Какое сегодня оружие вора?
Конечно, искусство актёра!
Нынче воры, нынче воры,
Все притворщики, актёры.
Внешне ты как ангел чист,
А внутри — рецидивист.
Небо над гаванью раскинулось чистое, ни единого облачка. Внизу провожающие махали руками. Это были женщины, мужчины, старики и дети, в общем, публика собралась самая разная. Я стоял на палубе, я вдыхал солёный воздух, я чувствовал, что живу. Не то чтобы я не чувствовал это постоянно — органы работают, грудь вздымается с каждым вдохом, сердце колотится, но всё это совсем не то. Это какое-то новое чувство. С пристани доносилась музыка. Кто-то играл на аккордеоне Венгерский Танец №5 Брамса. Довольно умело, стоит сказать. Стоило нам отчалить, как я направился в ресторан. Обстановка располагала, да и, к тому же, Лёлик рановато заехал за мной, так что позавтракать я не успел, но теперь, когда я от него отделался, никто не мог помешать мне трапезничать. Время, знаете ли, обеденное, да и не мешало бы пропустить пару бокальчиков. Вот тут-то я его и встретил. За соседний столик подсел молодой человек, одетый в белый костюм. Чтобы носить белые костюмы надо быть либо очень богатым, либо очень аккуратным, либо, на худой конец, отчаянным, поскольку вещи белого цвета, как известно, пачкаются, и тут уж три варианта — сдать в прачечную, пытаться безуспешно отстирать самостоятельно или просто купить новый. Я присмотрелся повнимательней. Под пиджаком — красная клетчатая рубашка, горло повязано шарфом, на голове — шпиперка. И что-то подсказывало мне, что он относился к «отчаянным». Он первым завязал разговор, как бы невзначай. Подошёл официант, я заказал бокальчик красного полусладкого, а он сказал: «И мне тоже». А затем представился. — Остап Бендер. И протянул мне руку. А я её пожал. — Геннадий Козодоев. Можно Геша. Я пожал ему руку. Он продолжил. — Вы в первый раз путешествуете? — Нет, — сказал я. — Я тоже, — ответил он, — А где уже побывали? — Вам все места перечислить? Если не брать в расчёт командировки, я был в Будапеште. Вы там бывали? — Да, конечно, прекрасный город. Я согласился. Вернулся официант, принёс вино. — У вас не занят столик? — Нет. — Надо же! Видите ли, я в точно таком же положении. Могу я к вам подсесть? А я и не возражал. Он встал и пересел ко мне за стол, прихватив бокал. — За знакомство? — За знакомство. Я кивнул и дежурно улыбнулся. Выпили. Разговор вышел достаточно продолжительный, но поверхностный. — А вы в круиз в отпуск, мир посмотреть? — Вроде того, — соврал я, — Зачем же ещё ходить в круизы? А я знал зачем. Но не знал, что он тоже знает. Он лукаво подмигнул мне. Он поднялся, ласково мне улыбнулся и вышел. Тут только я обнаружил странность. На моей левой руке не было часов. В голове будто щёлкнул выключатель. Я молча сидел за столиком, не в силах принять случившееся.Меня обманули?
Плаванье наше продолжалось долго. Мы побывали во многих странах. До возвращения домой оставались два города. О часах своих я и думать забыл. Болтал с соседом по каюте, иногда выпивал с Остапом и предвкушал, предвкушал... Предпоследний день. На горизонте показался город. Я так сильно опёрся на леера, что чуть не упал. Остап посмотрел на меня с улыбкой, перекинул шарф через плечо и закурил. Мы вскоре причалили. Сначала экскурсия, потом ещё что-то там — я не запомнил, я думал, как бы улизнуть. Я не сразу заметил, что Бендер уже это сделал. Наконец объявили свободный час — до пяти нужно было вернуться к пристани, потому что ровно в пять часов корабль отходил от берега. Я облегчённо вздохнул и направился к месту назначения. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что до меня здесь уже кто-то был… Вот как обстояло дело. Разумеется, это сейчас я знаю, как обстояли дела, а тогда мне изложили события просто и примитивно: «Пришёл, упал, сказал пароль, мы его привели, руку вывихнули, забинтовали с драгоценностями и отпустили». Понятия не имею, как так получилось — специально или нет, но Остап шёл-шёл-шёл, а затем споткнулся обо что-то и упал. И угораздило же его упасть и выругаться как раз здесь, а не кварталом раньше… — Чёрт побери! — выругался Остап. Довольно цензурно для него. — Чёрт побери! — блаженно прошептал липовый аптекарь, а затем повторил ещё раз — Чёрт побери! Как заклинание. Как мантра. Люди зачем-то подхватили Остапа под руки и провели внутрь. Он лишь пожал плечами и позволил им. На здании значилось «Аптека» на другом языке. Оба помогли ему встать, взяли под руки и повели внутрь. Помещение тускло освещалось. Тот, что помощнее, принялся заматывать его руку гипсовым бинтом, пряча под слоями какие-то серьги, кольца, золото… Остап старательно делал вид, что он без сознания, а сам подсматривал через ресницы, разглядывал все действия этих двоих. «Вот как» — смекнул Отсап, — «Контрабанда!» Сам он ни разу контрабандистом не был и вообще напрямую с контрабандой не связывался, но этот новый опыт показался ему интересным. «Какая удача! Вот выйду отсюда, найду, чем разрезать гипс, возьму ценности и был таков! Разбогатею!» Он уже представил себе свою беспечную жизнь где-нибудь в Италии или Греции, потому что среди порядочных советских граждан ему делать нечего. Потом вскользь подумал о том, что неплохо было бы сменить сферу деятельности с выживания всеми доступными его смекалке способами (проще говоря, мошенничества) на контрабанду. Вскоре толстяк закончил. Ещё раз проговорив восхищённо «чёрт побери!» он кивнул своему смуглому крепкому напарнику и тот принёс нашатырь. Остап сделал вид, что проснулся. Поднялся на локтях, кивнул им со словами: «Благодарю, господа, с вами приятно иметь дело!» Он встал, отдал честь, воскликнул «Адьос!» и покинул помещение. Мы разминулись буквально на пятнадцать минут. Он пришёл раньше, я позже. Я подал сигнал, поскользнувшись, упал и даже воскликнул «чёрт побери!», но без толку, без толку. Когда мы втроём поняли, что произошло, было довольно поздно. Я поспешил на корабль, уже потеряв надежду, и тут я увидел Остапа с гипсом, неспешно поднимающегося по трапу. Я спросил: «Что с рукой?», он ответил что-то невнятное, вроде бы, упал, сломал и всё прочее, но я-то понял сразу. И понял, что надо бы поскорее гипс с него срезать, надо бы украсть драгоценности. Тогда я ещё его не знал, тогда я ещё не мог знать, к чему это приведёт. Всю дорогу я не сводил с него глаз Всё старался прикоснуться к руке… К той, что в гипсе, конечно! Ему моё внимание казалось странным. Да. Ну и плевать, что он бы подумал обо мне! Ну, это тогда мне было плевать. Мы прибыли в родной порт на следующий вечер. Он уже собирался взять такси… Меня встречал, мать его за ногу, Лёлик… Я посмотрел на него, сидящего в машине и покуривающего сигарету. А затем перевёл взгляд на Остапа. — Стой! — крикнул я ему, и он обернулся. — Давай обменяемся адресами? Или номерами телефонов? — Зачем это? — Мне показалось, мы могли бы быть хорошими друзьями, не хотелось бы терять связь, буду заходить в гости. Ну хоть номер свой напиши, — сказал я ему. Сам я тогда почему-то не думал, что и адрес, и номер он мне может дать липовый. А чего вы от меня хотели? Я-то откуда знал, что он жулик? Он пожал плечами. Подошёл ко мне, написал что-то на запястье импортной ручкой, к слову, моей, затем торжественно вручил её мне, обнял меня, поцеловал в губы, взял у меня бумажку с моим адресом (временным, разумеется — я поселился в гостинице), попрощался и ушёл. Я решил наведаться к нему на следующий день. В тот же самый идти было бы подозрительно. В толпе я разглядел Лёлика. Он дожидался меня разгневанный — он видел, что гипс не на мне, а на гражданине, стремительно отдаляющемся от меня. Страшно подумать о том, что ждёт меня вечером. Мы сели в машину. — И где? — спросил он, поджигая сигарету. — Вон, в белом пиджаке, вышел с вокзала. Руку видишь. Я взял его адрес. — А точно не враньё? Я вспомнил про часы и судорожно сглотнул. Но затем перевёл глаза на Лёлика и утвердительно сказал: — Точно.***
Удар по щеке. Такой громкий звук, что, казалось, могли бы услышать соседи. Но у нас их не было. Я это знал. И он знал. Потому и не стеснялся. Затем ещё один удар, ещё, ещё, ещё. Щёки горели. От обиды, стыда, боли — не важно, я хотел провалиться сквозь землю, потому что я знал, я знал, что это только начало, а дальше будет хуже. Он щёлкнул пальцами. Лёлик снял с меня рубашку, очень грубо, рывками, и толкнул меня к нему. Шеф закурил. Он осмотрел моё тело, а затем ударил… Судя по всему, в солнечное сплетение. Когда бьют, особо не думаешь куда — не между ног, и на том спасибо. Дышать я не мог, на глазах проступили слёзы, мысли спутались в комок, будто провода. Я согнулся пополам. Он курил и смотрел на меня. Смотрел и с наслаждением улыбался. Затем затушил сигарету о моё плечо. Вдоль ключицы в ряд уже виднелись старые шрамы — он оставлял их на мне за каждую мою ошибку, а я терпел за право получать прибыль, за лакомый кусочек, хотя, при всём этом, до сих пор не мог позволить себе даже самый дешёвый автомобиль. И чего бы не быть как все нормальные советские граждане? Что за чёрт дёрнул меня в это ввязаться? А я знал, что это за чёрт. Знал, но никогда не признался бы себе в те моменты, когда меня бьют. — Смотри мне, — Шеф погрозил пальцем, — Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если не вернёшь! Я взглянул на него и кивнул, судорожно сглотнув. — Хороший мальчик, — протянул он и мерзко улыбнулся. Затем он влепил мне пощёчину. А потом ещё одну. Щека горела — от удара, от стыда, от обиды. — Чтоб гипс завтра был у меня, а не то! — пригрозил он, но, взглянув в моё лицо, как-то смягчился и сказал: — Ладно, хорошо, Геша. Послезавтра.***
Наутро я встал с кровати, почистил зубы, выпил чаю, оделся и отправился к Остапу. Пришлось накинуть поверх футболки рубашку, чтобы не было видно рукавов. Для водолазки было жарковато, а рубашка — в самый раз. Остап проживал в коммунальной комнатке с большим окном. Обставлено место было, прямо выражаясь, никак. «Перевалочный пункт и не более — у кого ничего нет, тому и терять нечего!» — скажет он мне чуть позже. Он сидел на подоконнике. Он знал, что я приду. И я пришёл. Он улыбнулся. Про себя я отметил, что улыбка у него уж больно красивая. — А мы вас ждали! — нараспев произнёс он. Рука была замотана в гипс и висела на перевязке. На гипсе уже было что-то нарисовано. Кажется, цветы. Неумело, но всё же красиво. — Не жалко будет такую красоту разрезать? — спросил я. Остап улыбнулся. — Нет, конечно, буду только рад снять его поскорей. — он посмотрел мне в глаза, — Гипс — штука тяжёлая, да и зудит… — А может, прям щас и срежем? Какой я идиот, что вообще такое ляпнул. Я и не подозревал, что он догадается. — М-м-м, жестокий ты человек, Геша. А как же у меня потом рука срастётся? — Да как-то… Да как-то я об этом не подумал. — А вот надо думать, Геша. Опять переходит с «ты» на «вы», с «вы» на «ты», а я и сам так делаю. Как странно. — Ну ты садись, чего как неродной, — он похлопал по подоконнику рядом с собой, приглашая присоединиться. Я сел. Он подмигнул мне. Я оглядел комнату. Вид у неё был так себе, давно не делали ремонт, но отчего-то находиться в ней было приятно. — Тут почти нет твоих вещей. — заметил я. — Я привык жить одним днём и путешествовать налегке. Всё своё ношу с собой или что-то в этом роде… — Всегда восхищался людьми, которым нечего терять, — улыбнулся я. Конечно, это была неправда, но я действительно часто задумывался о том, что меня держит. Я посмотрел на руку на перевязи. По-прежнему в гипсе. По-прежнему с его рисунком. Небольшим, оставалось много свободного места, чтобы я мог добавить что-то своё. — Ну так как твоя рука? — спросил я снова, как бы невзначай. — Ты уже спрашивал. Я же говорю - всё хорошо с ней. — Так, может, срежем гипс? Он же не нужен — снова предложил я, наивно улыбнувшись. — Как это «срежем»? На его красивом лице отразилось выражение, которое я назвал бы коктейлем из удивления и возмущения. Оглядываясь назад, вспоминая об этой истории, я всё же думаю теперь, что Остап Бендер — актёр без Оскара. Его приняли бы в тюз без экзаменов. Ему бы играть в кино. Берите выше — в Большом театре! Он был бы великолепным игроком в покер. Ничто — ни тон, ни мимика, ни жесты — не выдали бы его лжи, а он врал, врал мне в глаза и врал безбожно. — Ну вот так, — я развёл руками. — Ножницами. — А рука как заживать будет? — Ну а потом снова на перевязку. — Нет, — отрезал он. — Не хочу снова сидеть в очереди в травмпункте. Я попросил у него мелок. На удивление, он нашёлся. В тот день я ушёл ни с чем. Мы провели вместе весь день и много говорили, но говорили не о том, о чём обычно разговаривают люди. Как правило, люди говорят о своём прошлом или настоящем — о том, как они учились в школе, о родителях, о глупых случаях из детства, о работе, о семье, о рыбалке. А мы говорили о философии, о которой и он, и я, имели смутное представление, но умело делали вид, что это не так. Он мне про Спинозу, я ему про Локка. Он ни слова не сказал о том, откуда он родом, кто его родители или чем он занимается по жизни. Когда за мной закрылась дверь, я понял, что ничего нового об этом человеке не узнал. Его загадочность почему-то притягивала меня. Я вздохнул и зашагал вниз по лестнице. У подъезда меня уже караулила машина Лёлика.***
— Раздевайся! — скомандовал Шеф. Он злился. Что ж, он имел на то полное право. Я послушно снял с себя пиджак, развязал галстук, расстегнул пуговицы рубашки, стащил с себя брюки. До чего неприятный вечер… — Полностью, — уточнил мой начальник. Я слышал, как усмехнулся Лёлик. — Че смотришь на меня так, хули жмёшься как целка, чего я там не видел! — сказал он как-то излишне презрительно, осаждая меня за замешательство. Я гордо вскинул голову и одним движением снял трусы. Он задел моё самолюбие и чувство собственного достоинства даже сильнее, чем… — На колени! — разгневанно крикнул шеф. — Ну что вы, в самом деле. — На колени! — повторил он. И я послушно опустился на них, потому что знал, наученный горьким опытом, что делать это всё равно придётся, вопрос только в том сейчас или через пять минут со сломанной Лёликом рукой. Что было дальше — очевидно и ожидаемо — шеф подошёл ко мне, расстегнул ширинку и вывалил достоинство, поднёс его к моему лицу. Я молча коснулся его губами. Я знал, чего от меня ждут. Я вдруг представил себе Остапа — и даже не могу сказать почему, что-то в нём было такое отдалённо родное, складывалось впечатление, будто он один понимает меня. Какой же дурак я был, что в ту минуту так рассуждал, но не вините меня в том. Я отчётливо представил его лицо и то, как властно он стоит передо мной, а я перед ним и смотрю ему в глаза снизу вверх, а потом опускаю веки и целую, а затем ещё раз чуть выше, обхватываю губами его член и плавно двигаюсь, иногда прикасаясь к нему холодными руками, отчего тот издаёт невнятный звук. Не удовольствие — скорее, одобрение. Холодное, как ночной воздух в комнате. От этих звуков неприятно, я стараюсь не слушать. А Лёлик смотрит и усмехается, держа сигарету в зубах. Я не вижу, но знаю. Босс кончает. Не знаю, сколько прошло времени — десять минут или сорок. Я не считал, я не следил и вообще не об этом думал. Я думал о том, как касался гипса Остапа, я думал о том, как рисовал на нём мелом. Я думал о том, как он взял мою руку… — Глотай. — скомандовал грубый голос сверху. А я вот взял и сплюнул. Поднял голову и улыбнулся так нагло, как только мог. Лёлик, не дожидаясь команды, толкнул меня на пол и пнул в живот. Они ещё минут десять — понять, сколько времени действительно прошло, было сложно — били меня. Они то пинали меня ногами, то тянули за волосы, а я лежал и улыбался, лежал на полу, вздрагивал, но, стиснув зубы, блаженно думал: «С меня хватит, я готов разрубить этот гордиев узел». Конечно, я не совсем так думал. Я думал что-то в духе: «Пошли вы нахуй, больно пиздец, я заебался, я съёбываю. Блять, только не между ног!» От этой уверенности в том, что я готов всё закончить, наутро не осталось и следа. Я проснулся в своей постели. Я не помню, как добрался сюда. Кажется, я потерял сознание ещё тогда, когда меня били, пока я валялся на полу в квартире шефа. В комнате по-прежнему стоял запах спирта. Лёлик был здесь не так давно. Я с трудом встал и, пошатываясь, придерживая рукой стенку, пополз в ванную. В зеркале меня встретил побитый жизнью человек. Свежий кровоподтёк красовался теперь красуется на моей щеке. И это только то, что можно увидеть невооружённым глазом. Будь у меня девушка, она бы непременно разглядела под рубашкой и ссадины, и синяки, и гематомы, и шрамы. И, скорее всего, как жена моего соседа по каюте, Сени, причитала бы, что раздражало бы ещё сильнее. Шеф бьёт сильно. Особенно если кольцами. Они у него почти как кастет — на каждом пальце, и все из золота — тяжёлые… С лицом я провозился довольно долго. Принять душ, умыться, промазать кремом, приложить льда — всего этого казалось недостаточно. Я помню, что услышал перед тем, как потерять сознание. «Ты пригласишь его в «Плакучую Иву». Сначала поужинаете в ресторане. Спои его. А уже в отеле, пока будет спать, срезай гипс и уходи. Если провернёшь — возместим за отель и выпивку. Если нет — пеняй на себя». А потом — ожог от сигареты. Я вышел из подъезда, и вот тут-то я его увидел. Остап сидел на скамейке и курил. Увидев меня, поднялся и подошёл поближе. Я отвёл взгляд, поздоровался и прошёл мимо, но рука его ласково легла мне на плечо. Я вздрогнул и обернулся. Я не хотел, чтобы он видел. — Давай, может, в «Плакучей Иве» вместе поужинаем. — Да, это было бы славно, — я улыбнулся ему как мог, хотя тело ныло и плохо слушалось. Я отправился на работу. В ту пору я работал манекенщиком. А заодно я хорошо знал, что там, в гримёрке, я найду достаточно материала, чтобы скрыть свои повреждения.***
Играет музыка. У этих свидание, у тех корпоратив, тут просто друзья собрались выпить, в этой стороне день рождения, а тут просто мужик поужинать зашёл. Остап пить соглашался охотно, вот только одно оставалось не ясно — чего же пьянею только я, а ему хоть бы что? В зале светло и много людей. На сцене поёт обаятельный парень. Он посмотрел на меня, кивнул и улыбнулся, я поднял за него очередной бокал. А Остап всё подливал мне и подливал. А я пил и пил, через раз закусывая каким-то лёгким салатиком. Я не ел с самого утра — чудовищной оплошностью было пить на голодный желудок. — Ты уже дошёл до кондиции? — спросил его я и улыбнулся. Должно быть, со стороны это выглядело глупо. Я приобнял его, а он возьми да и скажи: — Нет, это ты уже дошёл до кондиции. — А что означает «дойти до кондиции»? — спросил я. — А ты встань. — ответил он мне. И я поднялся, со скрипом отодвинув стул. Устоять на ногах было трудно. И вот только тут, когда я споткнулся, а он «больной» рукой подхватил меня я понял, что моего рисунка на гипсе нет. — Ого, а что с гипсом-то? — удивился я. — Повторная перевязка, скажем так. Моё сердце пропустило удар. Меня будто током прошибло. Я был слишком пьян, чтобы осознать это. Мы несколько секунд простояли так, просто глядя друг другу в глаза. Мне было страшно. Ведь теперь я понятия не имел, что с драгоценностями. — Потанцуем? — предложил он. — Ты что! А что подумают порядочные советские граждане? — я огляделся по сторонам. — Порядочные советские граждане по таким заведениям не шатаются. — отметил он. Зря отметил, к слову сказать. «Плакучая ива» – приличный ресторан. — Звучит как оскорбление. — машинально сказал я. — Поверьте, Геннадий, в вашей непорядочности трудно усомниться. И мы вышли в зал. Среди других танцующих пьяных пар были в основном девчонки — оставили парней, которые явно перебрали, за столом и плясали друг с другом. На нас, по такому случаю, никто не обратил ровным счётом никакого внимания. Я положил руку на его плечо, он — руку на мою талию. — Откуда синяки? — спросил он у меня. — Какие синяки? — я притворился дураком. — На руках, на запястьях, на скуле… Я не знал, что ответить. — Подрался! — сморозил я. — С кем? — Да с Лёликом… Ну, мой друг, который встречал меня с вокзала… — Друг, значит… Не хило бьёт. Мой тоже из любителей поиздеваться. Вот, полюбуйся. Он приподнял шею, и я рассмотрел большой шрам. — Это от ножа. Полоснул мне, пока я спал. — Хотел убить? — Само собой. — А что не поделили? — Попозже расскажу. Не у одного тебя есть секреты. Значит, он всё же заметил, что я лгу, и тот вопрос лишь в том, кто из нас более искусный лжец. «Гипса на нём нет, — лихорадочно думал я, — А что с бриллиантами? Может, он не заметил их, когда срезали гипс, и их прикарманила медсестра. А может, не прикарманила, а тоже выкинула по-случайности? Или отнесла в милицию! Ладно, плевать на бриллианты. Со мной-то что будет?». Я бросил взгляд в окно, силясь разглядеть в черноте ночи автомобиль. «Я не вернусь домой сегодня» — твёрдо решил я. Стоять на ногах было трудно. Страх пожирал меня изнутри, алкоголь разливался по телу, растекался по венам и артериям, по самым маленьким капиллярам. Остап был рядом, я почти прижимался к нему. Меня не удивляло, что он двигает больной рукой как здоровой. Я знал, что с ней всё в порядке… А что ему сказали в травмпункте? У него ведь здоровая рука, зачем забинтовали? Он ведь хорошо ей шевелит. Сыграл несчастного? Может быть, не хотел на работу, мало ли… — С тобой всё хорошо? — спросил Остап, помогая мне присесть за стол. Он беспокоился, судя по голосу. Глаз его я не видел. — Нет, — честно сказать я. — Может, тебя домой отвезти? Я поднял голову. — Ты что, за руль пьяный сядешь? В своём уме? — Нет. Словлю такси. — Не надо. Он отошёл куда-то. Я встал и пошёл на улицу. В отель, в номер, который забронировал для нас с Остапом заранее с расчётом на то, что, пока он будет спать, я тихонько срежу гипс. Я поднялся в него на лифте, оставив открытой дверь, не снимая обуви прошёл в него, откупорил бутылку, отхлебнул прямо из горла, опёрся на стену и уставился в окно. Какой большой, красивый город раскинулся подо мной. Как ярко горят ночные огни в эту летнюю ночь. По моей щеке потекла слеза. Я не знал отчего. Город жил своей ночной жизнью. Я смотрел на него и медленно сползал по стене на мол. Дверь скрипнула, я резко обернулся. На пороге стоял Остап. Я сообщил Шефу другой номер. Даже если он будет следить за мной, даже если он задумает попасть в мой номер, он попадёт не туда. Я посмотрел мельком на двухспальную кровать. План звучал приблизительно так: говорю Остапу, что это его номер, оставляю и выхожу за дверь. Когда он засыпает, прихожу в комнату и проворачиваю дело. Лёлик с Шефом теперь пусть думают, что я тут драгоценности достаю. Удовлетворятся. Подумают «Молодец», а я тут тушь по лицу размазываю и пью Шартрез, разбавленный обычной водой. До чего же я жалок. Я и представить не могу, как выглядел в ту минуту. Я валялся на полу и плакал. Рядом стояли бутылка недопитого портвейна и пустая из-под шартреза… Коктейль уже сам по себе не очень, и это ещё если не брать в расчёт всё то, что я им запивал. Такая картина открылась Остапу — я с развязанным галстуком и в расстёгнутом пиджаке. Я оставил дверь открытой, я назвал ему номер комнаты, и он пришёл. Он закрыл дверь изнутри, провернув ключ в замке и подошёл ко мне. Он не стал разуваться. Остап оглядел меня с ног до головы. А я посмотрел на него. — Как ты нашёл меня? — Кто ищет, тот найдёт. Так что у тебя со щекой? — спросил он. Ни здрасте, ни до свидания. — Ударился. — сказал я. — Лжец, — он улыбнулся и покачал головой, — Ты говорил, что подрался. И это тоже была ложь. — Ну да, «подрался» — это очень сильно сказано. — Тебя избили? — Ещё чего! — я отмахнулся. — Значит, избили. А за что? Я взглянул на его руку. Гипса на ней не было. — А где перевязка? — спросил я. — Ну вот опять! Не переводи тему. Я тебе задал вопрос, ты на него не ответил. Так вот, я ещё раз спрашиваю — за что? И тут я подумал, что терять уже нечего. Встать я даже не пытался. — Из-за бриллиантов. — Каких ещё бриллиантов? — Которые были в твоём гипсе. Они должны были быть в гипсе у меня. Но произошла некоторая оплошность… — Ничего не понимаю, дружище, — он улыбнулся. Я никаких бриллиантов знать не знаю. — Опять вы переходите с «ты» на «вы», как можно так запросто то вычёркивать меня из друзей, то вписывать снова… Я прекрасно знаю, я знаю, не смейте скрывать, не смейте лгать мне! Я знаю, что бриллианты у вас! Да, это оплошность, и притом не моя, но получаю за это я, и получаю по полной. Они били меня, они тушили об меня сигареты, пинали, толкали и… Боже, да когда же это кончится! Я схватился за голову. Резкая головная боль пронзила виски. Остап присел на корточки напротив меня и коснулся рукой моего лица. В его чертах промелькнуло сочувствие. — Как много, как много ужасного на меня свалилось. А кроме того, знаете, а я ведь безнадёжно влюблён, друг мой. — В кого же? — спросил Бендер. — Я не скажу. Вы будете смеяться. Или того хуже — вовсе прекратите со мной всякое общение. Меня тошнит от моего голоса. Жалкий. Жалкий, пьяный и разбитый. — Брось, Геша, она тебя не стоит, — он улыбнулся подбадривающе. — Не «она», — сказал я ему, — А ты! — Ну, а кто нет? Я знаю, что я прекрасен, — он самодовольно улыбнулся. — Нет. Ты не понял. Я влюблён в тебя не так, как влюбляются в кумиров. Я влюблён в тебя не как в Наполеона. Не как в Сталина. Не как в Гегеля. Я в тебя так, как влюбляются в… Я мог бы привести примеры из литературы. Говорить «в женщин» мне почему-то не хотелось. Фраза такая странная… Разве в мужчин влюбляются как-то по-другому? Улыбка сползла с его лица. Кажется, он наконец понял, что я имел в виду. Я не мог распознать это выражение. Возможно, потому что был пьян. А что оставалось думать? И так было ясно — ему даже мысли об этом противны… — Повтори ещё раз. — вдруг сказал он. Видимо, до него не дошло. — Не буду, — сказал я, поняв, какую глупость сморозил. Я не сразу понял, что произошло. Он поцеловал меня — крепко. Поцелуй явно длиннее дружеского или дежурного приветственного. Так целуют женщин. Или женщины. — Скажи, — потребовал он. — Я влюблён в тебя. Я не мог сказать «я люблю». Это было бы не правдой. Влюбиться в такой короткий срок можно, но не полюбить. И было бы за что. Я ведь его почти не знаю, да к тому же, он мужчина. Впрочем, заговори я о любви, он, может, не смеялся бы так жестоко. Это было что-то явно нездоровое. Словно лихорадка. Щёки горели, а сознание будто плавало в тумане. Я словно был болен чем-то вроде туберкулёза. Он взял меня за плечи и прижал сидящего на полу меня спиной к стене у кровати. Такое тянущее чувство ниже пояса, такое сбивчивое дыхание, такая странная боль в сердце. Коленом он раздвинул мои полусогнутые ноги и, продолжая бесцеремонно, грубо, глубоко целовать, подвигал его в ожидании, когда же я выдам ему весь спектр эмоций. Очевидно, он ведь этого ждал. И расстёгивал пуговицы. Одна, вторая, третья… Да разорви её уже! Нет. Прости, подумал, не сообразив сразу — замучаюсь пришивать. Слишком хорошая рубашка. Давно такую искал. Он снял её с меня. Продолжая целовать с таким отчаянным рвением, глубоко, обводя язык, напряжённо дыша, он коснулся моего плеча своими пальцами, провёл по руке вниз, намереваясь взять меня за руку. И тут он остановился. Нащупал шрам. Он отстранился, распахнул глаза и принялся рассматривать повреждения. Шрамы, ссадины, синяки. — И что это? — спросил он. — Да так… — ответил я. Заплетался язык, говорить тяжело. Я слишком пьян. — Ты встать можешь? Я попытался. С его помощью, у меня получилось. Он бросил меня на кровать. Я лежал теперь на животе. Повернув голову, я увидел, что он достал из кармана пиджака резиновое изделие номер два, и я почему-то даже не удивился. Из внутреннего кармана он извлёк баночку вазелина — маленькую, плоскую, жестяную — и прошёлся по длине несколько раз. Я отвернулся. Стыдно… А почему? Я никогда не был с мужчиной — вот почему. Он наклонился к моему уху и прикусил мочку. Я дёрнулся. Он надевал презерватив. Затем коснулся двумя пальцами вазелина в баночке, зачерпнул немного и принялся размазывать по моей плоти в том месте, где спина теряет своё благородное начало. Нельзя отрицать, это было приятно. — Ты с мужчиной в первый раз? — спросил он меня. — Нет, — сказал я. Он вопросительно поднял одну бровь. — А с женщиной был? — Ни разу. — Ты и вправду из этих? — Нет. Не думаю. Не знаю. Мой первый раз был с Шефом. Сказать, что по любви и добровольно — значит, соврать, не краснея. — И давно в последний раз? — Буквально вчера. Зря сказал. Он, видимо, решил, что со мной в таком случае можно не церемонится, а потому, приспустив свои брюки, вошёл в меня сразу и довольно грубо. Я вскрикнул и прикусил себя за запястье. Повернул голову и зло зыркнул на него. А вдруг в соседней комнате кто-то есть? А если услышат? Впрочем, должного эффекта мой взгляд не возымел. Он состроил физиономию, полную умиления. А если… Мысль моя оборвалась на этом моменте. Горячее чувство разлилось по телу, а в животе будто плясали бабочки. Он остановился, выждал секунд десять, а потом начал двигаться. Сначала спокойно, а потом быстрее. В конце концов, его движения стали резкими и даже довольно грубыми. Я кончил. Сперма разлилась по простыни. А о чём подумают те, кто будет их стирать? Стыд-то какой. Он перевернул меня на спину сильным и резким движением. А затем навис надо мной. Дьявол, как же он усмехался. Он чувствовал себя победителем. Он сжал руками мои запястья, вдавливая их в кровать. — Продолжим? — он задал этот вопрос с вызовом. А я лишь кивнул. Не успел опомниться, как он вошёл меня, грубо и резко. Я вскрикнул, но тут же заткнулся. Он начал двигаться быстрее. Когда он кончил внутрь, в моей голове мелькнула искорка счастья прежде, чем я осознал, что это не я трахаюсь с человеком, который вызывает во мне чувство подлинного восхищения, что это не я заманил его в западню, чтобы срезать гипс и достать бриллианты, а что это он поимел меня по всем фронтам. Он наверняка знал про бриллианты. И знал, что я тоже знаю. А теперь ещё и отымел меня. Я улыбнулся собственной глупости. А что мне ещё оставалось делать? Только теперь, лёжа на постели в своём же гостиничном номере, чувствуя его горячее дыхание на своей шее, в стельку пьяный я понял, что это не я заманил его в ловушку, а он меня. Или я попал в свою собственную? Да это и не важно. Он перевернул меня на спину. Наши взгляды пересеклись. Оба мы глубоко дышали. Волосы у меня явно были растрёпаны. А он улыбался, нахально так. Бессовестный. Это продолжалось до самого рассвета с незначительными перерывами. Я то выключался, то снова вырывался из объятий беспокойного сна. Я знаю, что продолжалось это примерно до четырёх утра, и мне не нужны были часы, чтобы понять это — я просто в один миг бросил взгляд в окно и увидел, что небо светлеет.***
Я проснулся, но боялся открыть глаза. Утро выдалось пасмурным, по стеклу стекали капли дождя. Он лежал рядом со мной, обнажённый по пояс — видимо, он уже просыпался, раз надел штаны. Он лежал на спине, положив руку под голову, и с блаженной улыбкой дремал. А я смотрел на него. Когда он открыл глаза, я отпрянул от неожиданности, а он лишь шире улыбнулся. — Доброе утро, сладкий. Я зарылся носом в подушку. Уши горели. Я вспоминал прошлую ночь и чувствовал такой стыд, что хотелось провалиться сквозь землю. Он коснулся моей спины, провёл по ней вниз… свободной рукой потянулся к тумбочке и взялся за сигарету. — Знаешь, — сказал он, — Сейчас бы бросить всё и свинтить отсюда подальше в какую-нибудь банановую республику. — На какие шиши? — На бриллиантовые, — сказал он. Я почувствовал себя идиотом. — Ты же сказал, что ничего не знаешь о них, — настаивал я. — А кто говорил о том, что я честный человек? — спросил он. На этом месте можно было бы закончить мой рассказ, но, можно сказать, что с этого он и начался. Тело ломило, всё болело, но мне не привыкать. — Мы с тобой одного поля ягоды, — шутливо сказал он. «Разница только в том, что ты более опытный жулик» — закончил я за него в своей голове. Он подмигнул. Не знаю, понял он, о чём я думаю, или нет. Я спешно оделся. Он ещё долго стоял с голым торсом и смотрел вниз на промокший асфальт. — Тебе не надо на работу? — спросил я. — Не сегодня, — сказал он, — И тебе тоже. — Думаю, это так. — В таком случае, ко мне? Я кивнул. Я не видел припаркованной машины Лёлика, но домой почему-то всё равно не хотелось. Они всё равно уже к вечеру поймут, что я провалился. Но это будет вечером, мы будем уже далеко.