Сны, где нет весны

В сарае уже с порога разит лаком. Едкий запах царапает горло, жжёт нос и выбивает слёзы. Вот же отстой! Зяблик морщится и обречённо топает в обход. К задней стене серого покосившегося строения приставлена шаткая лестница с подгнившими ступенями. Зяблик терпеть не может лазить на крышу. Высоты он побаивается, но никогда в этом, естественно, не признается. На светлую футболку и золотистые волосы крошатся струпья ржавчины, опилки и прочий сор. Зяблик бормочет ругательства, но не отряхивается и упорно карабкается вверх. Небо приближается: полоса сизой синевы перетекает в почти белую полупрозрачную дымку, дальше - в розовый, сиреневый и над тёмными макушками деревьев оседает пурпурным багрянцем. Перед тем, как ступить на крышу Зяблик замирает пораженный многообразием цвета и открывшейся взору шири. Откуда всё это? Почему он раньше ничего не замечал? Или замечал, но очень давно... Он догадывается, из-за чего, а точнее, из-за кого эта весна особенная и от того бесится. - Идиот, блин, - цедит Зяблик, сверля взглядом сидящую на самом краю крыши тощую кривую фигуру. Капюшон чёрной толстовки надвинут на лоб, плечи опущены, спина скрючена. - Хоть бы курить начал для приличия, - с презрением бубнит Зяблик. Он аккуратно заносит ногу и шагает по ржавому железу, стараясь не наступать на подозрительные места, избегая неровных швов и стыков. Сараям на вид лет сто, не меньше, так и вниз ухнуть недолго, прямиком в мастерскую. Сидящий было оборачивается на звук, но на полпути застывает, Зяблик мигом настораживается. Он стремительно преодолевает оставшееся расстояние и осторожно усаживается рядом. - Привет, Сиплый, - издевательски бодро здоровается Зяблик. Не дожидаясь ответа, он резко подаётся вперёд. Сиплый отшатывается, но Зяблик уже сдёргивает с его головы капюшон. - Домой ходил, - Зяблик стискивает кулаки и челюсти и с болезненным любопытством изучает заплывший глаз, почерневшую щёку и вздувшуюся скулу. - Ходил, - Сиплый набрасывает капюшон, отворачивается и безучастно таращится вдаль. - Бля... - вырывается у Зяблика. Он не спрашивает, зачем Сиплому понадобилось домой. Наверное, за вещами или в душ, или ещё за каким-то хреном. Зяблика вообще всё это не касается. Не должно касаться, а тем более волновать. Но злоба уже ввинчивается в грудь стальными шурупами. - Надеюсь, его кто-нибудь убьёт, - заявляет он, бездумно наблюдая, как тьма поглощает красочный закат, смывая верхушки деревьев с горизонта. Зяблик мечтает, чтобы отца Сиплого убили с изощрённой жестокостью, тот заслужил. Но такое вряд ли произойдёт, и от этой несправедливости Зяблика чуть не наизнанку выворачивает. - Мне не больно, - Сиплый накрывает кистью его колено. Руки у него большие, надёжные и успокаивающие. Не больно ему! Ногти Зяблика впиваются в мякоть ладоней. - Очень жаль! - огрызается он. Ему и вправду хочется, чтобы у Сиплого всё нестерпимо болело, потому что у Зяблика болит, кажется, за двоих. Он связался с Сиплым только ради секса. Трахаться с ним оказалось удобно и неожиданно приятно. Даже чересчур. Но чем дольше эта чехарда между ними длится, тем становится опаснее. "Сегодня точно в последний раз", - часто думает Зяблик по дороге в сарай. Страшно представить, что сделает с ним отец, если узнает. А желающих донести в городе найдётся уйма: выслужиться, получить награду за молчание. Велика вероятность, что Сиплого отмутузят до полусмерти, но и Зяблик легко не отделается: в лучшем случае его запрут дома в обнимку с мозгоправом, в худшем - отошлют в дурку. - Как... Как дела? - Лучше всех! - Зяблик закатывает глаза. В этом весь Сиплый: пол-лица раскурочено, на теле живого места нет, а пытается вести светские беседы. Ну что за кретин?.. Зяблика видно тянет к кретинам. Почему иначе, он как по расписанию является в ебучий сарай и никак не может отлепиться от Сиплого? Зяблик оправдывается перед собой невоздержанностью, но это объяснение сомнительное и жалкое. В конце концов, он мог бы найти с кем перепихнуться в универе или среди прилизанных гостей отца. С одним он едва не уединился в туалете под лестницей. Но что-то его тогда остановило и оно же вело из вечера в вечер на окраину города к шеренге кособоких сараев, в одном из которых Сиплый собирал и ремонтировал мебель за копейки. - Слышишь?.. - Сиплый задрал голову и вздохнул. Говорил он всегда скупо и отрывисто, словно дробил и разрубал предложения на куски. Зяблика поначалу это не напрягало, они и не общались почти: встретились, справились по-быстрому, разбежались. Позже ему самому с какого-то перепугу втемяшилось разболтаться. Не умеет Зяблик держать язык за зубами. Теперь же он привык к манере Сиплого, невольно научился улавливать смысл с полуслова. Зяблик втянул носом пронзительно-прохладный апрельский воздух и прислушался. Еле осязаемо тянуло костром, вдалеке громыхало шоссе, грубо и хрипло лаяла псина, поверх всех звуков журчала и переливалась трель соловья. Грёбаный Сиплый до кучи ещё и в романтики заделался, что ни в какие ворота уже не лезет. Зяблик подкатил к нему, в тайном предвкушении, что тот либо втащит ему по первое число и пошлёт, либо согласится, но оттрахает так, что мама не горюй. Зяблику только того и надо было - забыться, заглушить вечную зудящую внутреннюю пустоту своей бесполезности. Но Сиплый сразу же обнаружил непредсказуемость и повёл себя с Зябликом... бережно. Зяблик чуть мозг не сломал, размышляя, откуда в Сиплом такая трепетная нежность. По всему, не с чего ей было взяться: с ранних лет Сиплого избивал отец, в школе и в училище травили, в городе считали изгоем и отщепенцем. Сколько Зяблик ни старался спровоцировать, Сиплый не вёлся. Лишь однажды, когда он совсем распоясался и дошёл до оскорблений, у Сиплого на лице промелькнуло явное намерение врезать. Но вместо этого он схватил Зяблика за горло, припечатал к стене и... поцеловал. И Зяблик совсем растерялся, размяк. А придурок Сиплый ещё и сравнил его потом с заколдованным существом, мол, стоит только поцеловать Зяблика, вся ядовитая спесь с него спадает. Так оно и было, и у Зяблика пока не получалось разобраться в самом себе. - Свистит как чайник, - отрезал он. - Похоже, - согласился Сиплый. Тепло от его ладони скользило по ноге, поднималось к животу, расходилось между рёбрами. - Идём отсюда, - буркнул Зяблик. Он по обыкновению собирался прибавить, что у него мало времени, но не стал. Зяблик пробудет с Сиплым до рассвета, они оба это знали. На следующий день, он тихо закемарит на лекции, позже будет клевать носом на теннисном корте, а вечером налакается энергетиков, чтобы выдержать очередной вечер в компании отца и его костюмных приятелей. Ему предстоит сверкать белозубой улыбкой, ненавязчиво хвастаться успехами в учёбе (которых на самом деле нет) и очаровывать жён и дочерей костюмных, чтобы те потом восторженно передавали из уст в уста таким же костюмным, какой же обаятельный и прекрасный во всех отношениях сын нового главы городской администрации, не в пример некоторым. Зяблик брезгливо передёрнул плечами. - Замёрз? - забеспокоился Сиплый. Он взялся за край толстовки. - Просто хочу вниз, - Зяблик отцепил его руки, но так и оставил в своих. - Посидим ещё чуть-чуть, - Сиплый придвинулся вплотную и неловко обнял Зяблика за плечи. С какого хрена они начали обниматься, Зяблик тоже не понимал. На протяжении нескольких месяцев он тщательно и успешно отбивал любые поползновения, которые несли в себе хоть малейший намёк на сближение. Но Сиплый его переиграл. Возможно, всё дело заключалось в том, что, в отличие от Зяблика, он поступал так, как чувствует. А Зяблик не желал ничего чувствовать и не желал, чтобы Сиплый испытывал к нему хоть что-нибудь, кроме животной похоти. Но тут уж от него ничего не зависело. Кто виноват, что Сиплый тот ещё мазохист? Депрессивный пейзаж покрытых коррозией крыш потонул в плотных фиолетовых сумерках, ровная лужица луны растекалась мутным ореолом, озаряя лесополосу, отделяющую сараи от автомагистрали, по которой целую ночь несутся караваны китообразных фур. Если проехать немного дальше и свернуть налево, упрёшься в железные витые ворота с будкой охранника и красно-белым шлагбаумом. В коттеджном посёлке Зяблика все дома как на подбор: кирпичные в три этажа. За высокими заборами разбиты садики с аккуратно подстриженными кустами, деревьями и цветочными клумбами, скамейками и беседками с барбекю или мангалом. Во дворе у Зяблика есть даже небольшой искусственный пруд, а на цокольном этаже - бассейн и домашний кинотеатр. Но он предпочитает торчать до посинения у Сиплого в надстройке над сараем в пол-этажа высотой с узкой кушеткой, где они вдвоём еле-еле умещаются, трёхногим стулом и тумбочкой, которую Сиплый недавно расписал рисунками из детских книг. Зяблик завидовал способности Сиплого чем-то увлекаться и многому искренне изумляться. Из-за своего несчастливого отверженного детства тот не знал элементарных вещей и бурно и подолгу им порой удивлялся. И Зяблику нравилось поражать Сиплого, но сам он поражался его несгибаемой стойкости и мужеству жить не благодаря, а вопреки. Планов на будущее Сиплый не строил, и Зяблик этому радовался, ведь сам не мог стать их частью, как не мог и честно сознаться себе в том, что общего у них гораздо больше, чем различий. - Хороший вечер, - раздумчиво выдаёт Сиплый. Он не сводит глаз с двух красных огоньков, которые бороздят бескрайнюю черноту, лавируя среди белых мерцающих искорок. Речь Сиплого иногда похожа на речь человека, который только-только выучил язык и теперь очень старается говорить без акцента. Когда Зяблик посмеялся над ним, Сиплый не обиделся. "Я... мало с кем говорил и говорю", - неуклюже пояснил он, имея в виду то ли глухонемоту обоих родителей, то ли свою почти полную ото всех отстранённость. За три года в ПТУ Сиплый ни с кем не сдружился, а одногруппников хоть уже и не боялся, но дичился. Взаимодействие с людьми его тяготило, а круг общения ограничивался бритым мужиком с квадратной челюстью по кличке Фургон, на которого Сиплый работал, и Зябликом. - Вечер зачётный! - мрачно хмыкает Зяблик. Никогда ему не привыкнуть к тому, с каким смирением Сиплый принимает побои. Уродливые вмятины и шрамы на его боках и спине заставляют Зяблика содрогаться от ненависти к самому себе, к этому городу и всему этому никчёмному тупому миру. Но почему-то рядом с тем же Сиплым тот же мир наполняется новыми звуками, запахами и ощущениями и преображается почти до неузнаваемости, маня иллюзией того, что, быть может, всё переменится, и пустота внутри уступит место чему-то неведомому, тому, что позволит двигаться дальше и не оглядываться назад. - Ты... Зяблик крутанул шеей и чуть не врезался лбом в лоб Сиплого. Тот похоже давно внимательно следил за ним. - Что "я"? - сварливо переспрашивает Зяблик. В карих глазах Сиплого отражается луна, её отсвет будто льётся на Зяблика и согревает, прокатываясь тёплыми волнами от макушки до пяток. Зяблик нахмурился: ему дозарезу нужно вытравить сентиментальщину, которая возникла в тот момент, когда Сиплый его впервые поцеловал. Кропотливо возводимые стены неприступности рухнули, как детальки хлипкого конструктора, восстановить их не получилось. Хочется довериться, подпустить, открыться. Но нельзя, нельзя, нельзя. Однажды Зяблик едва не захлебнулся в горечи потери, повторения он не выдержит. Людей вокруг него полным-полно, но ни одного из них он не назовет другом или товарищем, он не доверяет матери и опасается отца. После смерти брата он здорово поднаторел во вранье и лицемерии, он брал, что хотел, никого не любил и не жалел. Ему не нравится человек, в которого он превратился, он не сомневается, что и брату он бы тоже не понравился. Но это было его способом выжить и хоть как-то продолжить существовать. Сиплый же сломал превосходно отлаженный конвейер лжи и притворства. Ничего не спрашивая и не прося взамен, он смотрел на Зяблика так, как никто не смотрел и видел в нём то, чего даже самому Зяблику разглядеть не удавалось. - Хорошо, что ты здесь... Мы тут... вместе, - Сиплый двумя пальцами ухватил его подбородок, привлёк к себе. В слове "вместе" для Сиплого крылось какое-то сакральное значение. Он выговаривал его со странной нечитаемой для Зяблика интонацией. Тот всё собирался спросить, но оказывалось не до того. Вот и теперь Зяблик ощетинился, почти выпустил когти, но обкусанные сухие губы уже тронули его собственные. И рот Зяблика предательски раскрылся навстречу, а веки сомкнулись. Вопрос мог подождать. Всё на свете могло подождать, когда чёрная дыра в груди Зяблика засасывалась. Он обхватил шею Сиплого, запустил руку под капюшон, коснулся пульсирующей воспаленной ссадины. Целоваться они начали недавно, хотя до того чего только не переделали, но именно поцелуи доводили обоих до состояния эйфории. Это было и смешно, и грустно, и нелепо. Всё-то у Зяблика с Сиплым не как у людей, оттого и в помине нет в них беззаботности, присущей сверстникам, оттого и страдают, оттого и прибились друг к дружке. Налетевший ветерок донёс снизу запах лака, смешал его с терпким ароматом парфюма Зяблика и дыма от далёкого костра. - Идём? - Сиплый языком ощупал край опухшей губы. Он держал Зяблика крепко - давил сзади на лопатки и поясницу. Зяблика это умиротворяло. Лежа в кровати перед сном, он представлял, как Сиплый его держит, а после засыпал, но снилось ему другое: безнадёжное и неминуемое, как сама смерть. Много-много маленьких смертей пронзали его колючими спицами по ночам, а потому он и настоящей смерти почти не боялся. Но время от времени на него накатывало, и он воображал, что его нет и никогда уже не будет, и делалось очень страшно. Он даже как-то помолился - попросил Бога послать ему хороший сон. Пусть самый глупый. Всего один. Больше и не надо. Но молитва, как всегда, не сработала. После похорон брата ему долго пришлось принимать снотворное. Бело-желтые капсулы приносили сказочные яркие грёзы, где они с братом гуляли вместе по лесу или вдоль теннисного корта. И Зяблик глотал таблетки горстями, не в силах остановиться. Закончилось всё плохо: ломка, капельницы, тошнота, непрекращающиеся мигрени. Он потому и задерживался у Сиплого всё дольше, заранее подкупал охранника в посёлке и домработницу. Ведь отрубаясь на кушетке в половинке над сараем-мастерской, бок о бок с Сиплым, он снов не видел. Зато сейчас, на крыше, в загустевшей ватной темноте он чувствовал себя лучше, чем в любом самом блаженном таблеточном сновидении. В тех снах не было весны и Сиплого. Но в реальности они у Зяблика были. - Давай ещё посидим, - он уложил подбородок Сиплому на плечо, уткнулся носом в подбитую щёку. - Чуть-чуть. Сиплый коротко кивнул, прижал Зяблика к себе потеснее. Ветер разогнал облака, расчистил небо, сверху на крышу хлынули потоки лунного света, заливался и свистел соловей.