Пестряк, шут
Станнис Баратеон был наблюдательным, что радовало его далеко не всегда. Когда море выбросило к подножью Штормового Предела человека, Роберт перепрыгивал через две ступеньки, спеша увидеть его. Очевидно, надеялся на чудо. Станнис зашел в комнату, куда принесли выжившего после крушения «Горделивой» в Губительных Валах, и первым, что бросилось ему в глаза, было лицо счастливца, разрисованное зелеными и красными клетками. Волны забрали родителей и подарили мальчикам шута. Краска была блеклой, однако на крыльях носа и подбородке виднелись россыпи темных пор вкраплениями ярко-алого и иссиня-черного. Татуировка покрывала кожу от подбородка до самых волос, и рисунок зашевелился, когда шут заговорил. Станнис все смотрел и смотрел на него, с отвращением разглядывая эту прозрачную уродливую маску. Клетки пестрили перед глазами, зеленые, как герб Эстермонтов, красные, как кровь, рваные, как проблески неба среди штормовых туч. Серые и цветные пятна плясали на лице, как тени, растягивались у губ, складывались на лбу. Словно балаганный актер, представлявшийся безумным, рассказывал о катастрофе, лицедействуя, иносказательно изъясняясь, стараясь шокировать и рассмешить. Шута размалевали в Волантисе незадолго до кораблекрушения, будто предвидя и тоже насмехаясь. Станнис предпочел бы, чтобы у Пестряка вообще не было лица. Но Роберту понравилось, как тот танцует с деревянным мечом.Роберт, король
У Роберта было некрасивое одутловатое лицо. Оно проступало багровым сквозь темную бороду, клочки густых бровей и прилипшие ко лбу пряди, блестевшие салом. Больше, чем голой кожи, было этой поросли, и нужно было взглядом пробиться сквозь нее, чтобы рассмотреть человека. Когда он говорил, черное облако волос под носом и на щеках дрожало. Стоило ему взяться за меч или, что случалось чаще, за кубок, и Станнис не мог отвести взгляда от покрытых темной щетиной фаланг. Станнис сомневался в чистоте этих рук, чувствовал запах пота, мускуса и кислой прелости, когда приходилось приблизиться к брату. Но в этом, казалось, он был одинок: за Робертом всегда увивались мальчишки, затем – оруженосцы, позже – рыцари, лорды и отцы лордов. А еще, конечно, борода и жесткие волосы нравились женщинам. Когда в ту ночь его довели до нужной двери, Станнис оказался лишь в исподнем. Его щеки горели. Но женщины хотели чего-то еще, что казалось в порядке вещей на свадебных провожаниях, и ловкие руки все норовили стянуть с него расшнурованные штаны. Жених держался за пояс крепко, имея уже вполне определенную причину стесняться. Невесту несли, отстав лишь на один лестничный пролет. Женщины ввалились в комнату, выталкивая Станниса вперед, и общий хохот, грянувший сперва, вдруг прервался. А человек на постели заметил их гораздо позже. Сначала сползли ноги, густо покрытые кучерявой растительностью, потом появился зад. Роберт Баратеон не потрудился встать, только, бросив испуганной девушке одеяло, уселся на край кровати и пьяно потряс головой. А потом развел руками. Принесли невесту, и только тогда брат поднялся, очевидно, на радость женщинам, не прикрыв черноты в паху. Селиса рыдала, пока меняли простыни, и потом, очень долго, прежде чем уснуть нетронутой. А Станнису казалось, что, как бы он ни повернулся, его тело колола шерсть, разбросанная диким зверем по всему ложу.Селиса, жена
Их брак стал законным лишь спустя четыре вечера. У Селисы были худые руки и маленькие упругие груди, обтянутые кожей ключицы выступали под шеей. Она вся была такой угловатой, нескладной, похожей на клетку для пленника, - вместо прутьев острые кости, а внутри пустота. Когда муж торопливо брал ее, она старалась двигаться навстречу, но никогда не попадала в ритм и словно сталкивала его с себя, выдавливала прочь. И в то же время крепко обнимала за спину, давя на лопатки своими тощими, но сильными руками. В первые месяцы ему еще казалось, что они всему научатся, оба привыкнут и найдут способы не травмировать друг друга неудачами. Что сам Станнис постарается быть нежнее, если Селиса сможет не дергаться. И что Селиса научится целоваться, а Станнису вдруг перестанет быть противно держать ее за костлявые запястья. Но они приказали топить камины сильнее, чтобы не мерзнуть, и сменили повара, желая завтракать сразу, как проснутся. А потом у Селисы случился выкидыш. Она говорила, что в этом виноват король, осквернивший их брачное ложе той ночью, но Станнис знал, что всему виной ее худое жесткое тело, живот с уродливой выбоиной пупка. Потому что внутри нее не было жизни, только кости, рычаги мертвого механизма. Когда за три года она родила подряд двоих мертвых сыновей, все вокруг твердили о губительном климате Драконьего Камня, а Станнис думал о Таргариенах, не знавших недостатка в наследниках. Ему в жены достался кожистый дракон из жил и костей, с бездетным лоном. Словно скорлупа разбитого яйца. Селиса Флорент родила только девочку, несколько мертвецов и кровавых сгустков.Ширен, девочка
Смерть пришла в замок с моря. Ее принесли волны, ее приняли скалы и стены. Мейстер произносил это шепотом, и его сухие старческие губы шуршали и шамкали, как будто два камня терлись друг о друга. Дочь Станниса Баратеона превращалась в камень. Розово-бурая повязка, пропитанная пряным раствором, прикрывала одну половину крошечного лица спящей девочки. Прежде Станнис слишком редко навещал Ширен, чтобы запомнить, какой она была, когда не приходилось принимать меры против серой хвори. Пятнышко казалось пока совсем маленьким, просто темная ранка тянулась от губы к скуле. Вдоль серого следа под кожей расплывался тенью еле заметный синяк. Словно набирающий силу камень давил изнутри, готовясь проступить на поверхность, сделать розовую детскую щеку грубой, мертвой. То, что голова девочки окаменела бы первой, показалось Станнису милосердной развязкой. И с того дня он стал приходить к дочери каждый день. Мейстер запретил трогать компрессы голыми руками, осторожно снимал их сам, и отец кривился при виде дочери. Сизая тень будто капнула со скулы на шею, отделив от себя часть следа. Смерть находилась всего в нескольких дюймах от его лица, но он чувствовал ее и в себе. Хуже всего было, если Ширен просыпалась и распахивала свои грустные синие глаза в тот момент, когда Станнис смотрел на нее. Сухие трещины, черные по краям, делали часть лица неподвижной, страшной. Хворь расползлась на половину шеи, почти добралась до глаза. И остановилась. Мейстер Крессен сказал, что девочка будет жить. Станнис мог бы спросить, когда тот узнал об этом, но промолчал и в следующий день просто не пришел в ее башенку.Крессен, мейстер
Семеро Богов умерло в тот день, когда море поглотило «Горделивую» вместе с лордом Стеффоном и леди Кассаной. Но именно тогда Крессен повел юного Станниса в септу и, воздев руки, решил показать пример. Он смотрел на лик Отца, с вызовом вопрошая о человеческих грехах, груза которых не выдержали волны, разошедшиеся под палубой погибшего корабля. Станнису казалось, что этот голос похож на шум волн: неровный, хриплый, по-старчески дрожащий, торопливый. Каждый раз, когда мейстер вскрикивал, видя ошибку в прописях или слыша запинку при чтении книги, мальчик стискивал зубы и замолкал. Крессен был стариком еще тогда, когда Станнис учился произносить его имя. И потом - молча пережидать воодушевленные монологи с запоздалыми советами и пустыми обещаниями. Когда старик упал, отравив самого себя, кубок покатился по полу и глухо звякнул о каменные плиты. Это, вероятно, было последним звуком, услышанным мейстером в жизни. «Бедный печальный мальчик», - три удара посеребренным боком, потом дрожь на месте: «Нелюбимый, нелюбимый».Давос, рыцарь
Давос Сиворт не удивился смерти на пиру и не успел это скрыть, когда встретился с королем взглядом. Сжалась в кулак его правая рука, дернулась и другая, искалеченная, покоившаяся обычно на коленях. Рыцарь не стеснялся ее, а гордился, всюду таская с собой отрубленные части в кожаном мешочке. Плоть сгнила, ногти высохли до желто-коричневого. А Станнис помнил эту руку здоровой: видел, как лохматый и грязный человек, брошенный в темницу Драконьего Камня, взялся ею за край деревянной чашки, чтобы пригубить похлебку. Когда ему сказали, что та сварена из привезенного им лука, он кивнул и с жадностью продолжил пить, доказывая, что провизия не была отравлена. Пальцы, исполосованные на суставах складками, показались цепкими и сильными, когда обвились вокруг прутьев решетки. Смотря сквозь нее, Станнис Баратеон обвинил моряка в контрабанде и заговорил о правосудии. Рука перед его лицом шевельнулась, поползла по ржавому металлу. Станнис представил, как ночами человек правил ею свое судно под черным парусом, как перебирал серебро, вырученное за тайную сделку, как ласкал женщину, забравшую сдачу от ужина. Вору принадлежала только рука, а не умные карие глаза, смотрящие на него из темноты камеры. Лорд Драконьего камня занес широкий мясницкий тесак, примеряясь. Длинный безымянный был почти вровень со средним, а через плоский ноготь на указательном шла старая темная трещина. Станнис размахнулся, чуть скосил удар, и брызнуло красным. Давос дернулся, схватился за плечо, а отсеченные обрубки развалились в разные стороны. Осужденный сложился пополам. Его блестящее от пота лицо искривилось гримасой страдания. Станнис выдернул тесак, засевший лезвием в деревянной колоде, и краем отбросил красно-белые мертвые фаланги. А потом он приказал подняться рыцарем тому, кто опустился на колени простолюдином. Теперь эта рука была короткой, омерзительно квадратной. И Станнис Баратеон морщился, когда думал о ней: воровской азарт остался жить внутри Лукового рыцаря. Металл не отсек свободу от контрабандиста, а лишь укоренил ее где-то внутри под тем местом, о которое ударялась старая ладанка на кожаном шнурке. Прошлое скатилось с плахи, а справедливость срослась с уродством. «Отрубите мне голову за дерзость, и я умру вашим верным вассалом, как и жил», - бросил ему Давос Сиворт перед тем, как сообщить о страшных вестях со Стены. Разве даже здоровая рука была способна сдержать шторм?Сноу, дозорный
Мальчишка рассматривал короля, преклонив колени, и сам не пытался скрыть ребяческого любопытства, пялясь во все глаза. Наверное, он ожидал увидеть молодого Роберта Баратеона, любимого друга своего отца, и, конечно, был разочарован. А вот Станнис не ошибся, надеясь встретить на Стене Эддарда Старка. Сноу был помятый, сутулый, от него пахло потом, кудрявые черные волосы казались лохматыми. А лицо было рассечено полудюжиной застарелых шрамов, выступающих темными полосами на белых щеках. Ранивший мог лишить его глаза: самый крупный шрам тянулся через скулу к брови, разрезая ту посередине. В свое время что-то острое и опасное коснулось лица Джона, - мечи, когти или иглы. И мальчик, не отступивший перед ними, не казался растерянным и теперь, стоя на коленях перед своим законным королем. Новая молодая кожа, выдавив корки засохших ран, сделалась по-северному бледной. И краска не коснулась этих щек, когда Сноу услышал о возможности стать лордом Винтерфелла, а ведь такую цену король Станнис предложил бы лишь однажды. Но тот был слишком похож на отца. Мальчишка отмахнулся, словно от большой когтистой птицы, спикировавшей с неба на его лицо. Сам Север жил под этим черным плащом дозорного, а Дозор было нельзя подкупить, напугать или принизить. Джон Сноу отмахнулся, обзаведясь и наградив еще одним шрамом.Мелисандра, женщина
Лишь он один мог рассматривать ее так близко, что лицо расплывалось перед глазами светлым пятном, а ресницы вздрагивали, касаясь его собственных щек. Ее волосы не имели запаха, одежды не пропитывались пряной горечью костров, на ее коже не было ни единого изъяна: ни пятен, ни родинок, ни шрамов. Тело казалось отлитым из белого золота, сияющим в свете огня, бархатным под руками, гостеприимно открытым, жарким, прожорливым внизу. Он всегда знал ее такой: бесстрашной, сильной, вызывающей оторопь и вожделение у каждого, кто встречался с ней взглядом. Но лишь Станнис Баратеон был королем, и, как говорила она, только ему открывался истинный Свет. Это ему принадлежали земли от глубокого треугольного провала под шеей до темного – под животом. Он садился на этот трон, и огонь тяжело плясал внутри, пульсируя, перетекая в ее лоно. Красная Жрица была грандиозной, она казалась не человеком, а чем-то большим. В эти минуты весь его мир обретал ее черты. Когда Станнис не касался ее, он чувствовал тепло плечом, за которым она стояла, и знал, что зима не наступит. Не может наступить для хозяина Светозарного и господина такой женщины. Ядовитые волны не поднимутся выше крепостных стен, звери и воры не взберутся по ступеням, мертвецы не завозятся в серой крови, и вороны не захлопают крыльями. Мелисандра Асшайская отгораживалась от них всех горящим рвом, траншеей с языками пламени, взвивающимися прямо со дна, из снега. И, шагнув в его объятия, она не переступала огненную границу, потому что единственная была на его стороне. Она подожгла землю, загнав его в центр круга, из которого был единственный путь – вверх. И Станнис уже почти чувствовал себя дымом.