Сердца Трех

Она делает глоток огневиски и вместе с терпкой горчинкой напитка проглатывает едкую мысль о том, что и этот день рождения Гарри выдался таким же нелепым, как и все прошлые. Хотя, возможно, и не возглавит хит-парад, но в тройку войдет непременно. Впрочем, вечер еще далеко не закончен, и как надолго ее хватит сохранять видимость нормальности — вопрос на сто галлеонов. Вот и скромный тортик, наспех купленный ею в супермаркете неподалеку, сиротливо пристроившись картонной коробкой на пустом столе, вряд ли способен привнести в царящую молчаливую атмосферу хоть толику праздничного настроения. «Но, по крайней мере, Гарри выглядит расслабленным и спокойным», — Гермиона украдкой бросает на друга взгляд и чуть-чуть успокаивается. Гарри молчит, развалившись в нелепой позе на полу, спиной прислонившись к боковине ее кровати. И следующий глоток она делает за то, чтобы он продолжал молчать и дальше. Виски проваливается внутрь пустого желудка слишком медленно, обжигая, и Гермиона снова переводит взгляд на Гарри, чтобы отвлечься от предчувствия того, как ее внутренности, истерзанные бессонницей и стрессом, отзовутся на алкоголь. Он смотрит сквозь стекла своих очков в камин, где голубыми языками пляшет согревающий огонь Гермионы. И конечно, понятия не имеет, каких усилий ей стоило наколдовать пламя, но она и не собирается ему об этом рассказывать. Ровно как и том, что с момента их последней встречи — почти два месяца назад — она не притрагивалась к волшебной палочке. О том, что, скорее всего, выдумала бы очередной повод, чтобы не видеться с ним, напиши он ей в любой другой день, Гермиона тоже предпочитает помалкивать. Откровенно говоря, она планировала сегодня обойтись открыткой с поздравлением и небольшим подарком, отправленными почтовой совой. Потому что ее не хватило бы даже на коротенькое письмо. Вот только Гарри опередил ее, прислав рано утром записку: «Жду адрес. Вечером я у тебя. И это не обсуждается, Гермиона!» Отказать ему в его день рождения, показательно проигнорировав в очередной раз? Нет, до этого она еще не дошла. И когда он шагнул через порог, Гермиона поняла, что не станет спрашивать о том, почему он предпочел молчаливые посиделки с ней вместо шумной вечеринки в Норе. Да и не смогла бы себя заставить восстановить цепочку причинно-следственных связей в своем текущем состоянии. Но ведь и это, в сущности, не столь важно: раз пришел, значит, посчитал нужным. Вопрос лишь в том, как не испортить его какой-никакой праздник своим мрачным настроением. Потому что в сравнении со всем тем, что Гарри пришлось пережить, через что пройти, ее состояние — это невиданная ерунда, на которую она просто обязана закрыть глаза хотя бы сегодня. Хотя бы на остаток вечера. Таково ведь истинное английское гостеприимство: открыть двери своего дома для настоящих друзей, поделиться уютом, выслушать, постараться помочь, наплевав на собственные проблемы и самокопание. Вроде как-то так должно быть, если она правильно помнит. Но совершенно точно не устраивают допросов. И гостям в том числе. Но об этом должен помнить уже Гарри, на что она уповает каждую минуту после того, как он переступил ее порог. — Мистера Уизли повысили, — голос Гарри немного хриплый после затянувшегося молчания. Он подносит к губам бокал с огневиски и делает глоток. — Теперь он начальник Отдела Тайн. Заведует невыразимцами. — Да, я читала об этом в «Пророке», — Гермиона кивает, медленно прокручивая в пальцах свой рокс и наблюдая, как льдинки в нем, толкая друг друга, плывут по кругу. — Он достоин этой должности. И уверена, он отлично справится. Самые обычные фразы. Но кто бы знал, каких усилий ей стоит поддерживать вежливую беседу и не терять нить разговора. — Согласен, — Гарри отпивает еще и ставит бокал на пол. А Гермиона, глядя на него, вспоминает ту самую минуту, когда они узнали о Табу, наложенном на имя Волан-де-Морта. Потому что сейчас она испытывает тот же сгусток эмоций, что и тогда — сосредоточенная, обоюдоострая настороженность. Главное — не проговориться! Не допустить непоправимую ошибку! Потому что, если кто-то из них хотя бы слегка оступится, они оба и безо всякой магии превратят и без того подобие никчемного праздничного вечера в настоящую панихиду, наполненную горьким разочарованием и болезненными воспоминаниями. — Завтра первое августа, — она решает увести разговор в иное русло. Подальше от семьи Уизли. И тут же понимает, что совсем не уверена в том, что выбрала верное направление. Гермиона вообще не знает, существуют ли теперь для нее и Гарри безопасные темы. Что-то отстраненное и простое, как Люмос. Что-то, что не будет их постоянно возвращать к мыслям о чертовой войне. Или Рону. Или Лорду. Или суду. Или Люпину. Или Тонкс. Фреду. Колину. Добби… Мерлин, дай ей силы не закричать! — Ты не думал закончить обучение? — Гермиона быстро прячет эмоциональный всплеск за очередным глотком. Алкоголь делает свое дело — обжигая горло, заставляет переключиться с эмоционального дискомфорта на физический. Она морщится от неприятного вкуса, но выдыхает. Потому что с этим справиться много проще. С этим она еще может побороться. С мыслями в голове — нет. — Я не знаю, Гермиона, — Гарри приподнимается на локтях и садится ровнее. — Мы с… — он вдруг осекается, кидает на нее осторожный взгляд и быстро продолжает: — Я решил, что, если ты отправишься в Хогвартс, я поеду с тобой. Этого следовало ожидать — самый очевидный ответ, который она так отчаянно надеялась не услышать. Но вот они, слова и обещания, повисли в воздухе, и она едва сдерживается, чтобы не закричать от безысходности. Желание настолько отчетливое и яркое, что Гермиона чувствует, как от напряжения немеют голосовые связки. — Но… — с надрывом прокашливается она, давясь одновременно и воздухом, и едкой горечью в горле. — Это неправильно, Гарри. Твоя дальнейшая карьера не должна зависеть от моего решения. Она говорит то, что должна. И видимо, это звучит очень привычно для него, потому что похоже на слова той Гермионы, которая без капли сомнений бросила учебу, чтобы помочь лучшему другу выстоять в страшной войне. Всегда, она всегда ставила его стремления к справедливости и миру выше своих желаний. Вот только сейчас Гермиона имеет в виду совсем другое. Но глядя на то, как губы Гарри растягиваются в улыбке, она понимает, что не станет ничего пояснять. Мерлин, не тогда, когда он смотрит на нее не отрываясь, а его зеленые глаза за стеклами очков искрятся от теплоты и нежности. Это уж точно все испортит. И поэтому все, что она делает — в очередной сотни тысяч миллиардный раз, — молча убеждается в том, что ей следовало отказаться от встречи. Любым возможным способом. Потому что она не готова. Потому что его этот проникновенный взгляд сродни почти пытки для нее. Ей хочется сбежать куда-нибудь подальше, забиться в угол и, словно маленькая испуганная девчушка, закрыть ладонями лицо, прижать коленки к ушам, лишь бы не видеть этого искреннего участия и немой просьбы, на которые она не в состоянии ответить взаимностью. Не сейчас. И не в обозримом будущем. И хорошо, если вообще когда-нибудь. И сейчас самое время, чтобы Гарри что-нибудь ляпнул. Несуразное. Не к месту. Из ряда вон. Что-то, что молнией околесицы прошибло и прибило бы к деревянному полу явно затянувшуюся паузу. Да и весь поганый вечер в целом. Но он почему-то продолжает молчать и смотреть на нее. И Гермиона не выдерживает первая — отворачивается в надежде передернуть затвор неловкого момента. Она глазами беспомощно ищет любой предмет в комнате, что мог бы сейчас перетянуть внимание на себя, и взглядом натыкается на пресловутую коробку с тортом. Святые угодники! Кто бы мог подумать, что выпечка способна спасти ее на краю пропасти. Одной из многих-многих. — Впрочем… — она пожимает плечами, тянется к торту, но резко замирает, и слова застревают где-то в горле, когда она чувствует прикосновение его руки к своей. Как полыхнуло пламенем и полоснуло лезвием одновременно, вызывая приступ паники и какое-то животное желание отпрянуть. И Гермиона застывает изваянием. — Эй, — пальцы Гарри обхватывают ее запястье. — Я просто подумал, что тебе это необходимо. Ну, вернуться в школу, закончить ее. Сдать ЖАБА. Я знаю, ты всегда этого хотела. Поэтому и решил, что тебе вовсе не обязательно ехать в Хогвартс одной. Я поеду с тобой и буду рядом. И все будет как раньше. Лучше бы он молчал. Видят небеса, лучше бы они вообще не встречались ни сегодня, ни в ближайшем будущем, ни тогда, в туалете для девочек на первом курсе… И тут Гермионе становится настолько невыносимо стыдно от этой предательской мысли, что она не может выдавить из себя ни слова. Ни одной фразы, которая мало-мальски помогла бы ей ощутить твердую почву под ногами и перестать чувствовать себя так гадко. Она не может ему лгать, но и сказать правду она тоже не в состоянии. Да и какая это правда? В чем она заключается? С чего начинается? Где заканчивается? И как — как, прости Мерлин — признаться самой себе в собственной никчемности? Да-а, снова подкинуть Гарри головной боли, пополнить его бесконечный список проблем — чем не подарок на день рождения? А что, сам же напросился… Это какой-то один сплошной ночной кошмар… — Конечно, — говорит наконец она, почти давясь ненавистью к себе и едкой желчью мыслей о происходящем. — Так и будет, Гарри. «Все, как ты хочешь. Или думаешь, что я хочу. Можем мы уже покончить с этим?» Это чертово самопожертвование. Воистину, веревки Инкарцеро по сравнению с этим просто детский лепет. Потому что их можно развеять за секунду. А вот эту связь между ней и Гарри не разорвать. Это навсегда. И как бы она ни старалась показать ему, что он ничем ей не обязан, что он наконец свободен в принятии решений и может поступать так, как хочет, без оглядки на чье-то мнение, он ни за что это не примет. Не услышит просто. Гарри Поттер! Рожденный спасать, утешать, помогать, облегчать, нести твое бремя за тебя… Даже если она не хочет ни капли этой заботы и выплюнет это ему в лицо — не сработает. Наоборот, лишь укрепит его в чертовом намерении оказать ей помощь. Снова и снова заставит чувствовать свою вину. Прямо как сейчас. И так по замкнутому кругу до бесконечности. И она не знает, есть ли такое заклинание, способное поменять этот порядок вещей, потому что Гарри дорог ей настолько же, насколько далеко простирается это треклятое чувство вины перед ним. До Луны и обратно? Десять тысяч раз — не меньше… — Давай пить чай? — звучит ужасно глупо, учитывая весь тот поток пугающих и терзающих мыслей. Но простое действие хотя бы немного отвлекает. — Я заварю его и вернусь. — Хорошо, — он наконец отпускает ее руку. Она в ответ выдавливает из себя улыбку, поднимается с пола и уходит на кухню, уверенная в том, что возиться с чаем будет долго. И будь в ней сейчас чуть больше смелости, а главное, сил, она бы трансгрессировала бы в тот же миг. Жалкая и никчемная мысль. Впрочем, как и ее существование в последние месяцы. Гермиона пытается сосредоточиться, но у нее ничего не получается. Без магии руки плохо слушаются, и такие простые действия превращаются в настоящую пытку. И стыдно признаться себе, что на самом деле швырнуть чайные пары и молочник в стену доставило бы ей огромное удовольствие. Она уже знает, что это не спасает, но на краткий миг становится легче. Но нельзя. Не сегодня. Или, по крайней мере, не сейчас. Ей просто надо собраться и дожить до утра. Утром станет легче. Утром Гарри придется вернуться в Нору, иначе Уизли поднимут грандиозный шум. И когда он уйдет, Гермиона наконец останется одна, чтобы в очередной раз попытаться начать все сначала. Чтобы это ни значило. Чайник на плите начинает свистеть спустя добрых десять минут, которые Гермиона просто глядит на огонь конфорки. Он почти такой же, как и ее магический в камине, — тоже голубой и бесшумный. Она находит спасение в этом неожиданном совпадении и думает об этом, стараясь отыскать еще схожие нюансы. Но свист чайника усиливается, и ей приходится отвлечься, чтобы снять тот с плиты. И снова, перед тем как покинуть кухню, напомнить себе о терпении. Но когда Гермиона возвращается обратно в комнату, обнаруживает, что Гарри спит. Он уснул прямо на полу, подложив под голову маленькую подушку с кресла, улегшись в неудобной скрюченной позе лицом к огню. Очки съехали на кончик носа и чуть вбок. Палочка все так же зажата в руке — страшные отголоски пережитого. Смотря на него спящего, Гермиона вспоминает, сколько раз она видела его уснувшим вот так — кое-как устроившись в едва подходящем для этого месте, всего помятого, уставшего и измотанного. Каждый долгий и безрадостный день весь прошлый год. И снова у нее в душе начинает бурлить ядовитая смесь из жалости, сострадания, вины, ненависти к себе и… облегчения. Она первостепенная эгоистка! И она все испортила. Потому что вместо того, чтобы приказать себе держаться, она просто сбежала от своего лучшего друга, когда ему было необходимо ее присутствие. «Прости, Гарри», — маленькая девочка у нее внутри плачет навзрыд. Ей не хватает воздуха от поступающей очередной волны истерики, руки снова начинают мелко дрожать. Горячий чай из чашки выплескивается ей на ладони, но она этого почти не замечает. Ей стоит быстро и аккуратно поставить поднос на каминную полку, прежде чем он рухнет на пол — настолько слабы ее пальцы. Затем стягивает с кровати плед и накрывает им Гарри. Тянется к очкам, чтобы аккуратно избавить его от них. В этот раз она тоже врет — избавить себя от необходимости чинить их по утру. От этой мысли она застывает, и в это же мгновение Гарри, не открывая глаз, мягко перехватывает ее запястье и тянет на себя. Она почти пугается этого жеста. Почти, потому что секунду спустя ее растерянность отступает под утихающую внутреннюю истерику. И она ложится рядом с ним, носом утыкаясь в его плечо. И лежит так, боясь шелохнуться. — Все будет хорошо, Гермиона, — сонно бормочет Гарри, накрывая их на пару пледом. — Спокойной ночи. — Да, — тихо отвечает она. — Доброй ночи. Гермиона закрывает глаза. Она чувствует тепло его тела и понемногу успокаивается. Потому что сегодня действительно все будет хорошо. Потому что сегодня ночью она будет стараться контролировать свои сны. Она сделает это ради Гарри. В качестве извинения и доказательства того, что ее эгоизм — это лишь секундная слабость. Она не избегает его. Он ей бесконечно дорог. Она делает глубокий вдох и медленно выдыхает. И где-то на грани между сном и явью ловит себя на том, что очень кстати не успела выключить свет.