сердце сварено в молоке

У Верховного Короля очи надрывно-стальные, как клинок его меча, как мутные воды Великой реки в час бури. Это он, понимает принц Каспиан, это он, вересковый мёд волос, власть и злоба застилает его взор, и Каспиан не видит ничего больше вокруг. Пускай меня поглотит буря, думает Каспиан. У Питера сердце горячее, сваренное в молоке, в его светлом лике — мудрость тысячи веков, в его зверином оскале — ребячество, его запахи мускусные и пряные, и Каспиан вожделеет его всем своим существом, когда видит взмокший чуб его величества в пылу сражения, когда Питер оплёвывает его и поносит, изящно извлекает меч из ножен и метит ему в грудь, хотя знает: будь его воля, Каспиан сам вложит сердце ему в ладони. Горькие травы и звенящие ветви никогда не расскажут о том, чего между ними нет и никогда не случится, Верховный Король отводит ему иссушенные нарнийским солнцем волосы ото лба. Каспиан — король и воин, но к ладоням Питера, мозолистым и загорелым, льнёт, как маленький мальчик, когда опускается перед ним на колени, распускает ремни и шнуровки и вжимается носом в льняные кудри почти полюбовно. Острые камни и взрытая ветрами земля царапают ему колени, и он принимает это за благословение. Верховный Король забывается, вцепляется ему в руку, будто в самом деле нуждается в нём, будто Каспиан, касающийся губами его возбуждённой плоти — всё, чего он когда-либо желал, начиная с сотворения мира. — Ваше Величество, — Питер собирает его волосы в кулак, подаётся вперёд со всхлипом. — Каспиан. Вязкая смолистая горечь стекает в глотку, Каспиан чувствует, что у него кружится голова. Питер коронует его и признаёт, и уста его честны, когда он касается ими чужих запястий, будто вассал, подчинённый своему королю, и гневные речные воды сменяются ласковыми и горячими. — Не уходи, — срывается у Каспиана с языка. — У меня предчувствие, будто ты оставляешь меня навсегда. Питер качает головой непривычно ласково, Каспиан ловит с благодарностью его усталую улыбку. Черты его лица не так изысканны и тонки, но юному принцу он кажется совершеннее, чем красивая лилейная Сьюзен, чем хлёсткий темноокий Эдмунд. — Не стой передо мной на коленях. Теперь ты король. Каспиан прикладывается к крепкому бедру лбом, не может надышаться запахами лесными и телесными, властью и злобой осевшей где-то глубоко внутри, Питер рассеянно и мягко его отстраняет, натягивает портки и подпоясывается. Каспиан гордо выпрямляется и вскидывает голову, у него жёлтые белки глаз и царапина, пересекающая шею наискось, одежды покрыты землёй и семенем. — Дитя, — Питер гладит его по гладкой мальчишеской щеке, соскальзывает на шею и тяжело выдыхает. Снисхождение и покровительство Каспиану претит, его переполняет досада, но он не отвечает ничего, порывисто кусает в рот, не король и не воин — необузданный лесной дикарь, поспешно вталкивает язык в мякоть рта, вцепляется в светлый затылок. Взор его короля искажает горечь, река становится морем, так же, как глаза его застилает соляной ком, он выворачивается из объятий, — Мне пора домой.

*

Каспиан думает, однажды морские воды примут его и будет всё: солнце и соль, надрывная сталь и горькие травы.