Выдуманный друг

      Он заходит в полутемную комнату, по инерции закрывает дверь, но не щёлкает выключателем; расстановку в комнате он знает наизусть, поэтому в освещении нет никакой нужды.       Проходит вглубь, стаскивает с плеча серый рюкзак, садится на заправленную кровать и прикрывает лицо руками устало. Илья сегодня задержится на репетиции КВН, поэтому на ближайшие пару часов он, наконец, останется один. Почти один. — Лучше переоденься, Тох. Иначе так до самой ночи и просидишь.       Арсений выходит из тени и смотрит с лёгкой, но доброй усмешкой. Подступает ближе, тихо треплет по отросшим кудрям, мягко массируя кожу головы. Антон тихо мурчит и тянется за тёплой рукой. — Переоденься, — повторяет Арс и отстраняется, выжидающе глядя на него.       Антон недовольно пыхтит, но всё же берёт себя в руки, стаскивает огромную толстовку, вешает на крючок. За толстовкой следует футболка с дурацким принтом — её Антон убирает в шкаф, — а затем и джинсы, подраные на коленке. Достаёт из комода домашнюю футболку и чуть мятые спортивные штаны, надевает их. Меняет носки, закидывая старые в стиральный пакет — в душ он пойдёт только ночью, а ходить в грязном не хочется, Арсений прав. А тот стоит, улыбается загадочно каким-то своим мыслям; черт его знает, о чем думает: может, о том, что утконосы странные, может, о том, что слово звёздочки синее и золотое на цвет и напоминает несколько слоёв фольги на ощупь. Антон не знает точно, но ясно видит цвета его мыслей. — Итак, ещё один день за спиной. Пережили, получается. — Арсений говорит это нарочито бодро и идёт ставить чайник.       Антон плетётся следом и достаёт коробку с заварочными пакетиками. В синюю кружку летит что-то пряное и островатое. Второй кружки нет — Антон знает что Арсений всё равно не будет пить чай; просто сядет напротив и будет смотреть своими лучистыми голубыми глазами прямо в душу, пока он будет обжигаться о горячий, — вот же неожиданность, да, Тох? — напиток, смешно втягивая потом щеками прохладный воздух. — Я так заебался, Арс, — Антон говорит это тихо, не сводя глаз с янтарной жидкости, источающей медленно пар. Выглядит немного смешно, потому что можно представить, что кружка курит, — так заебался. Устал. Не видел бы этих лиц никогда, да только какой у меня выбор? Ты знаешь, я бы выпилился давно, но ты, зараза, не даёшь. За что ты так со мной, а?       Антон не хочет обидеть детским обзывательством, и Арсений прекрасно это знает. Чуть хмурится, постукивает длинным пальцем по столу, а потом отвечает. — Разве ты готов сдаться сейчас? Столько дерьма уже нахлебались, через столькое прошли. Разве не жалко совсем?       Антон помешивает сахар жестяной ложечкой и слишком громко стучит ею о стенки кружки. — А дальше-то что? Опять бороться, доказывать что-то самому себе... Мне тошно от этого. Чувствую себя мухой, которая с каждым движением всё больше увязает в липкой паутине. Задыхаюсь. Зачем? — повторяет свой вопрос Антон и поднимает глаза. — Думаешь, это красный и серый и запах резины? Но ведь это не так. Ты не муха, Тох. Ты зелёный и жёлтый с голубыми крапинками. Ты звонкий. А остальное пройдёт, рано или поздно пройдёт. Давай завтра на Невский поедем? — Так денег нет, — вяло пытается сопротивляться Антон. — Ну и что? Музыкантов послушаем, до Дворцовой дойдем, посидим там. Брусчатка должна была уже прогреться солнцем, весна как-никак. Пошли, а? — Глаза у Арсения горят и Антон против воли пускает на лицо бледную улыбку. — Ну, пошли. Только это же ненадолго, Арс. Ну глотну воздуха, а дальше? — А потом ещё, ещё и ещё. Это и есть жизнь в самом прекрасном её проявлении. — Жестокая борьба с самим собой и окружающим миром? Ты слишком романтизируешь всё это. — А ты — драматизируешь. — И всё же... Разве ты никогда не думал, что смерть гораздо приятнее? Спасительное и честное ничто, блаженное забвение и всё такое? — Антон шумно прихлебывает чай, и Арсений чуть морщит нос, но в его глазах искрится смех. — Смерть придаёт жизни смысл, но не более того. Она как дорогая рамка для картины или качественная, подобранная со вкусом, одежда для красивого человека. Оттеняет, но не замещает. — Пиздец, Арс, ну и метафоры.       Арсений тихо смеётся, и Антон готов отдать всё, чтобы вот так слушать этот смех всю жизнь. — Ты знал, с кем общаешься.       Улыбка резко исчезает с лица Антона, а между бровями появляется тонкая морщинка. — Да, знал.       В комнате повисает гнетущая тишина. Арс сидит напротив и отводит взгляд в сторону. — Мы оба знали, Тох, — тихо говорит он и открывает рот, чтобы что-то добавить, но Антон перебивает его. — Обними меня, а? — Конечно.       Арс встаёт со своего стула, обходит небольшой общажный стол, верхний слой ДСП у которого отходит последние года три, и обнимает Антона за плечи, прижимая к себе. Антон прячет лицо где-то в районе его живота и дышит размеренно и неглубоко, словно уже уснул. — Расскажи что-нибудь, м? — мычит он в ткань пастельно-розовой толстовки с какой-то невразумительной надписью и странным принтом. Ну да, это же Арс, чего вы хотели. Он нормальную одежду не носит в принципе. — Нормальную в твоём понимании, Шаст, — усмехается Арс и привычным жестом пытается пригладить непослушные кудри. Попытка вновь провалена, mission failed, так сказать. — Что тебе рассказать?       Антон мычит что-то совсем уж неразборчивое и затихает. Арс начинает рассказать одну из своих безумных историй, периодически разбавляя её каламбурами и шутками, на осознание которых у Антона уходит несколько секунд. Они оба знают, что всё эти истории — выдумка, но обоих это устраивает.       Антон настолько забывается, согретый и убаюканный глубоким и тихим арсовым голосом, что не слышит шагов в коридоре и понимает, что Макар вернулся только тогда, когда тот открывает дверь. Илья вваливается в комнату разрумяненный, скидывает на пол пакет с продуктами. — Здорово, Шастун, — широко улыбается он и хлопает Антона по плечу. — я тут молока купил, крупы, ну и так, по мелочи, если надо будет чего — бери, не стесняйся. Только сырки не трогай, за них я убить готов.       Его громкий голос разбивает тишину комнаты. — А ты чего в темноте сидишь? Задумался опять?       Он щёлкает выключателем, и Антон щурится от слишком яркого света. — Ага, — хрипит он, а потом прочищает горло и добавляет уже нормальным голосом, — задумался. — Ладно, не буду трогать.       Макар разувается и идёт к их старенькому холодильнику, чтобы разобрать пакеты. На самом деле он хороший сосед: не трогает Антона лишний раз, уважает его личное пространство, спокойно относится ко всему его странностям, — а Антон знает, что их у него достаточно, — соблюдает обговоренный график уборки и никогда не приводит гостей в комнату — знает, что Шастун это не любит. Но как человек Илья слишком яркий и живой для Антона, слишком нормальный, и его нормальность режет по глазам. Шастун не понимает, как можно быть таким, но тоже молчит, потому что Илью уважает. Фантомное ощущение чужих рук на плечах всё ещё греет, и Антону жаль расставаться с этой иллюзией. Он знает, что Арс сейчас где-то рядом, что он, наверное, вернётся ночью, когда Илья уснёт. Они не будут говорить — слишком велик риск того, что кто-нибудь в общежитии окажется достаточно внимательным, чтобы заметить, что Антон говорит сам с собой, но и присутствия будет вполне достаточно.       Об Арсении не знает никто: мама уверена, что воображаемый детский друг Антона давно исчез, на учёте Антон не стоит — спасибо Арсу, который объяснил маленькому мальчику, что их общение при людях может быть воспринято неправильно. Друзей, чтобы заметить что-то не ладное, у него нет — Арса хватает, а у Ильи достаточно моральных принципов, чтобы игнорировать странности спокойного и не буйного соседа. Поэтому Антон допивает остывший чай, молча помогает Макару прибраться на столе, берёт свои вещи и плетётся в душ. А ночью, когда Илья уже негромко похрапывает на своей койке, Антон чувствует осторожное объятие со спины и расслабляется, проваливаясь в сон. Потому что Арс рядом.