"В семье каннибалов умер отец, но все равно остался кормильцем"
Томас был взбешен. Нет, он был не просто взбешен, он был в ёбаной ярости. Две недели назад его схватили в собственном же доме, заломили руки, запихнули в рот пропахнувшую ссаньем или же чем-то наркотическим, что заставило потерять сознание. Он чувствовал себя на пике, в непонятках и чертовски отрешенным от всего, что тогда происходило. Он не понимал какого черта происходит. Очнулся уже в какой-то камере. Комната не особо большая – по его скованному сознанию он отметил, что мог бы ее обойти полностью менее, чем за десять шагов. Хотя, возможно, тому виной были его огромные лапищи. В комнате медицинский голубо-белый свет под потолком, причем сделанный так, что не было никакой возможности ухватиться за лампу – она была встроена в потолок и быстро-быстро моргала, мешая сконцентрировать свое внимание на чем бы то не было. Интерьер был очень скудный. Зелено-голубая краска. В многих местах даже потрескавшаяся, производила достаточно угнетающее впечатление. В комнате только кровать, на которой он лежал, тумбочка с неестественно мягкими на вид углами, деревянный стул около кровати и капельница, трубки от которой начинались от мешочка с лекарством и заканчивались где-то у Томаса под одеялом. Погодите, КАПЕЛЬНИЦЫ?! Подвигал руками – ничего не почувствовал. Буквально – он не чувствовал ног, рук. Будто бы все органы осязания сконцентрировались у него в голове. Он не мог чувствовать пальцы, собственные ладони, движения ног, зато прекрасным образом чувствовал свой склизкий мозг, мокрый, но приятно ощущающийся, чувствовал как по венам качалась кровь, даже слегка подвигался, стараясь направить ее в нужное для него русло (спойлер: не получилось), чувствовал как желудочный сок обхватывал собой недавно съеденное яблоко и медленно, медленно уничтожал его. Задергал руками сильнее – их сжало сильнейшей болью, как будто его запястья сжала чья-то грозная рука и с силой прижала к кровати, намекая на интересное продолжение вечера. Наручники, плетка, все дела… Джефферсон повернул свою голову набок и прищурился. А вот и наручники на его руках. С учетом того, что ноги тоже не поднимались, будто прикованные к мягкой, хоть и определенно дешевой постели, он сделал вывод – они тоже прикованы. Томас тихо захихикал. Смех становился все громче и громче. Под конец половина психиатрической больнице была в курсе, что в одной из наиболее защищенных палат находится ебучий псих. Скорее всего, самый ебучий и опасный из всех тез, что находились в клинике. Через неделю у него был суд. Томас еле встал, когда ему приказали. Ну как встал – два человека, которые были обязаны присматривать за ним в суде, потянули его за подмышки наверх, один из них грубо вплел пальцы в кудряшки подсудимого, заставил его поклониться судье и вернул его обратно. Томас был не против. Он вообще не был в том положении, чтобы быть против. Во рту скопилась слюна, уже обычное дело за последнюю неделю, кровь – ему дали в ебало за отказ самостоятельно волочить ноги до кабинета заседательства суда, и немного гноя – за неимением нормальной еды, он облизал абсолютно все, что находилось в достижении его языка. Тарелки, металл цепей и кровати, симпатичного санитара. Ну и подцепил что-то, что противно ощущалось во рту. Он скопил достаточно противной смеси во рту и сплюнул на чужие туфли. Поднял взгляд, нагло улыбаясь. Джефферсон был определенно хорошим мальчиком. Однако, хорошим мальчикам за надлежащее исполнение работы и хорошие результаты от дрессировки полагается вкусняшка. Томас же вкусняшку не получал. Он получал по лицу, между ребер, по шее, огромное количество таблеток, грубых, мокрых, твердых и жидких. Однако, вкусняшками в такой ситуации и не разжиться. Кормили скудно – немного каши, немного супа, отдаленно напоминающего водичку, разбавленную вкусовыми добавками, какая-то капуста. Джефферсон не ел абсолютно ничего из предложенного. Он выплевывал таблетки в лица санитаров, бил по жестяным тарелкам, разбрасывал еду и кричал. А потом его волю подавляли уколами с парализующими веществами, дарами по затылку и лицу, приковывали к кровати и насиловали. Ничего связанного с сексом, но Томас определенно чувствовал, что его мозг ебет определенно психованный ебатель мозгов. Он хотел мяса. Вкусного, мягкого, плавящегося на языке. Джефферсон определенно желал человечины. Томас Джефферсон, 1993 года рождения, был признан психически невменяемым, осужден за убийство пятерых однокурсников и последующее съедение их. Его обязаны были отослать в психиатрическую больницу и держать там до полного излечения. Через неделю он стоит на пороге своего дома. Он сбегает из адового места и теперь определенно понимает, как сильно разочаровался в людях. Злой, взбешенный, разъярённый и все другие прилагательные, что я использовала в описании его состояния ранее. Он был уверен, что его подставили. Подставили самым мерзотным образом – прямым предательством. Не просто предательством – откровенным ударом в спину, от того человека, от которого ожидал между всего. Томас снимает с себя пальто, нагло спиженное у санитара, которого тот вырубил. Поправляет прическу глядя в зеркало и недовольно подмечает на лице бледность и пару появившихся на лице от грязи морщин. Он не любил грязь на своем лице – за этим часто пользовался косметикой. Так и сейчас. Он спокойно зашел в ванную, спокойно включил воду, спокойно окунул руки в воду, намылил и потер друг о друга. Также спокойно отметил вонь разлагающегося тела. Похоже, его главное блюдо уже готово к употреблению. Также хладнокровно Джефферсон зашел в комнату. В его глаза сразу же попался труп, из которого и происходил этот ужасный смрад. Однако, сейчас – для Томаса это был самый приятный, самый вкусный запах на свете. Вкуснее может быть только кусочек бедра некого Александра, его Александра, зажаренного на сковородке с овощами. Рот наполнился слюной. Он слишком голоден и хочет приступить к главному блюду. Склонился к такому приятному, любимого телу, схватился за волосы и потянул на себя, заставляя безжизненно открытые глаза посмотреть на себя. Такие красивые. Джефферсон любил глаза мертвецов, они такие невинные и никогда-никогда не солгут. Когда-то Томас любил и Александра. Тот тоже был невинным и никогда не лгал. Послушно сидел на цепи в их спальне и развлекал Джефферсона, придумывая слезливые стишочки о любви. Раздвигал ноги, когда Томас требовал и наоборот, сам требовал, чтобы его поскорей трахнули. Он был замечательным. А еще он любил готовку Томаса. Джефферсон покупал ему книгу за книгой с различными рецептами мяса – давал своему парню, да, они были в отношениях, счастливых и крепких, Александр с упоением их читал, а вечером сообщал, что хочет попробовать на этот раз. Короче – идеальный мужчина. Если бы у Джефферсона была возможность ставить людям оценки, он определенно бы поставил все пять звезд. Дрожащими, еле удерживающимися на месте руками, но поставил бы. Но Джефферсону только казалось, что Александр никогда не лгал и невинен. От лечащего врача он узнал, что Гамильтон целый месяц – а столько, по мнению Томаса, они встречались – собирал на него компромат – что, как, с кем и из чего он все делал. За день до задержания сообщил полиции. На следующий день Томаса вырубили на улице, увезли в участок, а про Гамильтона забыли. Две недели он сидел на цепи, без еды и воды. Правда, умер уже на третий. Нелепая смерть получилась, если честно. Джефферсон поглаживал темные волосы. Они были такими жирными и грязными, что казалось на них можно что-нибудь пожарить. Впрочем, это не казалось такой уж и бредовой идеей. Он подхватил Александра на руки – он был чуть тяжелее, чем Джефферсон мог вспомнить. Донес до кухни и положил на обеденный стол. В доме Гамильтону никогда не нужна была одежда – поэтому тот уже был обнажен. Кожа начала тухнуть, придавая телу не совсем аппетитный вид. В любом случае, Томаса это вряд ли бы стало останавливать. Не впервой ему было разделывать трупы. Взял любимый нож, с крупным лезвием, вечно заточенный и неизменным «Т.Дж.» на деревянной рукоятке. Не задумываясь рубанул по бедру, отрезая крупный кусок мяса, длиной с пару ладоней. Аккуратно вытер кровь, начавшуюся скапливаться на столе. Густую - у трупа она не может быть жидкой. Аккуратно положил на отрезанное место салфетку – пусть впитывается. Бедрышко положил на доску. Для начала освободил от кожи – у трупа человека она чуть подсохнувшая, снимать ее одно удовольствие, что сильно отличается от кожи животных. Прополоскал под холодной водой. У него не было сомнений, что готовить. Александр любил тушеное бедрышко и шейку с красным перцем. Таким образом он приготовит вкусную точку в их красивом финале. Аккуратно порезал бедро на ровные кубики. Еще немного помял их руками, выделяя немного мясного сока. А еще ему всегда нравились бедра Александра, мягкие, упругие, в них всегда хотелось зарыться носом и вдохнуть. Мясо трупа пахло мясом трупа – и ничем больше. Но не то, чтобы Джефферсону приходилось привыкать. Отправил на сковородку. У него была любимая, круглая, с глубоким дном. Туда может поместиться килограмма два, не меньше. Вспомнил про то, что ничем не смазал сковороду. Тем же ножом, что и снимал только что кожу, он срезает несколько прядей у Александра под корень. Добавляет на сковороду – та довольно зашипела, когда засаленная волосня коснулась раскалённого металла. Все-таки реагирует на такое. Джефферсон обязан это запомнить. Шейка должна жариться намного меньше. Ее надо добавлять в сковороду вместе с овощами – так как-то рассказывал Гамильтон, прочитав книгу о лайфхаках для работы с мясом. Ну, пока Томас будет делать шею – а там кости!!! бедро успеет успешно затушиться. Он даже перец успевает порезать кубиками. Еще один отдельный талант Томаса – он умел резать все что угодно идеальными кубиками. Перец, картошку, морковку, человека. Положил какую-то кастрюлю под голову Александра, чтобы та была приподнята. Взмах ножом, удар, и голова отделена от шеи и остального тела. Томас особенно любил тела после смерти – кости хрупкие, словно фарфор, резать их – одно удовольствие. Второй взмах ножом, удар – тело безжизненно, как и должно быть, валяется отдельно от шеи. Томас Аккуратно поставил голову Гамильтона на то место, где ранее находилась шея. Повернул в сторону обеденного сидения. Кушать приятней в компании. Ведь тогда можно и поболтать. Шерлок разговаривал с черепом, почему же Томас не может? Шею тоже обработал горячей водой. Подцепил ножом кожу, аккуратно стянул. Позже натянул на руки перчатки – не хотел касаться ногтями холодных костей – и одну за другой начал доставать мелкие косточки. Эта работа была сродни ювелирной – неверное движение и он сможет задохнуться, неудачливо проглотив чью-то кость. А этого же никто не хочет, верно? Закинул ее в сковороду. Отметил, что масла стало чертовски не хватать, поэтому взял ножницы и с садистским усердием обкромсал чужие патлы. Закинул их внутрь, сразу же закрывая крышкой, чтобы те не стали плеваться солеными отходами. Через несколько минут туда полетел и перец. Тушилось под крышкой минут двадцать. За это время Джефферсон успел отрезать мясистые куски тела любимого человека, убрать в пакет и в морозилку. Оставшееся тело с костями запихнул в крупный черный пакет и вынес на помойку. Голову оставил – его лживая морда будет прекрасно смотреться вместо подсвечника. Или вазы. Можно выколоть глаза, залить туда воды и посадить невероятной красоты розы. Помыл посуду, кухонный стол, раковину. Протер полы на том месте, где его блядь сидела последние две недели. Провел время с пользой. Когда начало из кухни отдавать запахом жареного мяса, он поспешил туда, быстро снимая еду с плиты и ставя сковороду на предусмотрительно подставленную разделочную доску. Выложил порцию на тарелку. Посыпал сыром и бальзамическим уксусом с гранатовой отдушкой. Сел напротив головы Алекса и начал свою трапезу. Было чертовски вкусно. Человеческое бедро напоминало Томасу свинину – только более насыщенную и жесткую. Шейка же была ближе на вкус к говядине. Он всегда поражался, как человеческое тело могло вмещать в себя так много разных вкусов. Он откусил кусок. Еще один. И еще один. Томное наслаждение от жареного мяса скопилось где-то у него в горле, спустилось к сердцу, погрело его самой нежной любовью, на которую в принципе может быть способна еда, и спустилось вниз к желудку, чтобы счастливым предаться в забвение. И ему было чертовски вкусно."Хорошо было каннибалам: не нравится человек — убил, нравится — съел"