Могильные цветы на закате

Удовольствие от любви длится мгновение. Боль после любви длится всю жизнь. Бетт Дэвис

      Солнце клонилось к закату. Мягкий оранжево-розовый свет опустился на Цветочную Фруктовую гору, коснувшись ее верхушек и облизав острые выступы.       Деревья, шурша густой листвой, склонили длинные ветви, повинуясь легкому дуновению вечернего ветерка. Насекомые попрятались среди высокой травы и в трещинах камней. Фениксы и фазаны утихли, улетев куда-то в глубину красных глубоких ущелий, уступив место свирели оставшихся певчих птиц. Они пели тоскливо и печально, предвещая скорое наступление ночи. Даже шумный горный водопад, погрузившись в глубокую дрему, успокоил свои буйные воды, сменив их бирюзовый оттенок на малиновый.       Сунь У-кун зевнул, и лениво потянувшись, медленно поднялся со своих подушек, удобно разбросанных по полу. Дневной сон явно пошел ему на пользу: царь обезьян немного подустал после очередной изнурительной тренировки со своим преемником и его друзьями. С каждым днем МК становился все сильнее и сильнее. Вуконг гордился им — молодой парень был достоин его силы и могущества: веселый, добрый и весьма упорный.       Именно это упорство и заставило Сунь У-куна проводить сегодня занятия несколько часов подряд без единого перерыва. Только звонок от Пигси, который явно был недоволен тем фактом, что его "безответственный остолоп" покинул лапшичную на целый день, спас ситуацию.       Царь обезьян хотел провести оставшийся вечер в Пещере Водного Завеса в сладкой дреме и с пачкой невероятно вкусных персиковых чипсов, однако кое-что не давало ему полностью насладиться сном в компании пушистых обезьянок. Сегодня ведь был особенный день.       Щемящее чувство в груди внезапно всколыхнулось, заставив на мгновение распахнуть огненные глаза от волнения. Вуконг зажмурился, тряхнув головой с оранжевой шевелюрой, такой похожей на настоящий закат.       Да, день особенный.       Сунь У-кун еще раз потянулся, и, прихватив с собой стоящие рядом свечи с благовониями, а также лежащий неподалеку сверток, решил пройтись по своим владениям.       — Ну что же, ребятки, время пришло, — ласковым голосом сказал он обезьянкам. Те волнительно заворковали и, бросив свои дела, помчались за царем, согласившись стать его спутниками в вечернем променаде.       Глупо было полагать, что царь обезьян никогда не покидал свой монастырь, а сидел целыми днями и бил баклуши. Ну, вернее, так и было на самом деле, однако иногда Вуконг не раз и не два прохаживался по горе, осматривая каждый уголок и помогая попавшим в беду зверькам.       Он навещал своих друзей-оборотней: лисиц, барсов, волков и оленей. Даже после всех тех кровопролитных событий, произошедших на горе, они добровольно вернулись к царю обезьян. И он, несомненно, был рад миролюбивым соседям, которые помогали ему не потонуть в пучине бесконечно одинаковых, ничем не отличающихся друг от друга будней.       Прогулки по горе давали возможность насладиться желанной прохладой после жаркого дня, но, к сожалению, неизбежно поднимали в его измученной душе волнение и доселе непокидавшее чувство вины. Предаваться воспоминаниям всегда было больно, однако они — единственное, что хоть как-то связывало царя с прошлым.       Прыжок, пируэт, еще прыжок, сальто, и вот Сунь У-кун ловко спустился с резких уступов горы, где располагалось его основное убежище, к подножью, сплошь устланному мягким ковром из травы и цветов.       Внимательно проследив за своими многочисленными пушистыми приятелями и убедившись, что они благополучно спустились вместе с ним, Вуконг незаметно выдохнул. После ужасных нападений людей и других более сильных магических существ обезьянок осталось очень мало, по сравнению с былыми годами. Каждый раз сердце царя обезьян будто замирало на миг, каждый раз в его душе будто умирал лучик света, когда один из его миниатюрных поданных закрывал глаза в блаженной дреме, последней в его короткой жизни смертного.       И это была его вина. Это Сунь У-кун в погоне за славой и могуществом оставил их в одиночестве на долгие годы, лишив покровительства. Обрек на несчастье, заставив потерять надежду и веру в лучшее.       Но они приняли его обратно безо всяких сомнений, устроив роскошный пир, радостно отмечая возвращение своего царя. Обезьянки приносили ему дары, желая угодить, не жалея себя, пели и танцевали от души. Ни на одной мордочке никогда не было и тени сомнения в их великом предводителе. Они горячо любили его, оставаясь верными даже будучи на смертном одре.       Как и сейчас.       Вуконг завороженно наблюдал за идущей вслед за ним процессией: каждая обезьянка бережно сжимала в лапках то маленький душистый цветок, то горсть ягодок, то спелый и сочный фрукт, то драгоценную безделушку.       Они знали. Они помнили. Они никогда не забывали.       Улыбнувшись, царь обезьян взглянул на небосвод и тут же слегка нахмурился, увидев как солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. Облака, принимая причудливые формы, медленно плыли по лиловому морю, точно корабли. Плыли куда-то далеко, навстречу синей мгле.       Вуконг никогда не любил сумерки: солнце всегда было его самым верным спутником. Оно согревало его, игривыми лучиками пробегаясь по персиковой шерстке, светило, указывая ему путь, не давало отступиться от намеченной цели, сопровождая его каждый день. Даже во время пасмурной погоды среди серых облаков царь обезьян чувствовал его присутствие, чувствовал, как оно придает ему сил. Дневное светило всегда было для него символом могущества, силы и благородства. Горячее и ослепительное в своем великолепии.       Ночью все было иначе.       Ночью становилось невыносимо тоскливо.       Ночью выходила одинокая луна. Мрачная и таинственная. Ему она не нравилась. Царица ночи отказывалась светить так же ярко, как солнце, погружая мир в кромешную тьму и жуткий мрак.       Сунь Укун не отрицал, что она была красива. Безмолвная и далекая, холодная и бледная, она была прекрасна в своем одиночестве. Но она ему не нравилась. Уже давно не нравилась.       Каждую ночь она пряталась за очередной маской, то принимая форму тонкого серпа, то вообще превращаясь в мерцающий полукруг, окруженная иссиня-черным небосводом. Иногда она вообще отказывалась выходить на свет, коварно скрываясь за тенями. Только в редкие моменты ее можно было увидеть в истинном обличье. Но даже тогда она казалось такой непостижимой и хрупкой. Чуть потянешься — сразу померкнет.       Солнце было не такое. Если бы царь обезьян захотел, то он бы достал до него рукой, не побоявшись безжалостного пламени. А луна обжигала его своим холодом, не давала ему ни единого шанса спастись от стужи в сердце.       Сосны, ели и фруктовые деревья раскинули свои ветви, скрывая царя обезьян за ними, пока он блуждал среди молчаливых вечнозеленых стражей, плутая между ручейками с прибрежным бамбуком.       Группа из маленьких друзей-обезьянок, постоянно пополняющаяся все новыми членами, потихоньку следовала за Сунь У-куном, явно утомившись после жаркого дня. И все же их неугомонности и задорству можно было позавидовать. В них еще оставались силы, чтобы носиться друг за другом, повизгивая, копошиться в траве, и то и дело запрыгивать на Вуконга в попытке затянуть в свою игру в догонялки.       Куда именно направляется их царь, они знали. Они знали, что он будет неимоверно печален после этого вечера и проведет целую ночь, не сомкнув глаз. Пушистые зверьки хотели слегка поднять Вуконгу настроение, в конце концов, это было наименьшее из благ, которые они могли подарить своему повелителю. Он это понимал, а потому и не сердился. Нежно улыбался и благодарил за подарки, проводя пальцами по головам самых маленьких, разглаживая шерстку тех, кто сидел у него на плечах, а иногда и вовсе останавливался, чтобы присесть на колени и принять очередное подношение.       Да, сегодня был особенный день.       Наконец Сунь У-кун остановился перед небольшим ущельем, вход в которое он закрыл самолично наложенной печатью. Свисающие сверху лианы с желтыми цветами служили идеальной маскировкой, скрывая за собой секреты Цветочной Фруктовой Горы. Особенно от любопытного преемника царя обезьян.       Ловко сложив пальцы в сложном знаке, обозначавшем расшифровку заклятия, Вуконг пригласил обезьянок войти, а затем обеспокоенно оглянувшись, последовал за ними. Его доселе не покидало чувство, будто за ним наблюдают.       В пещере было влажно и прохладно. Ее темные стены освещали голубые и фиолетовые сталактиты. Из почвы, что блестела влагой, торчали редкие травинки. Он медленно шел, вслушиваясь в хлюпающие шажки обезьянок и углубляясь в мрак ущелья. С потолка капала вода, противными холодными иглами впиваясь в кожу. Вуконг не обратил на это внимания, полностью погрузившись в свои мысли.       И вот наконец-то он очутился у каменной стены с руническими знаками и иероглифами. Вздохнул и, в едва заметном смятении проведя руками по стене, шагнул в открытый ему проход.       Здесь ничего не изменилось. Все было так знакомо, так до боли привычно…       Остановившись у входа, Вуконг махнул пушистым хвостом, и всю пещеру мгновенно озарил мягкий свет от зажженных свечей. Обезьянки в одобрение заворковали, разбежавшись в разные стороны, забираясь на покрытые травами каменные глыбы, свисающие с потолка корни деревьев, пропуская Сунь У-куна вперед.       Тот застыл, не смея и с места сдвинуться, жадно пробегаясь глазами по маленькой пещерке, стены которой были покрыты наскальными рисунками с сюжетами из всем известной легенды. Краска даже после стольких лет сохранила свою яркость, разве что покрылась изумрудным мхом и нежно-розовыми орхидеями, которые отнюдь не портили вид. Был здесь и маленький пруд с золотистыми рыбками, который соединялся с подземными водами острова, и небольшая лежанка с позабытыми снастями, разбросанными в случайном порядке.       “Убрать бы этот мусор отсюда… — подумал было Вуконг, покуда взгляд его не приковался к дорожке, ведущей прямиком к…       Он отвел взгляд. Как же больно вспоминать.       Маленький обеспокоенный щебет одной из обезьянок, до этого спокойно восседавшей на его плече, вывел из отрешенности. Она уставилась на Сунь У-куна своими глазами-бусинками в немом вопросе.       — Можно… — грустно улыбнувшись, разрешил царь обезьян.       Обезьянки осторожно попрыгали по узкой щебневой тропинке, крепко сжимая в лапках свои дары. Дары для четырех могильных камней, что стояли поодаль от входа, обрамленного лианами.       Хвост Вуконга тревожно дернулся, а сердце подскочило в груди, стоило ему приблизиться к менгирам.       У их основания лежали давно увядшие цветы — самые дорогие, которые он только смог отыскать: пионы, розы, хризантемы; давно утратившие свой первозданный вид тусклые драгоценности и фрукты, что превратились в пожухшие комочки.       Он кивнул обезьянкам, и те с уважением поднесли к могилам новые цветы, очистив основания менгиров от предыдущих подношений.       Где-то с той стороны пещеры раздались крики вечерних птиц, донеслось цокотание цикад. Подул холодный ветер, качнув лианы у входа.       Поежившись, Вуконг медленно склонился над могилами, стараясь скрыть от обезьянок дрожащие губы, зажег благовония. Успокаивающий дымок слегка подрагивая, поднялся наверх, заполняя пещеру сладким ароматом. Он бил в голову, дурманил разум, но дурманил приятно.       Провожая взглядом дым от свечей и благовоний, великий царь обезьян неожиданно сжался от невыносимой тоски и уныния, обхватив себя руками, но не отводя взгляда от имен, выбитых на могилах.       То были имена тех, кто путешествовал с ним, тех, с кем он сражался бок о бок, тех, кто стал ему по-настоящему близок. Имена дорогих его сердцу друзей, которые навсегда покинули этот мир, оставив Сунь У-куна наедине с его личным адом: одиночеством. Такова была цена его бессмертия. Расплата за возможность вечной жизни.       Обезьянки тревожно сжались вместе со своим царем, на их мордочках отразилась печаль: они всегда чувствовали его боль как свою собственную. Многие из зверьков осторожно спустились прямиком к Вуконгу на колени, аккуратно дернув его за рукава одежды, стараясь отвлечь от волны накативших воспоминаний.       — Знаю, знаю… — ответил он, слегка усмехнувшись. — Ваш старик совсем раскис. Много воды утекло с тех пор…       Бодро тряхнув головой, царь обезьян натянул улыбку на мордочку и принялся отбивать поклоны, отдавая дань уважения тем, кого он знал.       Сегодня особенный день.       Первая могила принадлежала Чжу Ба Цзе, преданному воину и товарищу, с которым царь обезьян часто не сходился во мнениях и ссорился, называя обидным прозвищем “хрюник”. Но при этом, когда Вуконг потерял надежду, именно небесный свин помог ему вновь поверить в себя и свое могущество.       Второй менгир был воздвигнут в честь Ша Сэна из текучей реки песка, который был жестким и беспощадным в бою, но добрым в душе. “Каждая жизнь на нашей земле важна”, — однажды сказал он, с трепетом разглядывая маленькую белоснежную бабочку на своей огромной жилистой руке.       Интересно, будь он здесь, обрадовался бы процветающей жизни на Цветочной горе?       Небольшие тени промелькнули на потолке пещеры, прошлись по сталактитам, и листьям лиан, качнули дымок от благовоний. Кто-то из обезьянок тревожно свистнул. Вуконг притворился, что ничего не заметил.       Третий менгир, самый большой, принадлежал Тэнг Сюаньцзану — великому монаху, что был единственным авторитетом для тщеславного царя обезьян. Именно он научил Сунь У-куна спокойствию духа. Его ярость и безрассудство сменились рассудительностью и сдержанностью, которые в бою порой были просто незаменимы.       — Спасибо, что всегда были со мной, мастер, — поблагодарил Вуконг, продолжая отбивать поклоны. Словами было не описать, насколько сильно он хотел попросить прощения за свою гордыню и неумение прислушиваться к чужому мнению.       Обернулось ли бы все иначе, если бы Сунь У-кун вел себя по-другому?       Тьма сгустилась. Солнце окончательно скрылось за горизонтом.       Как бы Сунь У-куну не хотелось увидеть тонкую полоску света на сиреневом небосклоне, он не мог заставить себя обернуться. Невероятно сильно хотелось оттянуть момент мнимого одиночества и сделать вид, что он находится в этом месте наедине со своими мыслями.       Четвертый менгир был построен во имя Ао Лиэ — Великого дракона Западного моря, который был верным другом, не раз вытаскивавшим всех своих товарищей из передряг. Именно тогда, когда возгордившийся Сунь У-Кун упустил пламя Самади, дракон, пожертвовав собой, спас монаха Трипитаку от гибели.       — Мне жаль, что тебе пришлось страдать за мои ошибки, — слезы непроизвольно блеснули на огненных глазах Вуконга.       Тени от свечей приобрели странные очертания, будто бы ожили, не то стараясь с силой сдавить Сунь У-куна, не то схватить его своими когтистыми лапищами. Но царь обезьян даже бровью не повел. Далеко не их он боялся.       Тяжело вздохнув, Сунь У-кун поднялся с колен и подошел к нему, последнему могильному камню. Он стоял отдельно, прятался среди мха и лишайника.       Рунические письмена были сделаны на нем не так аккуратно, как на предыдущих, будто писавший все никак не мог унять дрожь в руках, когда выцарапывал имя умершего.       Сюда редко приносили подношения, здесь редко зажигали благовония. По возможности Вуконг вообще старался даже не смотреть на него. Но только не сегодня.       Сегодня особенный день.       В этот момент он услышал за спиной легкий шорох и шаги.       Обезьянки все как одна прекратили свое воркование и притихли, уставившись в проход.       Сунь У-Кун не повел и ухом. Это должно было случиться. Он ждал. Он знал. И только сейчас ему хватило мужества обернуться.       В узком проходе в пещеру стоял силуэт, намеренно скрывавший себя за тенями. Родной и до боли знакомый.       Он был не в привычном для него боевом красно-желтом костюме, а нарядился в белые траурные одеяния. Единственным украшением служил темно-фиолетовый пояс с позолоченной тесьмой, плотно затянутый на талии. Шесть ушей красиво переливались розовыми, голубыми и желтыми оттенками, словно драгоценные камни. Уголки рта были слегка приподняты в усмешке, мол, “не ждал, а я уже тут”.       На правом глазу, покрытым легкой дымкой, красовался огромный светло-розовый шрам, похожий на крест. Левый ярко пылал фиолетовым огнем. Леденящим душу огнем.       Давно Сунь У-кун не видел его таким. Слишком давно. Да и признаться честно, оба этого не хотели, скрываясь за фальшивыми масками, до последнего растягивая момент их встречи с глазу на глаз.       — Я ждал тебя, — сказал царь обезьян. Его голос предательски дрогнул.       Силуэт поднял на него холодный взгляд фиалкового глаза, но не ответил. Только шагнул в глубь пещеры, выходя из родного для него сумрака на свет. На его черной как смоль шерсти заиграли огоньки от свечей.       — Принес подношения? — спросил Вуконг.       Собеседник улыбнулся, разведя руки в стороны, показывая, что у него нет ничего. Вуконг почувствовал холод, но не тот, что заставлял продрагивать до костей. Этот бил в самое уязвимое место: сердце. Миллионами осколков льда вгрызался в него, не оставляя надежды на оттепель.       Силуэт прошел вперед, словно тень, не произнеся ни слова и даже не шурша гравием на тропке. Его движения были грациозны и сдержанны, Сунь У-кун не мог отвести глаз. Опустившись на колени у четырех могильных камней, нежданный (ну или не совсем) гость отбил им поклоны, как и полагалось. Царь обезьян не стал его прерывать.       Затем, поднявшись, знакомый незнакомец прошел мимо Вуконга, остановившись у основания пятого менгира, коснулся его ладонью, проведя когтями по имени покойника.       Сунь У-кун продолжал молчать. Говорить смысла не было.       — Я не приношу цветов, не зажигаю благовоний, не ставлю свечей, — первым прервав тишину, ответил силуэт. Его бархатный, ласкающий слух голос, убаюкивающей мелодией раздался в небольшой пещере. Сунь У-кун непроизвольно дернул ухом. Хитрая ухмылка расплылась на мордочке гостя, он добавил:       — А те, что есть, для меня.       Вуконг неотрывно глядел на него. Не хотел смотреть на имя, высеченное на камне.       Как же сильно разрывает его грудь холод. Как же сильно вгрызается он в его сердце.       Загадочный собеседник отвел взгляд от менгира, посмотрев на царя обезьян. Его черная шерсть ярко контрастировала на фоне бледного камня. Образ казался эфемерным, хрупким, ненастоящим. Моргнешь — и он тут же пропадет, словно мираж в пустыне.       — Кто ты? — медленно спросил Сунь Укун. Он не верил, не хотел верить.       Незнакомец улыбнулся, и снова повеяло холодом.       — Тебе ли не знать, царь обезьян, — ответил с насмешкой, не отводя взгляда.       "Я знаю, — подумал Вуконг, глядя в мрачную бездну его глаза. — Да, кажется, знаю".       Он был неспокоен. Иначе и не мог. Его игривая и беззаботная маска всегда с треском разбивалась в этом месте. Сменялось горечью утраты и волненьем, непонятным его душе.       — Ты явился в своем истинном обличье. Почему? Есть ли в нашем маскараде смысл?       В ответ его собеседник вопросительно выгнул бровь, телом намеренно скрывая выгравированные на камне письмена.       — Мне нет нужды прятаться. От твоих огненных глаз никому не скрыться. К тому же… это своего рода напоминание. Нам обоим.       — Напоминание о совершенной мной ошибке? Поддеть меня захотелось? — в мгновение ока волнение царя сменилось чуть ли не кипящей яростью. Собеседнику было известно обо всех его слабых местах, а потому и вывести Вуконга из себя для него не составляло большого труда.       — Я польщен, если мой шрам в действительности что-то значит для тебя, — скривил собеседник губы, наблюдая за тем, как дыбом встает шерсть у Сунь У-куна. — Но все не совсем так. Это напоминает мне о том, что бывает с теми, кто осмеливается забыть обо всем и подлететь слишком близко к ослепительно яркому солнцу. Не все способны выдержать его жар и не обжечься. Вот и я не смог…       Он замолчал на мгновение, прикрыв глаза, стараясь не выдавать надломленности своего голоса, затем продолжил:       — Хотя я видел зарождение этого светила. Видел, как оно из маленькой звездочки превратилось в яркую пылающую звезду. Потому теперь вынужден носить это клеймо.       — Ты поэтичен, как всегда, — Вуконг не стал скрывать капельку яда, что ненавязчиво промелькнула в его фразе. — В тебе всегда жила эта непоколебимость истинного бойца за свои идеалы. И даже спустя столько лет ты продолжаешь удивлять меня, о, великий воин.       Уподобляясь драматичной персоне собеседника, царь обезьян страдальчески вскинул руки.       — О, герой, к чему же эти формальности? — язвительно ответил силуэт, сразу понимая, к чему клонит царь. Жить без постоянных перепалок и угроз они уже просто не могли. — Не нужно меня так величать. Ведь мы знакомы много лет.       — Верно, и ты все время идешь следом. Не отступая ни на шаг. Словно тень.       — Словно тень... — повторил незнакомец за Вуконгом. Горечь в его голосе скрыть так и не удалось. Даже после стольких лет ему тяжело давались эти слова. И не мудрено: утонуть в тени самого близкого тебе друга, наблюдая за тем, как он поднимается к небесам все выше и выше, было невероятно больно. Однако ответил силуэт гордо, как и всегда. — Это уже давно не ранит меня. Но попытку я тебе все же засчитаю. Неплохо сыграно, персик, неплохо.       Сердце Сунь У-куна резко ударилось о грудную клетку и продолжалось в ней биться, точно пойманная птица, стоило его обладателю услышать кличку, сорвавшуюся с губ таинственного силуэта. Весь гнев в мгновение ока улетучился. Виду царь не подал, лишь шевельнул хвостом, отбиваясь от родного прозвища, как от надоедливой мушки.       — Не отступаешь ни на миг, — продолжил царь. — Чем ярче светит солнце, тем сильнее твои очертания.       — Истинно так. Но ты никогда не оглядывался, не хотел смотреть на свою тень. До сих пор. Сегодня оглянулся впервые.       Вуконг молчал. Ему нечего было сказать. Он устал. Устал от этих битв, устал от этой столетней боли, устал от всего и ото всех.       — Как… как это произойдет? — спросил он наконец холодно и без эмоций. Ему не хотелось вступать в очередную словесную перепалку.       — Я возьму тебя за руку, — ответил силуэт, глядя ему в глаза. — Возьму за руку и поведу в темноту. Холодную и мокрую. Там нет места солнцу, нет места геройству. И даже луны там нет. И ты пойдешь за мной, не будешь отпираться, думая, что только так можно искупить свои грехи.       Незнакомец продолжал смотреть на царя сверкая фиолетовыми глазами в темноте, будто маленькими фонариками.       — А дальше? Что там дальше, в темноте? — Вуконг не знал, зачем спрашивает.       — Ничего, — горько усмехнулся силуэт. — Дальше ничего. Ничего… Только холод. И боль. Жгучая, пронизывающая все тело боль. И слезы. Много слез.       Они оба замолчали, опустив глаза в пол.       Царь обезьян грустно улыбнулся. МК был прав: они ничем не отличаются друг от друга. Оба гордые, эгоистичные и такие… одинокие.       — Ты шел следом за мной, — продолжал Сунь У-кун. — А догнал других, тех, с которыми я встречался на пути. Почему? Важно было, чтобы я остался один, верно? Чтобы наконец испытал страх. Признаюсь тебе. После того, что я… — царь обезьян непроизвольно сделал паузу. — Я тебя боялся. Не оглядывался из–за страха. Из–за боязни увидеть тебя идущим следом. Из-за боязни вновь ощутить кровь на моих руках. Твою кровь. Боялся всегда, всю жизнь. Я боялся до… сего дня.       — До этого дня? — переспросил собеседник с небольшим волнением в голосе. Его черный хвост, напоминающий кобру, изогнулся в причудливой позе.       — Да. До этого. Вот мы стоим лицом к лицу, а я не чувствую страха. Ты отнял у меня все. Даже страх.       — Почему же тогда твои глаза полны ужаса, о прекрасный царь обезьян? Сунь У-кун, Великий Мудрец, равный небесам! Твои руки дрожат, ты бледен. Даже если я окажусь в тысячах ли от тебя, я все еще смогу услышать, как встает дыбом твоя шерсть. Смогу услышать твое учащенное дыхание, бешеный стук твоего сердца. Отчего ты так тревожишься? Неужто боишься вновь покинуть меня? — он выплевывал эти слова с ненавистью и ядом. И Вуконг глотал каждое, не отпираясь, молча смотря на исказившуюся болью мордочку бывшего товарища. — Неужто боишься вновь запятнать свои святые руки в крови? Неужто боишься вновь разбить чужое сердце на миллионы осколков? Неужто боишься вновь столкнуться с муками совести, с отчаянием и одиночеством? Неужто так сильно боишься увидеть имя, выбитое на обелиске? Это имя…       Неожиданно незнакомец прервался, двинувшись ближе к царю обезьян. Пламя от свечей отразилось в его глазах, шальной яркой искрой промелькнув в фиолетовом огне.       — Хочешь, я скажу тебе, как оно звучит? — вкрадчиво спросил он, заглядывая в глубину души царя обезьян в поисках ответа.       — Не надо. Я его знаю. Оно навечно застряло у меня в голове. Так должно быть. Ты и это имя. И зажженные благовония. И цветы. Для него и для тебя. И имя на последней пятой могиле, выбитое на камне. Имя, которое я произносил среди ночи и при свете солнца, в холод, в жару и в дождь. Имя, которое я выкрикивал, взывая к каре небес, держа твое мертвое тело у себя на руках. Имя, которое я в скорби шептал над этой могилой. Нет, вопреки тому, что ты думаешь, я не боюсь произнести его сейчас.       Он отвернулся от демона, бесстрашно взглянув на могильный камень. На заветное имя, эхом раздающееся у него в голове.       Тут Вуконг почувствовал, как сзади к нему прижались, а на плечи легли пальцы с острыми когтями. Резкий, пронизывающий холод полностью обволок его тело, не оставляя надежды на спасение. Будто стараясь загладить свою вину, чужое горячее дыхание шевельнуло ему персиковую шерстку на шее.       — Ну так произнеси, Вуконг, — попросил у него голос за спиной. Требовательно, с легкой ноткой издевки. Но Сунь Укун мог поклясться, что расслышал в нем промелькнувшую горечь.       — Лю Эр... Лю Эр Михоу.       — А цветы для меня, — улыбнулся Макак, проскользнув мимо царя обезьян, и встав прямо напротив.       Юркие пальцы Шестиухого потянулись за тем самым свертком с фиолетовыми цветами, аккуратно собранными в небольшой букетик, что спрятались в шарфе у царя обезьян. Поближе к груди.       — Ирисы. Как забавно. Банально и по-детски наивно, — ответил он и, нежно перебирая пальцами лепестки, вновь заглянул царю в глаза. Лед обжегся об огонь Сунь У-куна, но не растаял. Глаза были холодными. — Мне нравится.       — Давай кончать, — с трудом проговорил Вуконг. — Возьми меня за руку.       Демон не подчинился, накладывая какое-то заклятие на цветы и бережно убирая их в рукав.       — Не сегодня, — ответил он. — Когда–нибудь — да. Но не сегодня. Наши жизни ведь так длинны. У нас еще будет возможность увидеться.       Сунь У-кун тяжело вздохнул. Разбитое вдребезги сердце. Как после такого можно хоть кому-то доверять? И это его вина.       Холера. Неужели сотни лет назад ему удалось так глубоко ранить тех, кто дорожил им больше всего? Неужели собственное эго было таким непомерным, что заставило его смотреть свысока на тех, кто всегда был рядом? Заставило пренебрегать их любовью? Неужели это он в порыве ярости схватился тогда за посох? Неужели…       — Чего греха таить? И я тебя боюсь, — неожиданно продолжил Макак, возвращая Вуконга в суровую реальность. — Боюсь вновь довериться. Боюсь утонуть в своих чувствах, зная что ты оставишь меня захлебываться водой, пока я буду падать в океан, ослепленный твоим светом.       Он отвернулся, шесть ушей потускнели и поникли, словно лепестки увядшего цветка.       Вуконг помедлив, схватил его за запястье, развернув к себе. Ему хотелось взглянуть ему в глаза. Увидеть там хотя бы что-то знакомое.       Но нет. Они холодны и пусты. Как тогда…       — Я поймаю тебя. Я не позволю этому случиться вновь. Я обещаю, — Сунь У-кун попытался выдавить из себя подобие нежной улыбки.       Пожалуйста, пусть Макак язвит в ответ на его нелепую поддержку, пусть кричит, пусть он с силой наносит ему удары, разрывая когтями тело, оставляя никогда не заживающие раны. Пусть продаст его душу самым коварным демонам преисподней.       Пусть только не смотрит вот так. Отрешенно и отчаянно.       — Пустые слова мне ни к чему, — наконец выдал Шестиухий, презрительно вырвав свою руку. На его мордочку легла тень. — Солнце продолжит сиять ярко. Оно продолжит истязать жарой и жаждой. А луна продолжит свой путь за ним, но не будет сожалеть о своей любви. Мне не нужно твое сожаление, мне не нужны твои извинения.       — Так чего же ты хочешь? — опять эти бессмысленные вопросы. Зачем он продолжает их задавать? Ответ он узнал еще сотни лет назад, когда увидел, как демон восстал из мертвых только для того чтобы, будучи ведомым ненавистью, покончить с царем обезьян раз и навсегда.       Тогда ему казалось, что все было просто, что Макак просто забыл обо всем, что было между ними. Как же Вуконг ошибался. Кажется, всю жизнь он только и делал, что ошибался.       — Мести, — честно ответил демон, хищно ухмыляясь. — Хочу посмотреть, как ты падаешь камнем на землю. Хочу увидеть твои страдания, когда ты, покинутый всеми, низвергнутый с небес, будешь лежать здесь, внизу. Один-одинешенек. А я подойду и вырву твое сердце.       Глаза продолжали полыхать пламенем, Вуконг не мог отыскать в них ни единой теплой нотки. Даже самой малой. Уже слишком поздно.       — Но я прошу слишком многого, — Макак продолжил, отводя взгляд и вновь возвращаясь к созерцанию своей могилы. — Таков уж я. Жаден до безумия. Но даже у любой жадности есть предел. И свои пределы я знаю наизусть.       Царь обезьян сжал руки, позволяя когтям с силой впиться в ладони. Хвост встал трубой. А в глазах полыхнула решимость.       Собрать воедино разбитое сердце не получится. Никогда. Но сделать так, чтобы осколки больше не впивались в израненную душу, можно. Нужно ведь только немного жертвенности.       — Я готов исполнить твое желание, — твердо заявил царь. — Забирай, оно мне ни к чему.       — Знаю, — кивнул ему Макак, вдруг мягко улыбнувшись, огладив рукав, где спрятались ирисы. — Я знаю, что ты готов. Готов откупиться за твои грехи. Но не готов я. Мне тоже страшно. Я все еще боюсь.       Демон был честен как никогда. После всего пережитого ужаса он привык скрывать свою боль за привычной манипулятивностью и коварством, заставляя всех думать, что злоба и жестокость у него в крови с самого рождения.       Сунь У-кун же гордыней и самолюбием хотел показать всем, что его не заботит чужое мнение, что обычная жизнь смертных для него ничто. Будто это вовсе не он каждый день воет от одиночества, в которое сам себя и погрузил. Только в вечера, подобные этому, они могли откровенничать, предаваясь воспоминаниям давно утраченной счастливой жизни, что осталась в прошлом.       На глазах Макака неожиданно блеснули слезы. Он прочитал мысли Вуконга.       Последний было потянулся к нему, но Шестиухий отпрянул, не позволяя коснуться себя.       — Все в прошлом, — ответил он с привычным холодом и насмешкой. — А потому нам пришла пора расстаться.       Увидев, как демон начинает превращаться в тень, растворяясь во мраке пещеры, царь обезьян метнулся к нему, заключая в крепкие объятия.       “Оттолкнет… оттолкнет ведь…” — отчаянно зажмурил глаза Вуконг, но вопреки своим мыслям, обнял лишь крепче, будто Шестиухий был последней опорой его вселенной. Хотя… почему был?       Макак замер, боясь пошевелиться. Для него не было труда выпутаться из хватки царя, но что-то удерживало его. Что-то знакомое и до боли острое. Давно забытое чувство, которое зародилось в его сердце еще сотни лет назад и, несмотря на испытание временем, так и не смогло померкнуть.       Вуконг терпеливо ждал, ждал, что сейчас демон гнусно ухмыльнется, выдав очередную едкую шутку или закричит, отталкивая Сунь У-куна со всей яростью, и бросится в бой в надежде одержать победу над могучим царем обезьян.       Он никак не ожидал, что Макак тяжело вздохнет, сдерживая всхлип, а затем прижмется к нему в ответ.       Подняв неверящий взгляд, Вуконг увидел в фиолетовых глазах все: грусть, тоску, обиду, сожаление, страх… и надежду. Надежду, что из последних сил старалась не потухнуть.       И как только он не замечал, насколько красивы его глаза? Тут же захотелось вырвать свои собственные, зная, что он сделал с правым из них в порыве безумной ярости, охватившей его горячим пламенем.       Они продолжали смотреть друг на друга. Смысла говорить не было. Они понимали друг друга без слов. Так было всегда.       Макак в нежном жесте провел за ухом царя обезьян, поправляя персиковую шерстку. Как делал прежде.       — Фто фы фам фыискифаешь? — недовольно пробурчал Сунь У-кун, засовывая себе в рот третий персик и наблюдая за тем, как Макак бережно очищает его шерстку от кусочков спелых фруктов.       — Не говорите с набитым ртом, Ваше Величество, — усмехнулся демон, приглаживая шерсть. — Неужели совсем позабыли о своих манерах? Так и подавиться недалеко.       — Оф, вта иди фты! — обиженно надул губы Вуконг, но ответную улыбку сдержать не смог. Наконец, дожевав до конца персики, он уже нормальным голосом спросил. — Будешь?       Шестиухий неловко уставился на протянутый ему фрукт, но помешкав секунду, брезгливо фыркнул, отмахиваясь пушистым хвостом.       — Не люблю сладкое, — как-то отстраненно ответил он, украдкой поглядывая на царя обезьян. Тот, только пожав плечами, вернулся к трапезе.       — А фто лфубишь втофда? — не обращая внимания на сузившиеся брови собеседника, поинтересовался Сунь У-кун, снова набивая полный рот еды.       Макак, уподобляясь Вуконгу пожал плечами, скрывая бушующий в груди шторм.       Они часто проводили время вместе, сидя на Цветочной Фруктовой горе и рассказывая друг другу различные истории. Шестиухий делился новостями из мира демонов, а Сунь У-кун рассказывал о своих похождениях по небесам. Не без прикрас, конечно. Но Макаку нравились его истории, пускай и выдуманные. Он готов был слушать неугомонный щебет царя обезьян хоть целый день, лишь бы быть ближе…       — Знаешь, почему луна одинока? — неожиданно спросил демон, устремив свой взгляд в ночное небо.       — Очередная сказка? Не-а, не знаю — ответил Сунь У-кун, не отрываясь от своих любимых фруктов, но внимательно слушая. Ему нравилось внимать историям товарища, который всегда старался сделать их захватывающими и незабываемыми на целые века. Во многом благодаря своему чарующему голосу и прекрасной харизме.       — Она когда-то любила… — грустно улыбнувшись, начал свой рассказ Макак, прикрыв глаза.       — Любила… — процедив сквозь зубы, проговорил Шестиухий, вырывая Вуконга из пелены давно забытых и далеких воспоминаний. — И даже сейчас…       Он отнял руки первым, отступая на шаг. Вуконг не хотел его удерживать, зная о его страсти к свободе и независимости. Он лишь хотел напоследок взглянуть в его глаза.       — До свидания, Вуконг, — жестко сказал демон, сверкнув глазами.       Холодные, как и прежде. Будто то, что он видел до этого было лишь сном. Но Сунь У-кун уже их не забудет, сохранит на долгие века этот лучик надежды, который смог растопить его ледяное сердце.       — Я буду продолжать следовать за тобой, как и должно тени, исчезнув только тогда, когда наступят пасмурные дни. — продолжал Макак. — Когда ты не захочешь меня вспоминать. Тогда я отступлю. Только чтобы дождаться пока опять не выглянет солнце, чтобы я вновь мог продолжать свой путь. Твой путь. И только тогда, на закате, мы снова встретимся.       Едва помедлив, он добавил:       — Я обещаю.       — Как солнце и луна, — догадался Сунь У-кун, чувствуя как холод начал отступать, а грудную клетку вновь наполнило живительное тепло. Одно только не давало ему покоя. — Но если я захочу встречи раньше? Если я захочу увидеть тебя?       — Нет, не оборачивайся, — твердо приказал ему демон, превращаясь в темное облако, мерцающее фиалковым огнем. Черная шерсть сменилась фиолетовыми всполохами, постепенно делаясь все бледнее и бледнее. — Продолжай идти вперед, следуй своему пути, не оглядываясь. Если оглянешься, мы потеряем друг друга. Снова.       Макак растворялся перед охваченным невыносимой тоской царем обезьян. Он хотел было вновь потянуться за демоном, вновь притянуть к себе, сказать, что все будет хорошо, что он никогда больше его не оставит, не предаст, но сдержался. Все равно он не поверит. Наверняка уже никогда не поверит.       — До встречи. Когда–нибудь, — прошептал удаляющийся голос, оставляя Вуконга в сковывающем от ужаса одиночестве.       Мгновение, и свечи потухли, погружая пещеру во мглу, в которой исчезло все: и наскальные рисунки, и обеспокоенные обезьянки, и менгиры с высеченными на них именами, и лежащие у их основания цветы и драгоценности. Одно только имя демона сияло в черной мокрой мгле.       Сунь У-кун уже ничего перед собой не видел из-за застиливших его взор слез. Однако почувствовал, как на его щеку лег невесомый поцелуй, как силуэт угольного хвоста щекотнул ему нос. Он услышал легкий смешок, ощущая как ледяная стужа постепенно отступает, освобождая место привычной вечерней прохладе.       Последнее, что царь обезьян помнит — мгла, мокрая, блестящая от росы трава под лапами. И догорающие палочки благовоний, чей запах бил в голову дурманяще, тяжело, сладко. До боли в висках, до забытья, до усталости…       Он закрыл глаза.       Звезды ярко сияли на ночном небе. Прибрежные волны мягко ударялись об отвесные скалы, повинуясь легкому ночному бризу. Стрекотали сверчки, пели песни соловьи, протяжно завывали волки.       Все они рассказывали свою сказку. Печальную сказку о дружбе, предательстве и прощении.       Они рассказывали ее, вглядываясь в ночной небосвод, надеясь увидеть на нем луну. Бледную и печальную.       Но ее не было. Она спряталась. Спряталась подальше от чужих глаз, проливая горькие слезы о своей безнадежной любви.