Достиг я высшей власти...

      — Что видно?       — Народ, милорд. Народ, — в высоком стрельчатом окне и впрямь, помимо башни ратуши, и черепичных крыш, виднелась запруженная волнующейся чернью площадь.       — И что… народ?       — Стенают женщины, рыдают дети, мужчины проклинают вас, милорд, — расположившись в оконной нише — благо, стены замка были толщиной почти в метр, и там хватало места, — граф Блэкхорн и впрямь мог видеть всё это. На самом деле, его зоркие тёмные глаза различали даже больше. Он мог хорошо рассмотреть, что именно заставило народ собраться в этот не самый добрый час на городской площади.       — Пожалуй, есть причина, — собеседник барона в окно не глядел, но тоже знал, что заставило добрых горожан покинуть свои дома и сбиться в шумную, крикливую толпу.       — Да, милорд, — на губах Блэкхорна заиграла улыбка.       — Он был так молод и хорош собой…       — И так силён!       — Всё верно. Однако же… я голову ему отсёк мечом, — десница в бархатной перчатке легла на вызолоченный эфес подвязанного к поясу оружия, — и насадил на пику, которая поднята ныне над площадью моей столицы.       — О, этого народ вам не забудет, — Блэкхорн нашёл глазами пику, высокую, из доброго крепкого кедра. На самой её вершине сверкала золотыми кудрями отрубленная голова. На красивом лице не было ни кровинки. Оно было бледно, как снег, и ясные глаза навек сомкнуты, и только чувственные губы — чуть приоткрыты. Как-будто бы мертвец хотел сказать своё последнее слово… Но не мог. Три десятка стражников, закованных в чернёные доспехи, не позволяли черни приблизиться к этому страшному символу новой, ещё только подступающей эпохи. Их острые пики сверкали на вечернем, уже заходящем солнце, и на багровых плащах скалились острозубыми серебряными пастями венценосные волчьи головы.       — Пусть помнят.       — Милорд! — дверь отварилась, и в украшенный старинными гобеленами чертог, где до этого были только двое, вошли ещё трое. Все они были одеты дорого — в меха и бархат — и на плечах сверкали золотые цепи, усыпанные драгоценными камнями. Длинные рукава их костюмов опускались так низко, что волоклись по полу.       — Милорд! — все трое поклонились. Возглавлявший визитёров был низок и толст, и в довершение — совершенно плешив, но этот недостаток покрывал большой и пышный чёрный шаперон. — Мы — представители столичных сословий и цехов, и первых гильдий, хотели бы стать первыми, кто засвидетельствует: радость! Мы радость и удовлетворение испытываем, видя, как высоко и славно реют над нашим добрым городом знамёна герцога…       — Позвольте! — Блэкхорн и не подумал подняться со своего места, и никак не выразил почтения визитёрам, но без стеснения прервал речь из вожака. — Должно быть, вы так стары, что вас глаза подводят?       — Милорд Блэкхорн? — толстяк был озадачен: на круглом лице подрагивали розовые щёки.       — О, — граф изобразил вздох облегчения, — я обманулся: меня вы узнали… Тогда, — он снова встрепенулся, — я сам ослеп!       — Милорд!       — Я, право, как ни стараюсь, не вижу над столицей герцогских знамён…       — Милорд?       — Знамёна короля мне хорошо видны, — взгляд Блэкхорна — взгляд ястреба, тяжёлый, чёрный, — пронзил визитёров.       — О, о-о-о! — щёки толстого представителя сословий, цехов и гильдий заколыхались ещё сильнее. — Теперь и я… теперь и я их вижу! Должно быть…       — Должно быть, вы устали от трудов? — смоляные брови графа театрально изогнулись. Вероятно, это должно было выражать сочувствие и понимание.       — Всё верно, милорд Блэкхорн, — потупил взгляд старший из гостей.       — Так, что вас привело к нам, господа?       Все трое визитёров склонились ещё ниже.       — Поскольку… государь… — толстяк посмел бросить робкий взгляд на фигуру в багровом облачении, — почтил наш город своим монаршим визитом, то мы хотели бы ему преподнести дары…       — И где они?       — Их выгрузят с телег… — С одной? — Блэкхорн озабоченное поднял бровь.       — Как можно, граф! — схватился за сердце толстяк. — Из целых трёх…       — Из четырёх, — поправил Блэкхорн.       — Конечно же… — трое гостей переглянулись, — четвёртая подъедет скоро… возница… — толстяк запнулся, подыскивая слово.       — Пьяница и вор? — сокрушённо закончил фразу граф.       — Как есть, милорд! Лентяй, каких не видел свет…       — Что же, — Блэкхорн поднялся, наконец, от окна, преувеличенно церемонно поклонился своему милорду, и, обойдя его незыблемую, царственную фигуру, подступил к гостям. — Подите, — он махнул рукой, — король доволен вами.       За визитёрами закрылась дверь, и сразу же — заколыхался гобелен, где выцветший единорог сошёлся в битве с потускневшим львом. Зачихав от пыли, из тайной двери вышел старик в долгополой чёрной мантии.       — Мэтр Клемент! — радостно приветствовал его Блэкхорн. — Что слышно от созвездий вещих?       Старик, чей взгляд искрил безумием, а борода давно не знала гребня, не одарил графа ответом, но низко склонился перед вторым мужчиной — тем, который украшался одеждами из королевского алого атласа и соболей.       — Мэтр Клемент, — сухо поприветствовал старца тот, которого называли милордом, герцогом и королём. — Какие вести вы несёте мне?       — Незыблемость и безмятежность, государь! — дребезжащий голос мэтра Клемента ему весьма подходил, и когда он блеял, его длинная борода вилась, подобно седой змее. — И годы, годы долгие правления страной и…       — Как радостно, — лицо Блэкхорна, однако, не выражало даже тени светлых чувств. — А мне вы можете предречь какую-нибудь малость?       — Я должен вопросить… — старик воздел персты к скрытым за сводами замка небесам, — у Сил, что пребывают…       — Я вас прошу, — с серьёзном миной приложил ладонь к груди Блэкхорн, — об этой милости. И отплачу стократ.       Старик ушёл, опять сокрывшись за гобеленом — там был проход, ведущий в башню колдуна — ту часть королевского замка, где всецело царила мистическая тайна, и вековая пыль…       — Он то же самое предсказывал и зятю моему… — вслед старику проговорил король.       — Я помню, — подтвердил Блэкхорн. — Однако же, ему я подал чашу с ядом…       — Я видел, как он корчился. Там было много крови.       — …и умертвил сестру, его вдову, — пальцами левой руки король коснулся перстня на своей деснице: сверкало золото и крупный чёрный камень. — Вот здесь хранился яд.       — Его я приобрёл у старой ведьмы, — припомнил Блэкхорн, — той, что жила в предместье, за гаванью.       Король ответил кивком.       — Её ещё потом нашли в канаве, — добавил граф, — напившись допьяна она… до дома не дошла. И околела, — он усмехнулся. — Однако же, все деньги прокутить успела…       — Неужто, граф, вам будет мало денег с четвёртой из телег?       — Милорд, — граф поклонился, и стразу — встрепенулся: за дверью раздались шаги и голоса. Их было несколько, один другого громче:       — Взываю к правде, к высшему суду, к короне! Милорды, здесь король! Король рассудит!       — Милорды! — распахнув дверь, Блэкхорн окинул грозным взором спорщиков. Их было немало, и все — почтенные и знатные мужи, сановники, советники монаршего двора. Но главных — только двое. Они и влетели в чертог, остальные — безмолвной публикой толпились за дверями.       — Как счастливы! Как счастливы все мы! — упав на колени, хоть он и был стар, и давно мучился подагрой, лорд-казначей всё же простёрся ниц пред королём. В своей руке, на удивление крепкой, он сжимал добрый десяток запечатанных конвертов.       — Доносчик лживый! Клеветник! — вслед за казначеем в чертог ввалился лорд-канцлер. Он был моложе, но короток и крив, и на его лице, хотя оно само по себе было нездорово-алым, ещё ярче багровела крупная бородавка, слово назревшая под правым глазом клубника. Он также бухнулся перед королём на колени. — Мой государь!       — В чём дело, славные милорды? — Блэкхорн вновь взял на себя роль королевского герольда, ведущего от имени монарха все дела.       — Вот этот! Этот, — казначей ткнул в канцлера рукой, — негодяй! Он был и при безвременно почившем…       — Каком? — спросил Блэкхорн.       — Увядшем от природного недуга, — поправился старик, — покойном короле… Так вот, он был предатель, и только о своём…       — Неправда, государь! — возопил пуще того канцлер. — Я Ричарда, чья голова сидит на пике, ненавидел, и знал, что он погубит государство! Не защитит, а приведёт ко краху! И при тиране, беззаконно правившем до вас, был верен только истине! И знал, что обязательно придёт законный государь!       — Своей родне раздал имения и замки! — вторил казначей, бросая на соперника недобрые взгляды. — И отдал Пять Портов такому вору, что не сыскать во век, и…       — Я?! — канцлер, побагровев ещё сильнее, задыхаясь от возмущения, обеими руками схватился за грудь. — Я, государь, не знал себе покоя, служил закону, правде, и короне! Я…       — От королевских графств присвоил все доходы!..       — …Не зная сна, корпел в архивах канцелярий, проверил завещания давно почивших государей. Законных! А не тех, которые назначили вот этих… — ткнув казначея локтем проголосил канцлер. — И там нашёл весомейшее доказательство, что только вы — законный государь. Корона только ваша!       — Это… славно, друзья, милорды, братья, — Блэкхорн был сама любезность. Он поднял с колен канцлера, который был ему, истинному рыцарю и настоящему великану, едва ли даже по плечо, и, несмотря на благородное происхождение, не побрезговал отряхнуть пыль с колен этого сына столичного купца.       — Милорд Блэкхорн, — льстиво заулыбался канцлер, не забывая с ненавистью и злым торжеством поглядывать на казначея. — Всё — для короны! Всё для государства!       — Я верю в вас, милорд, — прижав ладонь к груди канцлера с жаром проговорил граф, прежде чем выпроводить коротышку, а заодно и вытолкать вон ползающего в ногах казначея. Только потом Блэкхорн торжествующе повернулся к своему сюзерену.       — Вот видите, милорд! — граф ликовал. — Царствуйте по праву!       — Доносы, козни… — проворчал король.       — Всё лучше, чем звон стали.       — Это верно... — но продолжил тихо. — Я сам и лгал, и доносил. Я ложью положил вражду меж королём и Ричардом: врагов рассёк и стал сильнее сам!       — И вот — у вас на голове венец двойной: победный и монарший! Эй, слуги, — выглянув в открытую дверь крикнул Блэкхорн. — Вина! Вина из королевских погребов! Отпразднуем триумф, победу нашу.       — Блэкхорн…       — Милорд?       — Всё, чем достиг короны — оружие, овеянное подлостью и славой, — из рук моих теперь уйдёт к врагам. Оно доступно только тем, кто обитает в тени трона…       — Я буду вашим рыцарем и стражем! — слуги подали вино, и Блэкхорн, сжимая золотую чашу, и прижимая руку к сердцу, опустился на колено перед королём. — Я буду вашим псом цепным, как прежде — верным. Я загрызу любого, кто осмелится хоть глянуть косо на Королевское Величество…       — Народ…       — Его мы сдавим неподъёмным тяглом! Посадим мужичьё на пашню короля…       — Дворяне…       — Всех недовольных мы погубим быстро! Развяжем войны, бросим в самое горнило — под стены крепостей, где грубый лук и арбалет пробьёт доспехи, перенятые от предков!       — Блэкхорн…       — Милорд, я с вами до конца! — последние слова Блэкхорна потонули в звуках, летящих со двора.       — Что там за шум?       — Гонец, — поднявшись, Блэкхорн шагнул к окну, и, не боясь, выглянул далеко наружу. Его уже не интересовала волнующаяся на площади толпа. — Не разберу герба.       — Милорды! — когда гонец поднялся, его и вправду с ног до головы покрывала дорожная пыль. От протянул Блэкхорну свиток.       — От верного Олдкасла, — срывая печать сказал граф, и устремился взглядом к записанным прыгающей рукой строкам. Спустя мгновения он понял взгляд на короля. Теперь уже в голосе Блэкхорна не было ни бравады, ни веселья. — На севере брат Ричарда собрал большое войско. Из вольных марок с ним немало лучников, союзники, друзья… Идёт сюда, чтоб отомстить за короля и брата… и «узурпатора лишить короны», как пишет он в своих воззваниях к народу.       — Олдкасл?       — Жив, но был разгромлен, и с войском отступает к Уайтширу, — Блэкхорн снова сверился с письмом. — Надеется набрать солдат и к нам прийти на помощь.       — Народ?       — Народ не с нами.       — Прикажи запрячь коней.       — Исполню, государь.