально, словно статуэтку, и каркающе смеётся, выдыхая хаотичные облака сигаретного дыма. — Шафранек, приступай. — обманчиво мягко мягко тянет Теофил, но стучит когтями по столешнице — злится.        Шафранек неуверенно выпускает когти и с нажимом проводит ими от подбородка до живота мыши. Гробовский судорожно вдыхает сквозь зубы и кот с ужасом чувствует на подушечках лап и под когтями чужую кровь.        Шерсть встаёт дыбом, затмевая прошлое чувство новой волной страха, от чужого пронзительного взгляда. Теофил недоволен. Шафранеку не нужно смотреть, чтобы увидеть как поднимаются усы на чёрной морде и выступают края острых клыков.        Он сглатывает и распарывает когтем мясистое бедро. По лапам тут же бегут ручейки крови, падая на ковёр, но со стороны Фрица слышится тихое довольное мурчание. Ему понравилось, а значит ковёр не проблема.        Шафранек тянет за распоротое бедро, с хрустом вырывая кость из сустава. Гробовский в безмолвном крике раскрывает рот, уставившись невидящим взглядом в потолок. Шафранека мутит от отвращения и он аккуратно поднимает взгляд из-под бровей на Теофила. Фриц с кровожадной ухмылкой смотрит на тельце в его руках, выпуская кольца дыма в потолок. Так страшно видеть эту гримасу на его морде, но она хотя бы посвящена не его страданиям.       Он ещё раз сглатывает и нервно облизывает нос языком. Ему ещё нужно закончить этот ад.        Шафранек вырывает второе бедро из сустава и болезненно морщится. Это так мерзко, но сейчас ему искренне хочется просто свернуть мыши шею, чтобы ни один из них больше не мучился, но нельзя: Фриц будет недоволен. Поэтому Шафранек вскрывает когтями чужой живот, вытаскивая оттуда внутренности. Его тошнит, но Теофил, он уверен, наслаждается зрелищем. Красный ковёр под ним сплошь в бордовых пятнах вплоть до рабочего стола, как и его одежда, как и сам Шафранек. Кровью и чем-то кислым разит на весь кабинет. Запах забивается в ноздри, мешает дышать, от него слезятся глаза. Хуже запаха только отвратительный вид распоротого, но, чёрт возьми, живого тела в его лапах.        Почему он такой живучий?        Он заставляет мучиться их обоих.        Гробовский запрокидывает голову и стуйка крови изо рта бежит прямо по безумно вращающемуся глазу, окрашивая белок в розовый. Но мыши уже всё равно: Шафранек видит смирение и агонию в дёргающемся тельце. Как же это все мерзко.        Шафранек с оглушающим хрустом сдавливает его грудную клетку и по руке, в которой он держит мышь, бежит что-то тёплое. Гробовский умер.       Он тихо, с облегчением выдыхает.       Теофил с шипением тушит бычок о пепельницу и подходит ближе. Шафранек видит его начищенные ботинки, которые с хлюпаньем останавливаются недалеко от него. — Неплохо. — что-то в этом тягучем, обманчиво мягком тоне не даёт покоя.        Фриц протягивает лапу и Шафранек послушно передаёт ему остывающее тельце. — Подойди к столу, Шафранек.        Секретарь на негнущихся лапах подходит к столу, судорожно бегая глазами по разложеным на нём документам. Всего три стопки примерно на двадцать ‐ тридцать листов. Сердце бешенно колотится где-то в горле и в висках. Рядом с Теофилом всегда страшно, но сейчас, когда происходящее выходит за рамки обычного сценария — становится страшно вдвойне. — Ты так постарался, Шафранек. — Фриц подходит сзади и нарочито медленно ведёт лапой от поясницы до шеи, нагибая его над столом. Осознание доходит не сразу. Но когда доходит, шерсть распушается от страха, а подушечки немеют. Он сейчас… что?        Теофил наклоняется к нему, расстёгивает пуговицы на пиджаке, пока Шафранек не может пошевелиться от животного ужаса. Холодная и мокрая одежда липнет к шерсти. Теперь ещё и сзади, потому что Теофил, успевший измазаться в чужой крови, прижимается к его спине. В голове совершенно пусто — только кровь шумит и в мозгах отдаётся чужое потяжелевшее дыхание.       Звякает пряжка ремня и Шафранек жмурится, смаргивая слёзы. Ему так до дрожи страшно и все опасливые фантазии, которые он мог себе позволять топит откровенный ужас: Теофил не знает границ. Что бы он не сделал, Шафранек в его руках. Сквозь подступающие слёзы он видит свои окровавленые лапы и сжимает их в кулаки, чувствуя как остывшие брызги стягивают шерсть. Если Фрицу ударит в голову он останется в этом кабинете таким же комком внутренностей.        Брюки с шорохом падают на пол, оголяя тощие лапы, а чужая металлическая кисть резко понимает его хвост. — Не дергайся. — рычит Фриц и Шафранек чувствует как под его хвостом оказывается что-то едва теплое, влажное, неоднородное.        Какая… мерзость.        Шафранек едва успевает свесить голову с края стола, чтобы не облить своей рвотой документы. За это его точно не похвалят. Хотя вряд ли ему может перепасть что-то настолько редкое аж во второй раз за день.        Рвёт его, по ощущениям, долго, под хриплый смех Теофила за его спиной и медленные, но далеко не нежные поглаживания под хвостом. — Ты там всё? — лениво интересуется Фриц. — У меня почти дотлела сигара.       Шафранек смаргивает слёзы и с ужасом видит в луже желудочного сока и остатков завтрака осколки пепельницы, которую сбил, чтобы не вырвать на стол.        Он переворачивает дрожащую лапу, которой до этого держался за стол и слышит довольный хмык сверху.       А потом становится больно. Шафранек толи скулит, толи шипит, а когда боль отпускает чувствует у себя в лапе небольшой окурок, но не успевает успокоиться, чувствует болезненное жжение сзади.        Блять.        Слёзы текут по усам, скатывая в солёные патлы шерсть на морде.        Больно. Больно. Больно.        Шафранек сжимает лапами край стола, но когтей не выпускает: Теофилу не понравится.        Между ног больно, а чужой член распирает его, кажется, до самых лёгких, потому что дышать невозможно: вздохи срываются. Что-то мерзко хлюпает с каждым болезненным толчком и течёт по бёдрам, шекоча тонкую кожу под шерстью.       Мир перед глазами поплыл и слился в одно мгновение, которое, по ощущениям, длилось вечно. Боль не прекращалась, но на секунды притуплялась, чтобы вырвать Шафранека из бессознательного состояния новым болезненным толчком. Здания за панорамным окном периодически расплывались, кренились и покрывались маревом, отражаясь бликами в мокрых стеклянных глазах Шафранека.        Он пытался представлять, что Теофил за его спиной не скалится, а улыбается, клыкастой, но не злой улыбкой, абстрагируясь от боли во всём ниже поясницы, но не получалось. На чёрную, матово блестящую морду никак не ложилась нежная улыбка его бывшей жены, восхищённые — учёных, добрые, ребяческие… он уже не помнит чьи, нет, ничто из этого не подходило его угловатой линии скул и хищному разрезу жёлтых глаз. Только злые, садистские ухмылки ложились на его морду как влитые.       Фриц наклоняется над ним, зажав лапой челюсти так, чтобы их было не сомкнуть. Шафранек видит во второй его лапе изуродованное тело Гробовского и отчаянно мотает головой, в беспамятстве вырываясь из чужой хватки.        Будто это так легко: Теофил впивается в его морду когтями и когда Шафранек обмякает, тихо всхлипывая, замыкает его рот мёртвым телом. Чужая короткая шерсть колет нос, десна, нёбо, а остывшая плоть забивается под язык.        Мерзкое, отвратительное чувство, словно жуёшь кусок склизской грязи не отпускает его. — Жуй. — командует Фриц, несильно покачивая бёдрами.       Шафранек не знает, что хуже: то, что его разрывает изнутри или что у него во рту сырой труп.        Опасливо и брезгливо он смыкает зубы. Это не так то просто: Гробовский был довольно мускулистым и упитанным, поэтому нужно постараться, чтобы откусить хоть кусок. — А теперь глотай. — подушечки лап Теофила на его горле — никак не сжульничать, даже если захотеть. Кусок плоти глотается с трудом, словно застревает в горле, не давай вдохнуть.        Фриц снова подносит к его рту труп и Шафранек вынужден есть. Вынужден кусать он твёрдого холодного скользкого тела раз за разом: сначала бёдра, потом грудина, потом обгладать лапы. Мертвечина падает в желудок твёрдым комом, но Теофил сжимает пальцы на горле и вздергивает чужой подбородок вверх, когда становится совсем невмоготу и сырое мясо просится наружу.        Слёзы не заканчиваются, но щёки уже чешутся от засохших солёных дорожек, а внутри от боли всё сворачивает тугии узлом: не смотря на принуждение доесть врага, он продолжал покачиваться, не давая передохнуть от распирающей боли. Не слышно даже как-то, что осталось от мыши валится на пол, небрежно брошенное за ненадобностью.        Шафранек не знает сколько времени проходит в мутной агонии: час или десять минут, но чувствует, когда это заканчивается: Теофил прижимется пушистой грудью к его спине и с громким рыком кончает. Горячая сперма внутри щипет — порвал таки — и стекает на безнадёжно испорченный ковёр.        Теофил вжикает ширинкой и отходит, закуривая очередную сигару.        Шафранек не чувствует ног и сползает со стола на пол. Сидеть больно до звёздочек перед глазами, но он уже даже не дёргается — сознание уплыло, оставив тело в кабинете. Шафранек словно смотрит на себя со стороны, не осознавая собственного тела, уперевшись пустым взглядом в чужие лакированые ботинки.        Больное осознание пробивает насквозь до дрожи:        Он всё ещё предан Теофилу.        Все ещё любит.