1.
— Чейз, вопрос, — спрашивает Хаус, быстро хромая по коридору, и команда гуськом следует за ним. — Ты правда самый тупой человек на планете или где-то прячешь еще более безмозглого кузена? Последние два дня они практически не спали — делали анализы и проводили диффдиагнозы, пытаясь выяснить, что не так с их пациенткой, но всё, что нашли — это почечная инфекция. То, что Эллисон сочла победой, Хаус обычно считал пустой тратой своего времени. Но бывают пациенты, из-за которых она не может уйти домой неделями, настолько сложной становится ситуация, поэтому случаи, когда решение такое простое и понятное, как антибиотики — это находка. А потом пациентка отключилась, потому что у нее обнаружилась чертова аллергия на пенициллин. В истории болезни — ни единого упоминания, она ничего не сказала, когда её спросили об аллергии, и аллерго-пробы Чейза ничего не обнаружили, потому что, ну, с чего бы вдруг? Сейчас с пациенткой все в порядке. Хаус сходит с ума просто чтобы сходить с ума, и сам об этом знает. До этого он сказал Эллисон, что, если она еще раз придет на работу на каблуках, он сломает ей лодыжки. За последние двадцать четыре часа он приказал Форману отвалить по меньшей мере десять раз, а Чейз — на последнем месте, потому что Хаусу всегда было сложнее находить в нем недостатки. Всякий раз, когда у Эллисон появляется минутка подумать о чем-то кроме сотни симптомов, тысячи болезней и боли в глазах пациентов, ей нравится пытаться думать как Хаус — и применять дедукцию. Сегодня она сосредоточилась на его настроении. История с пенициллином не входила даже в топ ста из списка сокрушительных ошибок, которые команда совершала, так что не имела никакого отношения к делу. Он не слишком сильно припадает на левую сторону, и она видела, как он принял всего две таблетки викодина за последние четыре часа, так что дело и не в ноге тоже. Они входят в кабинет Хауса, и Эллисон ловит взгляд Формана в тот самый момент, когда он догадывается, потому что он ухмыляется и говорит: «Вы сегодня раздражительны, доктор». Одну руку он убирает в карман, а второй обвиняюще указывает в Хауса. — Что, жена выгнала из дома? Краем глаза она видит, как Чейз вздрагивает. Иногда он такой ребёнок — всегда пытается сделать папочку счастливым. Эллисон заталкивает мысль о том, чтобы называть Хауса папочкой, глубоко-глубоко в своё подсознание. Она приходит в себя, потому что да, Чейз — осел, но конкретно эта мысль правильная — одно дело спорить с Хаусом о его врачебных выводах: это их работа; совсем другое — личные оскорбления. Форман, наверное, единственный из команды, кто мог это сделать и при этом остаться в живых. Но Хаус не начинает беситься. Он останавливается на полпути от того, чтобы положить на стол папку, и поворачивается к ним, наклонив голову. Он хмурится. — У меня нет жены. Что-то похожее на надежду зарождается в груди Эллисон впервые с тех пор, как она заметила блеск золота на его пальце. У него нет жены. Он садится, и втроем они придвигают стулья к его столу, переглядываясь. Форман поднимает брови, позволяя повиснуть безмолвному вопросу — итак, кто-нибудь спросит? У Эллисон, конечно, достаточно здравого смысла, чтобы знать, когда стоит заткнуться, поэтому она откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди. Чейз смотрит на нее, закатывает глаза и наклоняется вперед, упираясь локтями в колени. Прежде чем он успевает открыть рот, Хаус бросает на него равнодушный взгляд. — О, боже, — начинает он. — Ваша троица закончила общаться телепатически? — на последнем слове он округляет глаза и меняет тон на другой, который явно должен казаться испуганным. — Мы не хотим совать нос в ваши дела, но… Хаус постукивает тростью по столу. — Тогда не делайте этого. — Если у вас нет жены, — продолжает Чейз, игнорируя взгляды, которыми Эллисон сигнализирует ему прекратить допрос, — почему вы носите кольцо? Лицо Хауса приобретает сложное выражение, нечто среднее между осознанием, как будто бы они правда спросили что-то умное, и удивлением, словно на него свалились три самых больших идиота на планете. Эллисон ненавидит то, что она знает его достаточно хорошо, чтобы понимать выражения его лица. Однако это длится всего мгновение, и через секунду он широко раскрывает глаза и складывает руки вместе, произнося «Как символ любви и верности» насмешливым фальцетом.2.
Даже когда нет необходимости в консультации, доктор Уилсон всё равно торчит в их кабинете, поэтому Чейз не слишком удивлен, увидев, как во время спора он приходит и отправляется наливать себе кофе. Онкологический кабинет этажом выше, поэтому вполне логично просто зайти в соседний. Обычно они игнорируют его и продолжают работу, иногда он садится и выдвигает предположения, но сегодня он держится особняком, поэтому довольно странно, когда Хаус замолкает на середине предложения и начинает критически его осматривать. — Это что, новый галстук? — спрашивает он. Уилсон вздыхает — долгий, преисполненный терпения вздох, который он использует только в разговорах с Хаусом, и отвечает: «У меня нет романа». Это что, какой-то код? Хаус, похоже, не удовлетворён ответом, каким бы он ни был, потому что он делает шаг вперед и двумя пальцами хватает галстук Уилсона за край, как будто боится, что может обжечься. — Но галстук новый, так что ты об этом думаешь. Может, это сон, рассуждает Чейз. Хотя это не самый нелепый разговор, который он слышал за время работы у Хауса, того факта, что Уилсон соглашается с этим, достаточно, чтобы вызвать несколько тревожных звоночков. Он впивается ногтем в ладонь. Ауч. Значит, это не сон. — Что… — начинает спрашивать Чейз, но останавливается, когда понимает, что на самом деле не уверен, о чём спрашивает. Уилсон поворачивается, чтобы посмотреть на Чейза, и проводит рукой по волосам. — А разве ты не слышал? Покупка галстуков теперь является точным показателем верности, — он поворачивается обратно к Хаусу, морщась. — Разумеется, каждый здравомыслящий человек знает это. — У тебя уже есть галстуки, Уилсон, — отвечает Хаус, убирая свободную руку в карман. — Зачем покупать новые, если ты не пытаешься произвести на кого-то впечатление? Это, похоже, превышает предел терпения Формана, потому что он встает, глядя на них. — Может, он пытался произвести впечатление на миссис Уилсон? Хаус едва дает ему закончить предложение, прежде чем вмешивается сам. — Миссис Уилсон терпеть не может этот галстук. — Миссис Уилсон, — говорит Уилсон, приподнимая бровь, — ненавидит все мои галстуки. — Знаешь, кому нравится твой галстук? — спрашивает Хаус, вызывающе выпячивая грудь, — симпатичной медсестричке-стажеру в онкологии. — Значит, теперь миссис Уилсон следит за тем, кто делает комплименты моей одежде? — Только если миссис Уилсон услышала, как ты покупал кофе упомянутой медсестре, похвалившей твой прикид. Подождите. — Что за медсестра? Чейз тоже это видел. Чейз был тем, кто рассказал об этом Хаусу в очередной неудачной попытке найти с ним общий язык, желая поддразнить Уилсона. Хаус тогда сказал что-то язвительное, так ведь? А потом что, втайне воспринял это всерьез и сообщил миссис Уилсон? Оба мужчины остановились, поворачиваясь и глядя на него, как будто только что вспомнили, что помимо них в комнате еще трое. — Джеффрис, — говорят они в унисон. Очевидно, Хаус не виделся с ней лично. Потому что если бы это было так, он бы знал: — Она лесбиянка. Извините, Уилсон. Кэмерон, которая с начала разговора пыталась сжаться на своём стуле как можно сильнее, наклоняется и толкает Чейза в бок. — Откуда ты знаешь? — шипит она. Оттуда, хочет сказать Чейз, что, когда он пригласил ее на свидание, она сказала: «Спасибо, но я лесбиянка». Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять. Его эго все еще немного уязвлено. С того случая прошло меньше двух недель, и он пока не готов был поделиться этим с классом. — Вот видишь, я об этом знал, — говорит Уилсон, либо игнорируя Кэмерон, либо искренне не понимая, что она что-то сказала. — Потому что я прилагаю усилия, чтобы получше узнать своих сотрудников. И знаешь, кому еще нравится этот галстук? Мне. Мне он нравится. Думаю, он симпатичный. А еще я думаю, что у миссис Уилсон паранойя. Хаус сжимает челюсти. — Может, у миссис Уилсон есть на то причины. — Тогда, может, миссис Уилсон стоит поговорить со мной, а не истязать меня за то, что я купил новый галстук? Дверь в кабинет Хауса захлопывается еще до того, как Чейз осознает, что покинул кабинет. Уилсон вздыхает и убегает в коридор.3.
Через пару дней после странной истории с галстуком Хаус приходит в ярость, когда кто-то хотя бы упоминает рак — не говоря уже об имени Уилсона, и говорит им, что они все идиоты. После этого они все-таки зовут Уилсона, потому что требуется его консультация. А потом — просто так — всё снова по-старому, словно ничего не случалось. Эрик этого не понимает. Ясно, что он не понимает Хауса, но по какой-то причине Уилсон кажется еще большей загадкой. Поверхностно Хаус понятен. Он просто не любит людей. Ему нравятся они как концепция, ему нравится человечество как биологический вид, иначе он никогда бы не стал врачом. Но когда люди начинают становиться людьми, он выходит из уравнения. Он сделает все, чтобы доказать свою правоту, вот почему всю неделю настаивал на том, чтобы не принимать викодин. Это все, что Форману нужно знать, чтобы иметь возможность с ним работать. В отличие от Кэмерон, у Эрика нет навязчивой потребности знать все о личной жизни своего босса, и еще меньше у него желания вмешиваться в нее. Но Уилсон. Он кажется загадкой. Форман гадает, как кто-то может быть таким приятным, когда проводит дни, рассказывая людям, что они скоро умрут. Он гадает, почему Уилсон был женат трижды еще до того, как ему исполнилось сорок. Он гадает, каким сумасшедшим нужно быть, чтобы не просто мириться с Хаусом, но и дружить с ним — больше десяти лет. Этот мужчина просто странный. Прямо сейчас он входит в комнату, а Хаус, прихрамывая, быстро следует за ним. — Верни назад, Уилсон. Уилсон игнорирует его и садится, листая заметки в блокноте. Хаус, несмотря на то, что бледен и заметно дрожит от боли, не садится. Он возвышается над Уилсоном, тяжело опираясь на трость. — Уилсон. Он не поднимает глаз. — Садись, Хаус. Эрик ожидает какого-нибудь возражения, язвительного комментария, но Хаус просто хмурится еще несколько мгновений, прежде чем покачать головой и опуститься на ближайший стул. Он выглядит плохо. Очень, очень плохо. Он бледный настолько, что круги под глазами кажутся черными и занимают, кажется, половину щек. Он весь в поту, его дыхание затруднено, похоже, он едва удерживается в сознании. Если быть до конца честным, он выглядит как наркоман, которому нужна доза. Что, по мнению Формана, не так уж далеко от истины. Тем не менее, диффдиагноз проходит относительно безболезненно, если не считать обычных оскорблений, которые Хаус в них бросает, пока они пытаются решить, что с пациентом. Когда они заканчивают и уже собирают вещи, чтобы уйти, Хаус перегибается через подлокотник кресла, протягивая Уилсону руку. — Верни. Уилсон вздыхает, достает что-то из кармана и кладет в руку Хауса. — Я не виноват, что ты сломал безымянный палец, — говорит он, потирая лицо. — В следующий раз направляй пестик куда-нибудь еще. Компенсирующая боль. Идиотизм, но работает. Сегодня среда, а Хаус уже в таком отчаянии, что готов сломать себе руку. На следующий день он наблюдает, как Хаус, шипя от боли, падает на пол своего кабинета. Когда он не пытается немедленно встать, Эрик бросается к нему. Он и раньше видел пациентов, испытывающих боль. Когда это пациент, он просто увеличивает дозу морфия или вырубает его на некоторое время. Но Хаус не пациент, в его руке нет капельницы, а в кабинете нет викодина. Если бы был, Эрик заставил бы его проглотить парочку, будь он проклят. Ему удается заставить Хауса сесть прямо, по крайней мере, прислониться к дивану. Кажется, он едва замечает присутствие Эрика, когда хватается за бедро, по его лицу беззвучно текут слёзы. Эрик заставляет себя перейти в режим доктора, пытается перестать думать о Хаусе как о своем засранце-боссе и начать думать о нем как о пациенте, испытывающем боль. — Продиктуйте номер, Хаус. Хаус стонет и качает головой, пристально глядя на Эрика жестким взглядом. — Мне нужно кому-то позвонить, понимаете? — говорит он, глядя на стеклянные стены офиса и желая, чтобы кто-нибудь зашел, чтобы ему не пришлось звонить. — Мы уложим вас в постель, подключим… — Джим, — выдавливает Хаус, резко выдыхая, не разжимая челюсти. Это… Эрика зовут не так. И он единственный в кабинете, так что больше ему обращаться не к кому. Эрик прокручивает это в голове, добавляет к списку симптомов — спутанность сознания? Галлюцинации? Потеря памяти? Ломка может быть ужасной, он видел её достаточно раз. Он просто надеется, что кроме неё нет ничего серьезного. — Доктор Хаус, это Эрик. Вы в своем офисе в Принстон… Хаус хватает его за руку, заставляя замолчать. — Позови Джима. Нет никакого Джима. Эрик может пересчитать людей, с которыми Хаус общается, по пальцам одной руки: он, Роберт Чейз, Эллисон Кэмерон, Лиза Кадди, Джеймс Уилсон. Ах. Он встает с пола и выбегает из кабинета, крича Уилсону, который как раз направляется в свой кабинет. Уилсон успевает зайти, но выглядывает из-за двери, и замешательство на его лице сменяется беспокойством, когда он видит выражение лица Эрика. — Это Хаус. Лицо Уилсона вытягивается, и он протискивается мимо Эрика, бегом преодолевая короткий отрезок коридора до кабинета Хауса. Он подходит прямо к Хаусу, опускается на колени и тянется, чтобы положить руку ему на подбородок. — Ради бога, Хаус, просто прими чертовы таблетки. Месяц отсутствия в клинике этого не стоит. Хаус хватает Уилсона за руки, наклоняясь вперед, пока не наваливается на него, положив голову ему на грудь. — Остался всего день. Отвези меня домой. — Грег, — говорит Уилсон срывающимся голосом. — Как твой врач, я… — …Эмоционально скомпрометирован. Отвези меня домой. Уилсон оглядывается через плечо на Эрика, который топчется в дверях, как неуклюжий ребенок, потому что, как бы сильно он ни хотел помочь, он не знает, как. — Прикати инвалидное кресло, — бросает он, кивая Эрику, прежде чем снова переключить свое внимание на Хауса. — А потом скажи Кадди, что я забираю его домой, и попроси секретаршу отменить все мои встречи на сегодня.4.
В своей жизни Эллисон приняла много плохих решений. Много. Но вопрос Хаусу, нравится ли она ему, как будто они двенадцатилетки на детской площадке, должен быть на вершине списка. Логика была проста: Хаус говорит «да», она приглашает его на свидание и с тех пор они живут долго и счастливо. Может, несчастливо — что норма жизни в случае Хауса. Или он говорит «нет», она ставит точку, в которой нуждается, и движется дальше. Он говорит «нет». Он не просто говорит. Даже в том, как он ежедневно произносит это слово в каких-то мелочах, есть нота легкомыслия, как будто ничто из того, что он делает или говорит, не имеет значения, потому что он выше всех остальных, выше их мыслей и чувств. Это как постоянное напоминание о том, что они всего лишь смертные, и ему не нужно тратить на них свое время. На этот раз он сначала делает паузу. Когда она выпаливает вопрос, Хаус замирает и оборачивается, чтобы посмотреть на нее, что является первым признаком того, что она совершила ошибку. Он перекладывает трость в левую руку и, моргая, вытягивает шею, чтобы посмотреть в потолок. Затем он опускает взгляд и несколько долгих мгновений просто стоит, уставившись на золотое кольцо у себя на пальце. Он вздыхает, снова смотрит на нее, и «нет», которым он отвечает, — это самая искренняя вещь, которую она когда-либо от него слышала. Ее сердце разрывается надвое. Она продолжает говорить себе, что ведёт себя нелепо. Это просто увлечение — она это переживет. Не то чтобы она в него влюблена. На самом деле это неправда. Итак, поскольку Эллисон не влюблена, ее сердце не может быть разбито. Она просто разочарована — отказ всегда причиняет боль. Всё только усиливается празднованием дня святого Валентина, которое продолжается всю неделю, напоминая ей о том, насколько отчаянно она одинока на самом деле. Дежурство в клинике — достаточно хороший повод, чтобы отвлечься, и она отправляется на работу в день святого Валентина, уже предвкушая день, когда будет занята и, самое главное, будет вдали от дома. А потом у них появляется дело. Это один из тех случаев, когда «не спим всю ночь, проводя бесчисленные тесты», поэтому, как только они надежно запираются в лаборатории, вне пределов слышимости пациента, парни одновременно начинают жаловаться. Форман, по-видимому, был вынужден отменить свидание. Он не сообщает больше никакой информации, за исключением случайных жалоб на то, как трудно было забронировать столик и с каким нетерпением он этого ждал, но на самом деле не выглядит слишком расстроенным. Он звонит девушке, чтобы отменить встречу, а потом занимается своими делами, как ни в чем не бывало. Чейз, с другой стороны, похоже, не может перестать ныть. У него нет девушки, но он планировал пойти в какой-то бар, о котором Эллисон никогда не слышала, и подцепить кого-нибудь из одиноких девчонок, ненавидящих себя. Напоминание ему о том, что он может делать это и в любой другой день в году, похоже, не очень помогает. Примерно через час входит Хаус, заглядывая им через плечо и сжимая флаконы с кровью, чтобы посмотреть их на свету. — Хорошие новости? — Пока все отрицательно, — отвечает Форман, все еще глядя в микроскоп. — Но нам нужно провести еще около пятидесяти тестов, так что… — Круто! — Хаус проглатывает таблетку, а затем оглядывает лабораторию. — Напишите, если найдете что-нибудь полезное, а мне нужно идти. Это заставляет всех троих поднять на него глаза. Чейз ухмыляется. — Идёте на свидание? Грудь Эллисон сжимается от боли. Нет, дело всё еще не в разбитом сердце. Наверное, она просто выпила слишком много кофе. — Ага, — отвечает Хаус, а затем поворачивается к двери. Однако он не открывает её, вместо этого оборачивается и смотрит на них, все еще пялящихся на него. — Что? Где-то в лаборатории раздается звуковой сигнал, сигнализирующий о том, что один из тестов завершен. Они все игнорируют это и смотрят на Формана. — Вы просто… не похожи на человека, который празднует день святого Валентина, — говорит он, качая головой. — Я не праздную. — Но ваша девушка да? — спрашивает Чейз. — У меня нет девушки. — Но я… — начинает Кэмерон, желая, чтобы кровь перестала приливать к ее щекам. — Мы думали… вы сказали, что у вас нет жены. — Верно. Чейз закатывает глаза. — Тогда проститутка. Хаус улыбается, как маленький ребенок, которому только что подарили робота, которого он так просил на Рождество. — Вы, ребята, правда не понимаете? — Не понимаем что? — Чейз фыркает. Эллисон тихонько убирает несколько флаконов из его теперь уже сжатого кулака. — Вообще-то, это почти оскорбительно. Форман открывает рот, чтобы заговорить, затем снова закрывает его, делает паузу на мгновение, прежде чем спросить: — О чём вы? Хаус поворачивается обратно к двери и хватается за ручку. — О нет, это слишком весело. Я не стану давать вам подсказки. — Но… Он смотрит на свои часы и ухмыляется, подмигивая им, прежде чем уйти со словами «Чао, моя пара ждет».5.
— Значит, у вас нет жены. — Нет. — И у вас нет девушки. — Нет. — И вы определенно встречались не с проституткой. — Определенно нет. — Но это было свидание, верно? — Верно. — И… — Сосредоточьтесь, ребятки, мне нужен диффдиагноз. У нас вроде как пациент умирает.*
Эрик толкает дверь в кабинет Хауса, останавливается перед столом босса и ждёт, пока тот не поднимает голову. — Вы в шкафу, дело в этом? Хаус, как и ожидал Эрик, просто ухмыляется и поднимает брови. — Кажется, я в своем кабинете. Эрик думает, что хорошо, конечно, что он не дает им подсказок, но наверняка должно быть какое-то правило, по которому Хаус должен давать прямые ответы на вопросы. Он бы поспорил с ним, но сейчас был не в настроении для жарких дебатов о правилах… чем бы на самом деле ни была эта игра Хауса, поэтому он бросает на Хауса многозначительный взгляд. — Я имею в виду, в метафорическом смысле. Хаус берет ручку и сует ее в рот, некоторое время задумчиво грызёт её, размышляя. — Нет, — наконец говорит он, и Эрик готов принять его слова как есть, но у Хауса вдруг появляется этот отстраненный взгляд, который означает, что он только что что-то понял. Он встает, хватает свою трость, ковыляет к двери и машет Эрику, чтобы тот следовал за ним. — Тот парень из мафии, где его брат? — Должен быть в комнате для посетителей, а что? — Идиот не упомянул, что он гей. Это чёртов гепатит Ц.*
— Вы республиканец или просто ненавидите всех политиков? — Я лишь нахожу раздражающим то, что меня заставляют выслушивать всякую чушь. — Вас раздражает искренность? — Знаю я, о чём вы болтаете, мой муж голосовал за вас кучу лет подряд. Эрик едва не роняет молоток, которым собирался постучать сенатору по колену. Хаус продолжает бубнить что-то о гетто и Йельском университете, но Эрик все еще думает о том, что он сказал раньше. Муж. Затем колено сенатора перестает дергаться, и на какое-то время разговор вылетает у него из головы.*
— И ты уверен, что он сказал это не просто для того, чтобы сбить тебя с толку? — спрашивает Чейз, еще больше наклоняясь вперед над столом. Форман пришел в приемную, заявив, что у него важные новости, поэтому они втроем столпились за углом стола, а Форман оглядывался по сторонам, чтобы проверить, нет ли поблизости Хауса, прежде чем рассказать о том, что произошло в клинике. — Не думаю, — отвечает он. — Я не уверен, что он вообще понял, что сказал это. Честно говоря, на самом деле Чейз в это не верит. Это кажется слишком простым — после всех недель, когда Хаус заставлял их бегать вокруг да около и гадать о его личной жизни — и почему их это вообще волновало, Чейз с трудом мог вспомнить. — Муж? — Кэмерон шепчет, как будто у нее будут неприятности только за то, что она это сказала. — Ты уверен? — Итак, — раздается голос от двери, и все трое одновременно поворачиваются, чтобы посмотреть на Хауса. — Значит, вы во всем разобрались. — Вы… вы сказали, что не женаты! — восклицает Эллисон. Хаус подмигивает. — Согласно закону, это правда, — говорит он и прихрамывает к столу, чтобы занять своё место. Это жульничество, думает Чейз. — Это жульничество! — конечно, не может одновременно быть двух вариантов — либо вы женаты, по закону или нет, и говорите, что женаты, либо не женаты ни в каком из смыслов. — Но вы же сказали, что вы не гей! — парирует Форман, и Чейз оборачивается, чтобы посмотреть на него. — Ты спросил у него, не гей ли он? — Технически, — радостно отвечает Хаус, — он спросил, в шкафу ли я, а это не так. Если бы он спросил, гей ли я, мне пришлось бы сказать «да». Форман наклоняется и бьётся головой о стол.+1
Это была ночь после катастрофы, в которую превратилась речь Хауса перед Воглером, и Эллисон стояла перед его дверью. Она слышит тихую фортепианную музыку из квартиры, и, очевидно, это еще одна вещь, которую она не знала о своем боссе, — он играет на пианино. Она задается вопросом, сколькому еще предстоит научиться. Не то чтобы она будет рядом, чтобы узнать — после сегодняшнего вечера. Она стоит там уже пару минут, прежде чем, наконец, поднимает руку и стучит, и сердце замирает, когда она ждет звука открывающейся двери. Но в этот момент она понимает, что пианино не умолкает, и вдруг ловит себя на том, что смотрит не на Хауса, а на доктора Уилсона. — Привет, Кэмерон, — неуверенно говорит он, и Хаус прекращает играть. Ох. Ох. — Я, э-э, — начинает она, пытаясь решить, что приоритетнее: тщательно спланированный разговор об отставке или миллион и один вопрос, которые в данный момент вертятся у неё в голове. — Я пришла поговорить с Хаусом. Он отходит в сторону и кивает головой в сторону гостиной. — Заходи. — Так значит, это вы? — спрашивает она, когда Хаус, прихрамывая, отходит от пианино. Уилсон просто проводит рукой по волосам и улыбается, качая головой. — За все свои грехи — да. Хаус подходит и толкает его в плечо, не совсем улыбаясь, но с явной теплотой в глазах. Сразу после ухода Эллисон звонит Чейзу и Форману.