***
Наверно, это было бы не настолько обидно — приходить в минуты отчаяния и тоски к Дарклингу — если бы он не был главной причиной её тревог и затруднений. Впрочем, сама Алина третий год устраивала генералу Киригану щедрую на проблемы жизнь. Быстрой войны не получилось («блицкрига», как новомодно называл их операцию Николай). Дарклинг же, по информации из некоторых источников, удалился в Ос Альту для укрепления собственных позиций. Солдаты ополчения, да и само командование, что скрывать, нуждались в этой паузе. Их провизия истощилась за месяцы обороны, припасы опустели, что уж говорить о людях — усталых и обездоленных. Отход на юг был правильным решением. Сама Алина, одновременно и радостная из-за передышки, и расстроенная затянутостью их личного конфликта, искала утешения. Даже когда-то горячо любимый Мал не мог его подарить. Он предпочел отдалиться от всех после вести о том, что он является третьим усилителем и больше был близок к Зое, которая была в меньшей степени отягощена выбором. Генерал Кириган был злом, их злом, понятным и знакомым. Неумолимо мысли Алины забегали вперед: а что же будет после? Николай пропал много месяцев назад, заключенный в шкуру чудовища. Кто станет их предводителем? Подарит ли Фьерда и Шухан им такую же передышку после окончания гражданской войны, если они победят? Победят ли они? Будет ли что восстанавливать после конца или Равка окончательно сгинет? Есть ли во всем этом смысл? Эти мысли были еретичными, неправильными, ненавистными. Может быть, поэтому, она стала так часто посещать Дарклинга? Алина быстро ложится на походной постели, складывает руки на животе, прямо поверх шерстяного пальто. Переход получается на удивление быстрым и легким, как будто Александр ждет её. Заклинательница обнаруживает себя в генеральской спальне Малого дворца. Алина легко узнает черный балдахин кровати и черты изученной до каждой мелочи комнаты. Разумеется, время уже позднее, и девушка ожидала увидеть заклятого врага за планированием очередной подлости, в крайней случае — спящего, но точно не это. Широкие мужские лопатки, высвечивающиеся бледностью в полумраке комнаты и темного белья, выглядят напряженными. Алина щурится, пытаясь сфокусировать взгляд и понять, с каких пор Дарклинг спит неглиже, что для него непривычно. У Старковой, к её собственному неудовольствию, была возможность это проверить. Впрочем, вскоре образ происходящего перед ней становится четче. Алина отшатывается, краснеет до безобразия, но оторваться от увиденного почему-то не может. Генерал пугающе обнажен — ниже пояса Старкова пытается не смотреть — и до слуха девушки доходят вполне однозначные, постыдные звуки. Дарклинг, этот подлец, конечно, чувствует чужое присутствие — чуть поворачивает голову, Алине даже чудится лукавая улыбка, брошенная в насмешку, небрежно. На затылке Александра тут же сходятся длинные женские пальцы, притягивая его к себе. Старкову прошибает током. Она понимает, Дарклинг не один. Его спутница красива и элегантна, как истинная гриша — пепельные волосы не скрывают изящную линию ключиц, упругую грудь, напряжённые острые пики. Тонкие бедра незнакомки со следами свежих синяков от мужских пальцев разведены приглашающе. Она прижимается к генералу стройным станом, вылизывает его жилистую шею жадно, словно послушная ручная собачонка. Старкова старается не всматриваться в её лицо, хотя натренированная за месяцы войны память запоминает черты вполне ясно. Но зачем? Чтобы найти эту девицу, эту очередную наивную дуру, которая имела неосторожность приблизится к генералу? А что потом? Алина морщится; на её лице отражается недовольство, хмурость в складке на лбу. Она видит в этой девушке себя, остатки своей прежней привязанности — ведь могла когда-то оказаться на её месте. Руки Алины сжимаются, она хочет отвернуться, но не может — снова стоящая на распутье. — Как ты прелестна, — шепчет Дарклинг. Его хриплый тон против воли отзывается в теле Алины дрожью, — не стесняйся. — Едва ли я стесняюсь, мой соверенный, — мурлычет незнакомка. Её взгляд томен и обольстительно коварен; он обещает своему генералу долгие минуты чувственного и низменного удовольствия — взамен на редкий комплимент. Старкова же не без мстительного удовольствия думает, что это было вполне однозначное приглашение для неё. Александр прерывает разговор влажным поверхностным поцелуем, а ноги Старковой несут её вперёд, ближе к происходящему. Что это — болезненное любопытство или желание увидеть другую сторону своего заклятого врага? Или желание позже удостовериться, что она была права — что Дарклинг после, когда пресытится, выбросит эту девочку, как выбрасывал других? К собственной досаде, Алину будоражит происходящее. Сердце заходится в странном, неровном ритме, хотя заклинательнице наконец удалось отразить на лице хоть какое-то подобие хладнокровия — они любили носить перед друг другом маски, особенно Алина. Ей нужен был этот щит. Она натягивала уродливую личину равнодушия каждый раз, когда они виделись — потому что по-другому нельзя, потому что по-другому терпение могло лопнуть, как и её защита, как и её оборона, желание выстоять в этой бесконечной и бессмысленной битве дальше… Но Дарклинг как будто этого и ждёт — чуть разворачивается, показывая себя и свою откровенную наготу. Он, конечно, как всегда по-темному притягателен (ох, как она ненавидит его за это!), даже со шрамами и мелкими недостатками — вроде длинной красноватой полосы на боку, которую оставила Алина на память в их последнюю встречу. Впрочем, едва ли Заклинательница солнца слыла большой ценительницей мужской красоты. Дарклинг, конечно, не такой высокий, как Толя. И не такой рельефный, как Мал. Но почему-то Алина смотрит на него почти с собственническим, мстительным восхищением: да, эти следы оставила ему я. Каждый раз, когда он будет уединяться с другими — они будут видеть её отпечаток, её почти любовно выведенный мазок на этом древнем, неестественно молодом теле. И конечно, сам Дарклинг будет думать о ней. Их глаза встречаются. Взгляд Александра темен, покрыт пеленой вожделения, как будто он догадался, о чем она подумала. Его возбуждение красноречиво упирается в бедро незнакомки, горячо и влажно. Алина тяжело сглатывает, но не отворачивается, предпочитая думать о том, что скоро Кириган забудет о её присутствии. Его спутница весьма смело и свободно трогает Дарклинга между ног, за крепкий член, и тишину в комнате прерывает низкий мужской стон. Губы Алины, и до того истерзанные в кровь, горят. Когда Александру хорошо, он чуть вскидывает голову, прикрывает глаза, обнажая полоску белых зубов. Эта картина отпечатывается в мозгу Алины, она не знает куда деть руки, не знает… Чувство запретности происходящего, зависть, юношеский стыд, злость на Киригана, на эту глупую девочку, любопытство и ещё Святые знают что — это — заставляют жар в низу живота Алины скрутиться тугой спиралью. Ей становится невыносимо душно. Девушка стягивает невесомое пальто, оставаясь в рубашке и тонких брюках; она приближается к любовникам вплотную и вскоре колени Алины касаются края широкой кровати, которая служила ей пристанищем ни одну ночь. Ей хочется сказать что-нибудь резкое; прервать эту тягучесть, собственное плотское удовольствие от происходящего; ей хочется присоединится. Женские мелодичные стоны звучат почти на фоне: пальцы Дарклинга добрались до груди незнакомки, лаская её умело и небрежно. — Что мне сделать? — тихо спрашивает Кириган. Он не смотрит на неё, но Алина, конечно, точно знает к кому был обращен вопрос. Старкова вздрагивает, вспоминая о своей неожиданной роли. Дарклинг желает её участия. Алина нервно облизывается, по нижней губе приятно мажет холодком. Наконец она удобнее устраивается на постели, чуть разводит острые колени, складывая на них руки, словно прилежная ученица, которой когда-то она и была. — Во-первых, — наконец говорит, — не целуй её. Кириган убирает лицо с плеча любовницы. Алина кивает. — Погладь спину. Широкая ладонь проходится по бархатистой женской коже; медленно-медленно, нежно-нежно. Девушка прогибается, словно кошка, льнет к Дарклингу чувствительной грудью. Но Дарклинг и не обращает внимания на чувственный отклик любовницы — пугающе осмысленный взгляд прикипел к Алине. Та поежилась, выставленная, на самом деле, на показ — щедро и любезно, представленная на блюдечке со всеми потрохами. Приди и возьми, приди и съешь. Алине неуютно; Алине очень-очень хорошо. Ей почему-то происходящее нравилось, изнутри посасывало и покалывало давним голодом, который имел шанс стать утоленным. — …Ниже. Пальцы Александра касаются поясницы, впалых ямочек над крестцом. — Теперь спереди. Мягко. Дарклинг послушен. Это могло быть на похоже на близость двух влюбленных и, вероятно, отличалось от того, что происходило в комнате до прихода Алины. Генерал кончиками пальцев оглаживает мягкий живот девушки; Старкова чувствует мурашки на собственном, как будто касаются её. Ох… Между бедер становится тесно. Во взгляде Дарклинга с легкостью читается насмешка, разделенная напополам с темным предвкушением. Да-а, он обо всём знает. Знает, что творится с нею; что с ней делает эта в край извращенная игра, о которой и не подозревает юная генеральская любовница. Этот мерзавец лучше понимал Алину, чем она сама. Тело её постыдно просыпалось, жадно тянулось, льнуло навстречу этому вождению, неизведанной похоти. Алина лишь смутно догадывалась, чего просила её неискушенная в делах любовных плоть, но просила настойчиво, с удушьем, со сладкой болью внизу. Алина командует дрогнувшем голосом: — Ещё н-ниже. Приласкай её. Рука генерала опускается на чужую промежность. Незнакомка жмурит лисьи глаза, бормочет что-то невнятное, пока Дарклинг её трогает; она упирается лбом в мужское плечо и не видит, как Дарклинг пожирает взглядом совсем другую, призрачную женщину. Как это порочно, должно быть, выглядит со стороны — но Алина старается об этом не думать. Она выдыхает: — Теперь хватит. Положи её на живот, прислонись сзади. Дарклинг хозяйским шлепком ставит девицу на колени. Та с готовностью обхватывает изголовье кровати, упирается на стену, бесстыдно выставив раскрытые бедра. Алина краем сознания думает, что это конченный разврат, порок на грани греха, но эта незнакомая девушка в какой-то момент исчезает для Старковой как живой человек, превращаясь в куклу, проекцию того, что могло бы произойти… Алина подползает ближе — кровать даже не проседает под её весом — с огненными щеками шепчет следующую команду генералу на ухо, как будто её могут услышать. Пальцы Дарклинга, наученные сотнями лет, ласково оглаживают женские ягодицы, мнут и терзают. Его продолговатый пах, до нынешней ночи малознакомая Алине часть анатомии, выглядит напряженным, а кончик красноватым и тяжелым. В животе Старковой тоже тяжелеет жар, раскаляясь до предела, прося внимания, но Алина скорее удавится, чем опустится до этого. Дарклинг плавно качнул мускулистыми бедрами, проталкиваясь вперед. Алина удивилась, как они идеально подошли друг другу, словно пазлы — или так бывает всегда? Принимающая его девушка глухо и низко застонала (Старкова вздрогнула от этого резкого, удивительного звука), тут же уткнулась лицом в подушку, когда генерал накрутил её волосы на кулак, грубо потянул на себя, словно строптивую кобылицу. Наконец, незнакомка обуздала собственное дрожащее, трепещущее тело, ровно встала на трогательно розоватые коленки и локти, выпятила белые ягодицы. Такая прекрасная, грациозно холеная… настолько, что туман перед глазами Алины рассеялся, иллюзия её участия распалась с треском. Она и эта незнакомка — совсем разные, но есть у них одна удручающая, угнетающая схожесть: они обе приблизились не к тому мужчине. Алина заскрежетала зубами. Надо сдержаться, сдержаться… Ей не была предназначена эта сцена, нечего и жалеть себя, опостылевшую дуру. Александр тем временем методично доводил девчонку под собой до тупого неистовства. Она была приятна в своей незыблемой красоте и легковерной юности, как и её близость. Впрочем, существо его, древнее, подлое и неутомимое, требовало совсем другого, точнее, другую. На виске Дарклинга, вниз угловатой щеки покатилась капля соленого горячего пота. По венам расползалась искаженная нега, тяжелая сладость. Он на мгновение прикрыл глаза, спрятал под влажными ресницами всполох первобытного удовольствия и глубинной досады. А Алина, эта маленькая проказница, непокорная, истомленная, словно в печном жаре, безвозвратно растворилась в тенях мрачной комнаты.***
Обезумевшая Алина пришла в себя. В груди клокотало, голова кружилась — то ли от пережитых впечатлений и увиденных запретных картин, то ли от нехватки воздуха. В палатке было до зубного скрежета холодно, но Старкова чувствовала себя горячей, словно только что вышла из натопленной бани. Зои нигде не было. Она так и не вернулась. Словно пьяная, Алина тяжело поднялась с кушетки, умыла лицо в студеной воде из таза. У них не была зеркала, но Старкова знала, что на щеках горит давнишний румянец. Она быстро переоделась и пошла наружу, в глубокую беззвездную ночь. У одного из костров сидел Мал, переговариваясь с часовым. Они обсуждали какую-то фьерданскую технику, Старкова расслышала «огромный», «три тонны точно» и «совершенно бесполезный», следопыт активно жестикулировал и кивал на тихие ответы товарища. Алина стремительно приблизилась к ним, схватила друга за руку. Тот сразу подскочил, готовясь к очередному выговору за нарушение дисциплины (часового, разумеется, нельзя было отвлекать болтовней, а самому Малу стоило отдохнуть перед новым днем), но Старкова изумила его, шепнув приглушенно: — Пойдем. Она провела его по лагерю, также держа за руку, словно маленького, завела его в свою палатку, небольшую, но одну из лучших, что у них была. Будто они снова были детьми, будто они снова беззаветно любили друг друга. В груди у Оретцева потеплело, словно он прикоснулся к чему-то родному. Они находились наедине, Зоя где-то болталась, что подметил Мальен краем сознания, потому что сама Алина жарко прижалась к нему, сказала: — Поцелуй меня. Мал оторопел. Рот смешно сложился в продолговатую «о». — Что? — Пожалуйста. Только сейчас он разглядел, какая она румяная, нервная. Взгляд её не был умоляющим, скорее темным и решительным. Мал, недолго думая, расплылся в улыбке: — Тебе давно следовало попросить. Мал наклонился и поцеловал («Наконец-то!»). Прикосновение вышло мягким, как перышко. Они простояли так несколько секунд, привыкая к друг другу, распробывая забытые ощущения, от заклинательницы пахло кислинкой и чем-то медовым. Но вот Алина сама схватила его за отросшие кудри, овладела его ртом собственнически, утянула вглубь спальни, на ходу расстегивая его куртку. Он не мог разгадать выражение её лица: Алина прикрыла глаза, не давая ему и секунды отдыха, мгновения на раздумья. Словно пыталась забыться.