После бала

Ллевелла натыкается на них постоянно, повсюду: в бесконечных коридорах и темных закоулках, в лабиринтах дворцовых садов и тени беседок... Корвин и Дейрдре не замечают ее, они слишком увлечены друг другом, чтобы обращать внимание на кого-то еще. Ллевелла гадает, как долго продлится эта идиллия. Они слишком неосторожны. Это может быть простительно Дейрдре, но Корвин... Он, как никто другой, знает правила игры. Портить друг другу жизнь давно уже стало излюбленным семейным развлечением. Братья не ограничивают себя в средствах, в оружие превращается все, до чего они могут дотянуться. Малейший проблеск милосердия расценивается как слабость, самая мимолетная привязанность становится уязвимым местом, а тут... Любовь? А ведь отец не раз прямым текстом говорил, что он думает о близкородственных связях. Так зачем нарываться на неприятности? Крутить романы проще и безопасней где-нибудь подальше от Амбера. Подальше от родственников, особенно от отца. Сама Ллевелла обычно так и поступает, но здравый смысл, похоже, не для этих двоих. Она уже пыталась намекнуть Дейрдре, что стоит быть поосторожнее, но сестра предпочла сделать вид, что не понимает о чем речь, и Ллевелла отступила. В конце концов, это не ее дело, семейные развлечения всегда были ей не по душе. Она будет молчать. Но не факт, что будут молчать и остальные, а рано или поздно кто-нибудь обязательно узнает... Может быть, даже уже узнал. Ллевелла даже не удивляется, наткнувшись на них в очередной раз, когда, сбежав с бала, выходит в сад. Вряд ли кто-либо заметит ее отсутствие — Оберон все равно занят и едва ли про нее вспомнит, а братьям и сестрам, как обычно, нет до нее дела. Ночной воздух чист и прозрачен. В стороне от шума и суеты Ллевелла чувствует себя гораздо лучше. Она бесшумно идет по узкой дорожке, обсаженной по обеим сторонам могучими деревьями, и прохладный ветер приятно овевает лицо. Ллевелла не сразу замечает, что здесь, в сердце старого парка, она не одна: на этот раз Корвин и Дейрдре облюбовали небольшую беседку в стороне от дорожки. Ллевелла пытается вспомнить, когда видела их сегодня последний раз, но нужное воспоминание упрямо ускользает. В начале вечера они точно были среди танцующих, а потом... Трудно сказать. Но, похоже, им все это наскучило гораздо раньше, чем ей самой. Ночь, бархатистым черным покрывалом накрывшая Амбер, скрывает происходящее от посторонних глаз, но звуки, доносящиеся из беседки, не оставляют места для сомнений. Неразборчивый шепот Корвина. Тяжелое прерывистое дыхание. Шелест одежды. Треск рвущейся ткани. Тихий полувздох-полувсхлип Дейрдре, переходящий в приглушенный стон... Ллевелла закрывает глаза. Ей не нужно их видеть, она и так знает, что происходит. Она знает, что Дейрдре сидит на коленях у Корвина, судорожно вцепившись в его плечи. Подол ее платья задран, голова откинута назад, а он гладит ее бедро, и его руки постепенно поднимаются все выше и выше, его пальцы проникают в самые чувствительные места, заставляя Дейрдре кусать губы в безуспешных попытках сдержать стон удовольствия... Ллевелла не слышит звука приближающихся шагов. Лишь когда сухая ветка с громким, как выстрел, хрустом ломается под неосторожной ногой, она вздрагивает, но не успевает даже обернуться. Чужая ладонь зажимает ей рот, сильная рука обхватывает за плечи, прижимает к себе. Ллевелла пытается вырваться, но бесполезно. Незнакомец гораздо сильнее ее и с легкостью пресекает все отчаянные попытки высвободиться. А впрочем, незнакомец ли? Ллевелла замирает, прислушивается к собственным ощущением. Человек, прижимающий ее к себе, выше ее ростом, но ненамного. Его горячее дыхание обжигает шею. От него пахнет вином и мускусом, и этот запах кажется таким знакомым... — Тихо, тихо, сестренка, — говорит прямо в ухо голос, от которого у нее мурашки бегут по коже. — Ты ведь не хочешь, чтобы нас услышали, не так ли? Сейчас я уберу руку и отпущу тебя, но только если ты пообещаешь, что не будешь шуметь. Идет? Ллевелла издает неопределенный звук, который, при желании, можно принять за согласие. На более внятную реакцию она сейчас не способна. Кольцо чужих рук разжимается, выпуская ее на свободу. Она резко оборачивается. — Какого черта ты творишь, Эрик? — шипит она, как рассерженная кошка. Понизить голос, чтобы сдержать данное ему обещание, ей даже не приходит в голову: не только Ллевелла услышала, как хрустнула сухая ветка под его ногой. Дейрдре и Корвин уже сбежали, она слышала шелест их торопливых шагов. Из той беседки есть выход и на другую сторону... Эрик смотрит на нее и смеется, и Ллевеллу это злит еще больше. Да что он себе позволяет?! — Я не удержался. Признайся, я тебя напугал? — Вовсе нет! — Напугал, не ври. Ты аж на месте подпрыгнула! — Неправда! — Правда, и ты это прекрасно знаешь. Просто не хочешь признаваться. Тон Эрика нарочито беспечен. Ллевелла знает, что он делает это специально. Ему нравится ее дразнить. Они сроду не ладили. Когда-то он умудрился превратить ее жизнь в ад, но это было давно. С тех пор прошло много лет, и она давно уже не та маленькая девочка, что плакала по ночам, искренне не понимая, за что ее ненавидит сводный брат, которому она не сделала ничего плохого. Дейрдре потом ей объяснила, за что... Только легче от этого Ллевелле не стало. Но зато теперь она вполне может за себя постоять. Этому она научилась здесь, в Амбере. Благодаря Эрику. Впрочем, связываться с ним сегодня у Ллевеллы желания нет. Их война давно в прошлом. Мелкие стычки и грязные выходки, подобные сегодняшней, теперь уже довольно редки. Это всего лишь дань памяти, слабое эхо былой вражды. Она уже давно перестала воспринимать их всерьез. Себе дороже. — Ты пьян, — с отвращением говорит она. И понимает, что это не так. Несмотря на запах, Эрик выглядит трезвым, и глаза у него совсем невеселые. — Не больше, чем ты, — пожимает плечами он. И внезапно спрашивает: — Как давно ты за ними следишь? Вопрос застает Ллевеллу врасплох, заставляет замереть на месте, забыть, что она только что собиралась повернуться и уйти, оставив Эрика один на один с его давней неприязнью. Оправдываться и отрицать что-либо бессмысленно, он все равно не поверит. Эрик верит только в то, во что хочет верить, и мало интересуется вопросом, прав ли. Хотя Ллевелле на самом деле плевать, что он о ней думает. Вот только Дейрдре жалко... — А ты? — вопросом на вопрос отвечает Ллевелла. И запоздало вспоминает, что уже не раз видела его раньше — издалека... Тень, постоянно маячившая на самом краю поля зрения, всякий раз, когда Корвин и Дейрдре были поблизости. Только Ллевелла до сих по не узнавала ее, не придавала этому значения... Эрик улыбается, и эта его якобы понимающая улыбка приводит ее в ярость. Да как он смеет?! Можно подумать, он чем-то лучше нее! — Ты ведь им просто завидуешь, признайся, Эрик! Ты смотришь на них и представляешь, что это ты ласкаешь и целуешь ее, что это к тебе она прижимается всем телом, что это тебя она любит. Думаешь, никто не видит, как ты на нее смотришь? Думаешь, никто не знает, что ты всех своих женщин называешь в постели ее именем? Да весь двор смеется над тобой за твоей спиной! — Замолчи сейчас же! — не выдерживает Эрик. На него страшно смотреть: его лицо застыло, как глиняная маска, но в глазах горит бешеный огонь. Ллевелла понимает, что говорит лишнее, но остановиться уже не может. И не хочет, она и так молчала слишком долго. — А иначе что, ударишь меня? Думаешь, она тебя за это полюбит? — Заткнись! — Она тебя ненавидит, Эрик, она не раз говорила мне это. Даже в нашей безумной семье сестры могут позволить себе быть откровенными друг с другом, ведь мы женщины, нам нечего делить. Она никогда не будет твоей, понимаешь? Никогда. Хлесткая пощечина обжигает лицо. Ллевелла невольно отступает на шаг. Сквозь пелену навернувшихся на глаза слез силуэт Эрика кажется смазанным и едва различимым. Сильные руки ложатся на плечи, встряхивают ее как куклу. Ллевелла пытается вырваться из его хватки, но в следующий миг обнаруживает, что он прижимает ее к стволу дерева так, что она не может даже шевельнуться. — Заткнись, слышишь? Еще одно слово — и, клянусь, я тебя убью! Ллевелла молчит и смотрит ему в глаза. Эрик искренен, и он действительно готов сделать то, что говорит. Впервые за все время, что они знакомы, ей удалось по-настоящему его задеть. А ведь она привыкла считать его неуязвимым, и так странно обнаружить, что это совсем не так... Ллевелла не пытается освободиться — силы слишком неравны. И они слишком близко друг к другу. И даже сквозь пышные юбки, теперь уже безнадежно смятые, она чувствует, как он возбужден. — Я тебя ненавижу, — едва слышно выдыхает она. — Я знаю, — так же тихо отвечает Эрик. И наклоняется к ней. Его губы требовательны и жестки, его язык властно вторгается в ее рот, и неожиданно для самой себя, Ллевелла отвечает на поцелуй, вкладывая в него всю свою ярость и обиду, ревность и желание отомстить. Их языки сталкиваются. Ллевелла чувствует металлический привкус крови, но не знает, чья она... Она не замечает, что Эрик давно уже отпустил ее запястья и больше не пытается удержать ее силой, а ее руки, как по собственной воле, торопливо расстегивают его камзол. Прикосновение к обнаженной коже обжигает пальцы, и Эрик тихо смеется над ее нетерпением — и, странное дело, его смех Ллевеллу больше не злит. Ярость ушла. Остались только его губы, покрывающие горячими поцелуями ее шею, его пальцы, с неожиданной ловкостью расшнуровывающие ее корсет, его волосы, мягко щекочущие ее ладони... Внезапно Эрик останавливается, его руки замирают на полпути. — К тебе или ко мне? — тихо спрашивает он. Ллевелла лишь качает головой, не до конца осознавая смысл его слов. И коротко кивает в сторону беседки: туда. — Здесь нельзя, нас могут увидеть. — Здесь никого нет, только ты и я, — отвечает она. Эрик улыбается и подхватывает ее на руки. Ллевелла обвивает руками его шею, вдыхает его запах. — Назовешь меня ее именем — убью, — совершенно серьезным тоном обещает она. Эрик смеется. — Не стоит верить всему, что болтают при дворе, Вэл. Особенно если ты сама это выдумала. Ллевелла пытается возразить, но Эрик закрывает ей рот очередным поцелуем, и она забывает, что хотела сказать. Его близость пьянит, как хорошо выдержанное вино, его руки скользят по телу, помогая избавиться от теперь уже ненужного платья. Его плащ, небрежно брошенный прямо на землю, бархатист и мягок. Где-то совсем рядом в траве стрекочет одинокий сверчок. Сквозь ветви плюща внутрь беседки заглядывают звезды, яркие и близкие. Ллевелла смотрит на звезды, когда он в нее входит, и понимает, что счастлива. На следующее утро она уезжает в Ребму, не сказав никому ни слова. Ходить по краю, рискуя изо дня в день, — не для нее. А Эрик... Если он захочет ее увидеть, то знает, где ее искать.