Сорваться с облаков

      На кладбище было тихо. Давно уже разошлись назойливые люди в наигранно черных фраках и скрывающих зевоту вуалях. Исчез театр, и лишь туман обнимал совсем еще свежую могилу. Белые цветы едва заметно шевелились. Хотя не было ни малейшего намека на ветер, лепестки цветов едва заметно подрагивали. Даже они скорбели, что в этот утренний час должны изменить своей природе безупречной красоты и оплакивать того, кто был спрятан под толщей земли и белого ковра. Лишь тишина и туман в самый-самый первый раз приняли к себе спрятанного, закрыли, отогнали прочь от него внешний мир.       Над роскошным великолепием белых лилий возвышался простой деревянный крест. Несовершенное изделие, лишь временная замена чему-то безусловно более великому. Чему-то, что, будто бы в долг, будет прощальным подарком черных фраков и сетчатых вуалей. Когда-нибудь, когда осядет земля. А пока неказистый крест скорбел, утопая в тумане и тишине, склонялся над сырым холмиком и будто бы безмолвным стражем нависал над спрятанным.       Легкое дуновение ветра всколыхнуло цветы, заставило трепетать траурные ленты. Туман отпрянул, обнажив так отчаянно пытавшуюся затеряться могилу. Так рано вырытую. С такой несправедливой готовностью украшенную. Предназначенную тому, кто не успел понять, не получил шанса смириться. Тому, чей занавес так неожиданно рухнул, сорвавшись с подло уставших от существования креплений.       А на кресте висела Марионетка и безмолвно плакала. Туман обошел ее стороной, оставив на прекрасных, искусно раскрашенных и покрытых лаком щеках капли. Безжизненные зеленые глаза смотрели туда, где должно было находиться сердце спрятанного. Марионетка смотрела, не в силах отвести взгляд, не имея возможности моргнуть. Сердце не билось и никогда бы уже не забилось. Как бы ни хотелось. Как бы ни просили. Но Марионетке об этом не было известно.       Она была так близко. Она знала, что безмерно тяжелая земля уже лишила погребенного всякого чуда на спасительный вдох. Даже если бы. Да просто если бы. Но все равно хотелось протянуть свою ненастоящую, поддельно бледную руку к этой уродливой земляной насыпи и почувствовать сквозь нее такой живой, такой бесконечно сильный стук. Тот, который сопровождает каждый удар упрямого и неутомимого сердца. Почувствовать жажду, почувствовать голод. Почувствовать, что снизу не просто тело, которое позорно спрятали, будто бы страшась его нынешнего брака, но тот, что способен любить и ненавидеть. Тот, кто должен был успеть хотя бы понять. Тот, кого лишили шанса на настоящую смерть, заменив жалким подобием. Марионетке лишь хотелось ощутить движение и невыразимо яркий свет. Туман печально прошел мимо, вновь сгущаясь вокруг лепестков цветов. Серая пелена, такая причудливая и густая, холодным покрывалом скрыла застывшую могилу. Марионетка видела все хуже и хуже, и вот уже растворилось в этой пелене такое же серое небо, и даже несовершенный крест потерялся где-то в необозримой вышине. Лишь темные пятна на лепестках лилий не желали сливаться в осязаемой скорби, подсказывая Марионетке своим узором, куда нужно смотреть. Где все еще могло быть бьющееся сердце.       Необъяснимый холод пробирал фальшивое тело. До самых кончиков выверенных пальцев, он забирал кусочек за кусочком. Даже едва заметные ниточки дрожали от напряжения, которое пронизывало прелестное создание насквозь. Не ведая, что такое боль, она наивно верила, что будет вечно хранить покой того, кто еще когда-нибудь мог подняться в полный рост, кто наверняка просто слишком устал, чтобы убрать с глаз сырую землю. Чье сердце наверняка скоро вновь толкнет застывшие ребра, заставив цветы торжествующе и неверяще откликнуться и вздрогнуть.       Устало и безнадежно вздохнул ветер. И вновь туман отпрянул в страхе, и будто бы скрипнул крест, еще больше подавшись вперед. А Марионетка ощутила, что свободна. С оглушающим треском оборвались как будто бы крепкие нити. Она упала почти прямо к основанию креста, но ветер легкой рукой направил к столь желанному узору из черных крапинок на роскошных белых лепестках. Марионетка вновь застыла, приложившись изящным и точеным ушком к столь безобразному холмику. Ее глаза смотрели в пустоту, пока туман в который уже раз собирался вокруг, принимая и ее в свои утешающие объятия.       Земля была безмолвна и неподвижна.