я задыхаюсь я задыхаюсь я задыхаюсь я
Резко схватив бумажный стаканчик, парень делает несколько судорожных глотков, пытаясь их большим объемом протолкнуть застрявшие в горле таблетки, но получается у него это только лишь со второй попытки. И с каких пор он вообще испытывает сложности с глотанием? Насладившись свободным дыханием, Джон допивает остатки воды и выбрасывает стакан в мусорный отсек. Взгляд цепляется за мутноватое отражение в зеркале. М-да. Порядок в голове-то успокоительные наведут, а вот порядок на голове после маленькой панической атаки навести ему придётся самому. Волосы влажные, едва послушные, что уж говорить о руках. Сносно пригладившись, он подставляет голову под сушилку для рук и пару минут старательно крутит ею в разные стороны, пытаясь вновь стать сухим. — Надеюсь, Линч всё ещё спит… — бормочет парень, протирая рукавом очки. «Не хотел бы я, чтобы он увидел меня всего красного и опухшего! Начнёт ещё…» Снова щелчок. На этот раз — дверного замка. Джон вылезает в узкий коридор, ловя на себе неодобрительный взгляд полного низкого мужчины. «Извините уж за ожидание…» — слегка раздраженно бросает парень и начинает продвигаться к посадочному месту. За несколько кресел до своего он останавливается и бросает изучающий взгляд на товарища. Его грудь мерно вздымается, руки не спешат поправить слегка покосившуюся маску на глаза, а тонкий плед больше не лежит на плечах, а покоится чуть ниже — в области живота. Линч спит. Как и большинство пассажиров. Всё чисто. Протиснувшись на своё место, парень осторожно садится и поворачивается к иллюминатору, задумчиво вглядываясь в тёмно-синее небо, усыпанное миллиардами звёзд. До прибытия в Японию, должно быть, ещё пара часов — значит время на подумать у него есть. Джон проводит руками по всё ещё горячим щекам, делает круговые движения, «сминает лицо» — как говорит Егор, трёт переносицу. Прохлада накрывает глаза, когда парень прикладывает к ним холодные подушечки пальцев. «Дурацкая фраза. «В будущем тебя нет, Джон»… Что за бред?! Наверняка старик головой двинулся, пока разбирался со всеми своими проблемами… Или может, я ему просто не понравился? Завалил его вопросами, вот он и выдал мне какую-то ерунду, чтобы я отстал. Ну точно! Что за хрень, Господи…» — парень поднимает голову вверх, теребя рукав свитера. Через несколько минут поток мыслей начинает утихать, а тело расслабляется. Не особо церемонясь, он вытаскивает подушку под шею из-под руки Линча и укладывается поудобнее, прикрыв глаза. «Было бы здорово, если бы ты сейчас уснул, Джон. Выспишься, прилетишь себе спокойно в Японию эту… Япония. Япония-Япония-Япония. Почему в середине этого слова пони?.. Там есть пони?» — в этот момент его желудок издал тихий рык. «Покушать бы. Что кушают пони? Прилетим — сразу в столовую. Столовая… От слова «стол». Столица тоже? Нет, она от слов «сто» и «лица». Сто лиц» — на лице расползлась улыбка. «Забавно. Где-то что-то щёлкает. В ритме какой-то музыки. Может, послушать музыку? Нет, лень тянуться за наушниками. Полежу так…» Джон распахивает глаза от пронзительной боли по всему телу. Стало хуже: всё вокруг слишком яркое — впрочем, кажется, что так было всегда, — парень жмурится, пытаясь не застонать от неприятных ощущений, хватается за ручку кресла покрепче и поворачивает голову в сторону Линча. Линча, которого сейчас нет в кресле. Внезапный вдох вызывает ещё один приступ боли — она сковывающая, не позволяющая подышать, такая сильная и неприятная — такую он не испытывал ещё никогда. Все внутренние органы будто сдавили, а затем пронзили длинными острыми иглами. Парень беспокойно оглядывается, открывает рот, чтобы позвать на помощь, но из него вылетают только тихие хрипы. Он пытается закричать, но чтобы закричать, нужен воздух, очень много воздуха — значит нужно сделать глубокий вдох, что для него сейчас не представляется возможным. Беспомощно вглядываясь в глубь самолёта, Джон замечает нечто, от чего конечности моментально немеют, а сердцебиение принимает бешеный темп. Задней части самолёта нет. Она исчезла, растворилась в ярко-голубом небе и белоснежных искрящихся облаках, больше похожих на полупрозрачную сахарную вату. Парень поворачивает голову и смотрит вперёд, где всё растворяется буквально на глазах, пропадает в никуда, оставляя его и ещё парочку пустых кресел в середине фюзеляжа. Самолёт продолжает лететь — облако залетает внутрь, стремясь прямиком на Джона. Он ахает, — боль ушла так же внезапно, как и появилась, — пытается встать, но ноги не слушаются. Облако накрывает его полностью — в нём душно, оно, густое и тягучее, окутывает его полностью, заполняет лёгкие, затекает в уши, туманит взор. Резко крутанувшись, парень перестаёт чувствовать твёрдость под ногами. Это облако поглощает остатки самолёта вместе с его креслом — будет ли он парить в невесомости, когда от мягкого сиденья останется ровное ничего или полетит вниз, сквозь такие же облака? Загадка, которую ему не хочется разгадывать. Белое перед глазами сменяется чёрным. Больше всего на свете Джону сейчас хотелось бы оказаться у себя дома, встать с прохладной кровати, пошире открыть окна и дышать, дышать, дышать, пока всё вокруг не начнёт кружиться в медленном вальсе из-за гипервентиляции. Но вот, темнота рассеивается и парень с удивлением понимает, что лежит сейчас на диване в доме Линча. «Так это был сон…», — уголки губ приподнимаются в улыбке, когда он осознаёт, что оторванный с двух сторон самолёт и пожирающее облако были всего лишь плодами его фантазии, не более. Джон поворачивает голову в сторону окна, где цветут деревья и сладко щебечут птицы, а после спрыгивает с дивана и нерасторопными движениями начинает продвигаться на кухню. Выход из гостиной, направо, теперь налево, ещё налево… Здесь всегда было так много поворотов? С каждым из них коридоры становятся то шире, то уже, но кое-что остаётся неизменным. Груда вещей, сваленных в одну кучу. Все эти вещи ему знакомы — тут десяток его свитеров, вот пистолет, под ним легендарная зажигалка, чуть правее парочка ножей и сломанный телефон. А что там, в самом низу? Парень подходит ближе и не верит своим глазам. Всё то, что было ему знакомо на расстоянии, вблизи превратилось в нечто бесформенное, непонятное и чужое. Он берёт в руки то, что принял за пистолет — им оказывается серый кусок материала, сродни пластмассы, что даже близко не похоже на оружие. Неожиданно в коридоре становится на порядок светлее. Джон приподнимает голову и замечает, что половины потолка больше нет — вместо него взору открывается кислотно-голубое небо, которое кажется ему знакомым. Краем глаза он замечает в коридоре движение — что-то похожее на куртку Линча мелькнуло там, впереди. Ноги сами несут его туда, к очередному повороту и мимолётному видению, он бежит к своей цели изо всех сил, но не продвигается ни на миллиметр. Стены сужаются, а вместо голубого неба его теперь озаряет красное. Сквозь обои просачиваются капли воды — они как утренняя роса, но тоже красные. В свете неба? Капли расползаются по стенам, создают мрачные узоры и стекают на пол. Бегущий из последних сил Джон смотрит на свои ноги — босые ноги, — и понимает, что это вовсе не вода. В перекошенный от ужаса рот влетают несколько брызг, когда парень спотыкается и падает на мокрый деревянный пол. Вкус крови. Железо. Медь? Именно это я буду чувствовать, когда буду умирать? Глядя на истекающие кровью стены снизу вверх, парню открывается новый вид: рухнувший самолёт парит в воздухе, окруженный оранжево-красным пламенем. С борта, украшенного такими же алыми узорами, как и на обоях, в агонии падают горящие люди, сотни людей. Их крики, полные боли и страданий, давят на перепонки, сердце Джона сжимается каждый раз, когда к хору из воплей добавляется новый участник. Хуже всего то, что все люди смотрят на него прямиком в душу, и по их взору сразу можно понять, что они хотят этим сказать.Почему мы?
Глаза наполняются слезами от беспомощности, невозможности помочь. Это я должен умереть! Мне это предначертано, мне, а не вам всем!.. Парень сжимается в комочек, закрывает уши руками, — покрепче, чтобы не слышать, — и зажмуривается, с такой силой, что проявляются звёздочки. — Джон! Я здесь, приятель, слышишь меня? — сквозь шум, будто бы прямиком над головой, проносится знакомый голос. — Джон, ну же! Как по щелчку пальцев весь шум утихает. Пропадают крики, тресканье огня, звуки капель крови, падающих на пол и образовывающих кровавые лужи. Остаётся только умеренный гул и всё тот же голос над головой, только уже более чёткий: — Джон! Он неспешно открывает глаза, готовый снова увидеть кровавые коридоры или ослепительно яркий мир, но вместо этого его взору предстает обеспокоенное лицо друга, едва освещенное мягким приглушенным светом. Парень озирается по сторонам: всё тот же самолёт, целый, да и пассажиры на месте, изменился только вид из иллюминатора — ночь почти закончилась и пара солнечных лучиков вышли радостно поскакать по облакам. Медленно наступал рассвет. «Я всё ещё сплю или уже нет?» — крутится в голове у Джона пару секунд. Под непонимающий взгляд Линча, он с силой щипает себя за руку и, почувствовав настоящую боль, шумно выдыхает, потирая запястье: — Забей. Сны снились странные, ничего интересного. — Ты стонал во сне, — мягко произносит Егор. Джон подмечает, что когда тот говорит не на камеру, его голос становится в сотню раз спокойнее, нежнее и даже как-то более заботливее. — Кошмары, — отмахивается он в ответ, слегка отворачиваясь к окну. Незачем его другу знать о том, кто стал причиной этих кошмаров и их содержание. — Хочешь поговорить? — Нет. Не помню, что там было, — бурчит парень, пытаясь вытереть лужи крови, прочно въевшиеся в память. — Джон… Честно говоря, я всё знаю. Ты до сих пор сидишь на таблетках? — как бы невзначай тихо спрашивает Егор, опуская взгляд в экран смартфона. Джон оборачивается и понимает, что тот просто вводит пальцами по рабочему столу, двигая его туда-сюда. — О чём ты? — Ты знаешь. — Какое тебе дело? — А такое, что это некачественный препарат, Джон. Мало того, что он вызывает привыкание, так ещё и является по сути своей плацебо. Побочных эффектов у него больше, чем положительных свойств. Я думаю, что одной из причин твоих постоянных кошмаров стали как раз таки эти успокоительные. По сколько капсул ты пьешь? — лицо парня после этих слов постепенно начало приобретать красный оттенок. Мало того, что Линч знает о его практически ежедневных кошмарах, так ещё и задаёт такие провокационные вопросы, вынуждая соврать. — По одной. — Я видел, как ты на днях выбрасывал пару таких банок. Хватит, приятель. Расскажи, что с тобой происходит и мы найдём тебе хорошего психотерапевта. У меня есть парочка на примете, но если они тебе не понравятся, я могу попросить дядю… — Не нужны мне никакие психотерапевты! Тем более от твоего дяди. И какого хрена ты вообще знаешь про мои кошмары? Ты что, следишь за мной? — огрызнулся Джон, скрестив руки на груди. — Придурок, мы с тобой почти всё время проводим вместе. Ты думаешь, что я не замечаю твоих вечных кругов под глазами? Не просыпаюсь от стонов, когда ты ночуешь в моём доме? Ты нервный, твоя агрессия сильнее, чем когда либо, а пополнять холодильник сладостями мне приходится чуть ли не каждый день. Ты постоянно просишь проверить машину, когда мы едем куда-то, открываешь бургеры, перед тем, как их съесть, а неделю назад нам пришлось два раза возвращаться домой, потому что ты подумал, что не выключил плиту и оставил окно открытым! Мне продолжать? — не дождавшись ответа, Линч продолжил, — Да у тебя тревожность, Джон! Если не что-то хуже, уж прости, я не врач, чтобы поставить тебе диагноз. Джон съеживается, не зная, что на это ответить. Оказывается, всё то, что он пытался так тщательно скрыть или свести в шутку, всегда было понятным для его друга? Егор, замечая зажатость парня, негромко выдыхает и прикрывает глаза рукой. — Прости, я не должен был так реагировать. Но пойми, Джон, ты мой друг. Мы вместе прошли через уйму всего, ты дорог мне! Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя плохо, ладно? — ответом стало молчание. Парень придвигается ближе и осторожно кладёт руку на плечо товарища. — Всё в порядке? Всё не было в порядке. Джона, пережившего паническую атаку, удушье и парочку нелицеприятных снов, добивает окончательно и он, не в силах больше сдерживаться, опускает голову на грудь Линча, беззвучно всхлипывая. Слёзы вмиг застилают глаза и вот уже парень не видит ничего, кроме мутной надписи на футболке Егора. — Я устал, Линч, безумно устал… Ты прав, мне снятся кошмары и из-за этого я не могу спать. Я налегаю на сладкое, потому что это единственное, что приносит мне кратковременное удовольствие. У меня появились панические атаки и я… Я не знаю, что мне делать, Линч. Всё так плохо и хуже всего то, что я не могу рассказать тебе, из-за чего, — шёпотом проговаривает Джон, пока тяжелая рука гладит его по спутанным засаленным волосам. — Это мучает меня каждый гребанный день, Линч, каждый гребанный день! — Тише, приятель. Ты можешь доверять мне, — так же шепотом проговаривает Егор, продолжая одной рукой гладить волосы парня, а другой придерживать его за спину. — Нет. Если я скажу это, всё изменится, Линч! А мне нравится то, как всё сейчас! То есть… нравилось как было. Неважно, — он утирает рукой слёзы, размазывая их по щеке. Что, если он скажет те слова, произнесенные дядей Линча? Перестанут ли они путешествовать и отлавливать всяких чудовищ ради его безопасности? Вдруг Егор решит поставить крест на своей карьере? Что будет тогда? Он ведь не сможет без своей работы, да и Джон, честно говоря, тоже. — Хорошо, я тебя понял. Тогда действуем так, — Линч кладёт ладони на плечи парня, заглядывая ему в глаза, — Я не знаю, что с тобой происходит, а ты не хочешь мне об этом рассказывать. Что ж, твоё право. Но моё право, как твоего лучшего друга — заботится о тебе, так что по приезде обратно мы идём и записываем тебя к психотерапевту. Идёт? — Идёт, — тихо бурчит Джон, демонстративно закатывая влажные глаза. — Вот и отлично, — Егор легонько хлопает товарища по плечу. — И запомни, пока мы вместе, ни мне, ни тебе не грозит ничего страшного. Я обещаю, что в Японии всё пройдёт гладко. Мы просто сходим в этот дом, ну, максимум сожжём очередную вещицу, считай, почти в отпуск едем… «Отпуск это хорошо…» — с улыбкой думает Джон. «Хорошо…» — шепчут голоса призраков-стражей, поглотивших его.