Приходи ко мне во сне

«Спи и забывай, Всё, что было сделано. Спи и забывай  Всё, что не сбылось. Памяти ладья цвета чёрно-белого, Отпускай её вдаль по водам грёз, Вдаль по водам слёз». ~рок-опера «Орфей»~ *** Гипнос всегда был лишь мимолётным гостем на Олимпе. Сын Эреба-мрака и Нюкты-ночи, брат-близнец жестокосердного Танатоса-смерти, которого боялись даже боги, он построил своё царство грёз в краю вечных сумерек, на границе между миром живых и миром мёртвых. Гораздо чаще, чем среди богов, Гипнос незримо летал среди людей, да и любил их общество намного больше. Однако была одна причина, заставлявшая всё же появляться на Олимпе время от времени. Причина была богиней ослепительной красоты, что восседала на золотом троне по левую руку от Громовержца Зевса. Царица богов, само воплощение горделивой стати и изящества. Одним взглядом она могла заставить преклонить перед ней колени, одним взмахом руки — перекроить судьбы. Недосягаемая, на всех глядящая свысока, она казалась надменной и холодной. Боги видели только две её ипостаси: царственное равнодушие и коварная мстительность, когда в гневе она была способна абсолютно на всё, лишь бы поставить на место очередную пассию своего бесконечно неверного, раз за разом унижающего её супруга. Но Гипнос был наблюдательнее прочих, ему были ведомы тайные помыслы и грёзы даже богов, поэтому он знал: за всем этим апломбом Гера прячет глубокие раны, отчаяние от невозможности выбраться из золотой клетки или отомстить самому всесильному виновнику её бед. Печаль и бесконечная усталость — вот что таилось на дне её глаз, прекрасных, как два сапфира на свету. Но стоило её взгляду мимолётно упасть на Гипноса, как в них вспыхивала живая искра, делая богиню совершенно неотразимой — такой, какой она была до замужества. Вспыхивала, чтобы погаснуть, ведь из золотой клетки нет выхода. Тем не менее, боги отлично знали, что именно, кроме красоты и грации, нашёл в этом куске льда любвеобильный Громовержец, и почему после всех веков брака и своих постоянных измен он порой вновь как впервые терял голову от страсти к жене. Своенравная и гордая, острая на язык, могущественная и безрассудная Гера была единственной, кто смел тайно или явно бросать Зевсу вызов, оспаривать его решения, идти наперекор. Однажды, не выдержав унизительных измен некогда любимого мужа, Гера осмелилась устроить заговор против него. И была столь убедительна, что почти все олимпийцы поддержали её притязания на трон. Набросились на Громовержца, заковав его в неразрывные цепи, и заперли. Однако затем заговор провалился, Зевс был освобождён, а боги-предатели приползли к ногам хозяина, как побитые собаки. Лишь Гера не склонила головы, даже когда её заковывали в те же самые цепи. В страшном гневе Зевс повесил жену на этих цепях между небом и землёй, присовокупив ещё тяжёлые наковальни, и заявил, что висеть ей так в вечных муках до скончания времён. Никто не решался даже заикнуться о том, чтобы прийти на помощь царице, опасаясь кары. Но весть о её дерзком, почти увенчавшемся успехом мятеже разлетелась повсюду, достигнув и морского дна, и царства Аида. Железносердному Танатосу было велено стать тюремщиком богини, следить, чтобы муки её были нескончаемыми, а заточение — безысходным. Между тем Гипнос, в отличие от своего брата-близнеца, славился неуёмным любопытством, и после этой вести ему ужасно захотелось взглянуть на царственную мятежницу, которую он прежде никогда не видел. Властителю морока не составило труда притвориться собственным братом, ведь внешне их отличал только цвет волос и крыльев: у Танатоса они были чёрными, а у Гипноса — светлыми. Тогда он и увидел её впервые. Истерзанную, но несломленную. Сильную, прячущую невидимые кровавые слёзы глубоко внутри. — Вновь пришёл мучить меня, послушный подземный пёс? — звеня цепями, сардонически усмехнулась Гера при появлении Гипноса, явившегося в образе её тюремщика. — Ты сама виновата в своём положении, а не Танат. На его месте мог бы быть кто угодно, но кара твоя была бы неизменна. — повинуясь порыву, Гипнос снял морок. С неподдельным изумлением богиня наблюдала, как прямые чёрные волосы, собранные в хвост на затылке, превращаются в короткие пепельные кудри, а антрацитовые крылья становятся сизо-белыми. Поняв, кто перед ней, она гордо поджала губы. — И зачем ты явился сюда, легкокрылый бог сновидений? Поглумиться? Если о твоём появлении здесь узнают, тебе несдобровать. Гипнос беззаботно рассмеялся. Он всегда был лёгок, ничем не отягощён, в том числе — пиететом перед кем бы то ни было. Наравне с Гелиосом, Эос, Танатосом и другими он являлся одним из немногих первородных титанов, с властью которых олимпийцы ничего не могли поделать даже после победы в титаномахии, потому что их силы составляли основы мироздания. — Мне лишь хотелось взглянуть на ту, что осмелилась бросить вызов царю богов. Раскаиваешься ли ты в содеянном, царица? Ведь теперь тебе никто не поможет. — Раскаяться — значит желать вернуться к прежнему. Но вы, мужчины среди богов, не имеете ни малейшего представления о верности, все ваши слова и клятвы о любви — ветер, а жена для вас — всего лишь пустая красивая игрушка рядом, не имеющая права на чувства и мнение. Лучше провести вечность в этих оковах за попытку вырваться, чем вернуться к унижениям. Сожалею я лишь о том, что пожалела своего дражайшего супруга и просто заперла, а не отправила в Тартар к праотцам, где его, я уверена, ждали бы с распростёртыми объятиями. Если ты удовлетворил своё праздное любопытство, то поди прочь! Мятежность, уязвлённая гордость и отчаяние. Крик о помощи, спрятанный за идеально ровными интонациями. Беспощадные молнии в океанически-синих глазах, обрамлённых длинными тёмными ресницами. Обманчивая хрупкость. Гипнос не мог бы сказать точно, что из этого так заворожило его в тот миг, что он, словно под действием неведомых чар, подлетел совсем близко к опальной богине и коснулся её виска. Если Танатос по долгу службы приносил с собой леденящий ужас, то Гипнос мог подарить временное забвение, ложное, но оттого не менее сладкое освобождение, покой. С этим единственным невесомым, почти нежным прикосновением сбывались самые невозможные мечты, отступала невыносимая тяжесть. Словно кто-то укутал мягким тёплым одеялом насквозь продрогшее тело. Богиня вздрогнула и недоуменно взмахнула ресницами, но когда взгляд сонно затуманился, с губ её сорвался вздох небывалого облегчения. — Спи, царица, — сочувственно прошептал Гипнос, — Я постараюсь немного облегчить твои страдания. Ты разрушительна в своём гневе и порой творишь безумные вещи, но… ты не заслуживаешь всего этого. После Гипнос действительно ещё не раз наведывался к ней вместо брата, принося мятежнице покой вместо страданий, и Гера встречала его благодарной улыбкой, которая наполняла притягательным теплом и чувственностью её холодную красоту. Коварная богиня быстро поняла, что Гипнос очарован ею, и умно выстроенными беседами, ласковыми речами всё крепче заманивала его в свои сети. В конце концов бог сна впервые за вечность влюбился без памяти и решился помочь царице освободиться. Уговорил подземную богиню Стикс, которая была верной соратницей Громовержца во время Титаномахии, попросить верховного бога смилостивиться над Герой под предлогом того, что все семьи и в частности женщины на земле остались без защиты и покровительства своей главной богини. Однако для освобождения Гере пришлось с грехом пополам дать нерушимую клятву священными водами Стикс о том, что она никогда больше не поднимет восстания против мужа. Всё вернулось на круги своя. Только на Олимпе стал иногда появляться гость, которого, впрочем, разомлевшие от обильных возлияний амброзии и нектара боги охотно привечали. Обаятельный белокрылый красавец приносил с собой умиротворение и беззаботный смех. Они думали, он ищет их расположения, но в действительности оно и даром бы не сдалось древнему титану; он прилетал лишь чтобы поймать искру во взгляде печальной царицы, поговорить с нею о чём-нибудь, пока прочие увлечены пиром. Любоваться ею и дарить ей отдохновение. *** Дважды Гера обращалась к Гипносу за помощью, в которой ей отказал бы любой другой. В первый раз — когда Зевс на радостях перед рождением очередного бастарда поклялся, что родившийся в этот день потомок Персея станет верховным царём. Гера воспользовалась этим, чтобы власть досталась другому персеиду, а не бастарду Зевса — приказала своей дочери, богине родов Илифии, задержать роды у любовницы Громовержца Алкмены и ускорить роды у Никиппы, жены ещё одного персеида Сфенела, царя Микен. В результате Никиппа родила раньше, и обещанную власть получил её недоношенный сын Эврисфей, а сын Алкмены Алкид обречён был быть его рабом. Однако Гера не смогла бы провернуть всё это под всевидящим оком Зевса, поэтому попросила Гипноса усыпить его. Готова была рассыпаться в заманчивых посулах, чтобы уговорить бога сновидений, но каково же было её удивление, когда этого не потребовалось: Гипнос согласился пойти против царя богов просто потому, что Гера попросила об этом. Привыкшая к жадности и абсолютному эгоизму олимпийцев, богиня помимо признательности ощутила давно забытое тёплое чувство, которое было опасней всего того, что она творила, особенно потому, что не было никаких сил ему противостоять… Что-то дрогнуло, затрепетало в холодном отравленном сердце, потянувшись, как цветок к солнцу, к другому сердцу, где безраздельно царила одна лишь Гера. Зевс впал в неистовство, когда узнал о произошедшем, но Гера только злорадно посмеялась над его яростью, а Гипноса верховный бог карать пока не решился — бог сновидений был важной частью баланса в мироздании. Второй раз царица обратилась за помощью во время Троянской войны, желая помочь ахейцам, впротивовес Громовержцу, покровительствовавшему троянцам. И вновь Зевс хоть и был разъярён, но ничего не мог сделать за это ни жене, ни древнему титану. Однако заподозрил неладное, всерьёз задумавшись над тем, на каком основании Гипнос имеет дерзость идти против воли царя богов, потакая своенравной Гере. В Громовержце взыграла доселе невиданная ревность, но, не имея никаких доказательств своим подозрениям, он решил поступить хитрее: женить Гипноса на одной из прекраснейших жительниц Олимпа, брака с которой добивались многие — на харите Пасифее. В вопросах брака верховному богу никто не смел перечить, и Гипносу пришлось подчиниться. Он никогда не говорил Гере открыто о своей любви. Она никогда не отвечала о взаимности. Но всё это было очевидным в обилии двусмысленных недосказанностей, слишком долгих взглядов и кратких, но пылких прикосновений. И незадолго до его свадьбы, одной безумной ночью, когда Гера вдруг объявилась в чертогах его роскошного дворца на краю мира, куда не доходили взоры прочих богов, они решились открыться друг другу в своих чувствах. Открыться всего на одну ночь, чтобы после навсегда забыть… или, напротив, на долгие века сохранить в сердцах. — Останься здесь, со мной… в моих силах заморочить головы хоть всем олимпийцам, если понадобится, я устрою вторую Титаномахию, но… Гера приложила пальчик к губам распалённого возлюбленного, заставляя того замолчать, и покачала головой. — Нет, я уже усвоила этот урок. Даже над богами властна Ананка-неотвратимость… у каждого из нас свои роли, своя ответственность, которую не вынесет никто иной. Но моё сердце отныне с тобой, только с тобой я свободна и счастлива. Знаешь, любимый, никто не удивится, если с той горой дел, которая всегда на мне, я буду чуть чаще отдыхать. Улыбаясь, богиня поцеловала очарованного владыку миражей и горячо прошептала: — Прошу, приходи ко мне во сне…