* * *
Небо неярко подсвечивалось нисходящим метеорным потоком и тонким, едва видимым серпом луны. В воздухе застыла удушливая неопределённость. Пока Хёнджин пытался укрыться от клыкастого ветра, пряча в карманах руки, тот ухищрялся накидываться на него со спины, проворно нырял под толстовку и безжалостно расцарапывал лопатки и грудь. Впрочем, не было никаких доказательств, что холод этот не шёл у него изнутри. Очередная вылазка с друзьями в бар обернулась тем же, чем оборачивалась примерно всегда: неудачная попытка заткнуть алкоголем изголодавшееся одиночество (можно ли считать бокал мартини реальной попыткой?) ожидаемо привела к утере всего первоначального настроя, почему ни пить, ни тем более танцевать уже не хотелось. Так что спустя час после прибытия, сославшись на неважное самочувствие и пожелав друзьям весело провести остаток вечера, Хёнджин уже вызывал такси. И то, что адрес, который он указывал в соответствующем поле, вовсе не являлся адресом их общежития, было абсолютной случайностью. Почему-то с наступлением ночи на первый план очень часто выходила такая вот праздная импульсивность, а здравый смысл, наоборот, переключался в фоновый режим. В рамках этой тенденции находить объяснения своим спонтанным поступкам, равно как и оправдываться уровнем промилле в крови не получалось, но Хёнджин не то чтобы нуждался в индульгенции. Пока он ехал, раскинувшись на задних сидениях в просторном салоне поданной Тойоты, и безразлично наблюдал за размытым видом из окна, его импульсивность множилась ещё и порывом сублимировать во что-то свой беспричинный энергетический подъём (выпитое в баре всё же немного искажало мировосприятие), что подталкивало его на свершение всяких глупостей. Хотелось говорить и чтобы кто-нибудь обнял. Прямо сейчас, в эту самую секунду. Потому он, вытащив почти разрядившийся телефон из кармана, долго боролся с бесконечно тупым желанием позвонить кое-кому конкретному и проболтать остаток поездки о какой-нибудь ерунде, в конце концов таки решив отправить три сообщения. В одном спросил: «я приеду?» (что, учитывая сложившиеся обстоятельства, было слегка запоздало), а в двух других зачем-то скинул геопозицию и сделанное минутой ранее смазанное селфи, на котором из-за темноты был виден лишь маслянистый блеск его глаз. Впрочем, задуматься о последствиях и не пришлось: ответа не последовало ни через пять, ни через десять минут, и это, вопреки здравому смыслу (тот всё ещё находился в заточении глубокого беспробудного сна), подливало масла в огонь его решительности, на которую он настраивал себя оставшееся время пути и которая неожиданно куда-то запропастилась вместе со всем сопутствующим, стоило ему выйти из машины и приблизиться ко входу в нужный подъезд. Почему-то замешкавшись, Хёнджин вдруг ни с того ни с сего принялся рационализировать собственные решения и гадать о причинах чужого игнора. Часы к этому моменту показывали начало первого, утренние пары никто не отменял — Минхо мог не ответить ему, просто потому что уже давно спал или, как это часто бывало, засиделся за методичкой по линейной алгебре. На моменте этой мысли в груди вдруг затрепетало каким-то неявным чувством, которое Хёнджин, тряхнув головой, попробовал списать на волнение. (Получалось откровенно хреново.) В подъезд он всё же зашёл, но поначалу оправдал мотив желанием согреться. В разгар сентября стоять ночью на улице в одной толстовке и придаваться раздумьям, точно оказавшись на перепутье, было действительно нецелесообразно, к тому же это сопровождалось риском подхватить простуду, а он легко простужался и очень тяжело выздоравливал. Уже потом, совершенно для себя незаметно, он таки оказался в лифте с горящей на панели кнопкой десятого этажа, а дальше — у знакомой двери, на пороге которой появлялся среди ночи далеко не первый (и далеко не последний) раз. Образ Минхо — без футболки, с растрёпанными волосами и сонным, чуть хмурым взглядом — отозвался за рёбрами чем-то граничащим с болью. У Хёнджина сразу как-то поослабло в коленях и в области сердца застучало-заколотило в разы быстрей, отчего захотелось лечь на пол, подтянуть колени к груди и плаксиво завыть. Наверное, неправильно было испытывать подобное к другу. Наверное, ещё неправильней было испытывать подобное в контексте их не обременённых обязательствами отношений. — Разбудил? Прости, — голос Хёнджина унизительно ломался, но он предпочитал думать, что виной тому была всё-таки простуда. — Не разбудил. Я только собирался ложиться. Иногда Минхо умудрялся врать ему с такой непоколебимой решительностью, что это делало его обман очевидным. Хёнджин враз почувствовал дикую неловкость, которая перебросилась жаром на его лицо в момент, когда старший, посчитав лишним задавать какие-либо вопросы (всё ведь и без того лежало на поверхности), просто открыл дверь пошире и движением головы указал пройти внутрь. Стянув кеды за пятки и оставив те вместе с непонадобившимся зонтом у порога, Хёнджин молча проследовал за Минхо в кухню, где тот уже раскладывал по кружкам пакетики гранулированного чая (любимый Эрл Грей с бергамотом) и заливал те кипятком. Они оба прекрасно понимали, что Хёнджин приехал сюда в час ночи вовсе не чай распивать, что никто из них к этому чаю даже не притронется и утром Минхо придётся его выливать — но это уже стало чем-то вроде обязательной традиции: играть друг с другом в молчанку, имитировать будничность действий, пока кто-то не сдастся первым, а после поцелуями, касаниями и близостью выговаривать всё, что накипело. По мере того как вязкая тишина оседала на все поверхности, Хёнджину становилось жарко. Взгляд сам собой клеился к чужой напряжённой спине, к широкому развороту плеч, к лопаткам. К коже, к которой не терпелось прильнуть своей. Минхо закурил прямо в кухне. Приоткрыл форточку, пару раз щёлкнул дешёвой пластиковой зажигалкой и поджёг фитиль последней сигареты из пачки. Теперь Хёнджин залипал на его пальцы, теряя остатки рассудка. Думал о том, как чудовищно сильно эти пальцы хотелось почувствовать на себе, в себе, чтоб на коже оставались следы, а внутри скребло от натруженности и перенасыщения. Он сам не заметил, как поднялся со стула и в два уверенных шага сократил всё то расстояние, что их разделяло. В глазах Минхо отражалось пронзительно-тёмное небо с разметавшимся по нему шлейфом умирающей кометы, и чувства Хёнджина — внезапно такие сильные — ширились в рёбрах, раскручиваясь перегретым движком в какое-то подобие пульсара. Он беззастенчиво забрал у Минхо сигарету и сам припал к фильтру губами. Горло залило знакомой горечью. В отличие от него, Минхо всегда любил что покрепче, будь то сорт чая, кофе, или его отвратительные сигареты, — то ли ему правда нравилось, то ли он просто предпочитал саморазрушаться вещами в подлинном их состоянии, не приправленном сладостью из потребительских соображений. Хёнджина это в нём восхищало, но в то же время… в то же время иногда ему очень хотелось, чтобы Минхо не был таким честным, даже если для него самого это бы означало неизбежность затеряться во лжи. Впрочем, привыкать бы и не пришлось. Он затянулся ещё пару раз, ощутив, как внутри скрутилась плотным узлом вся былая решительность. Взгляд Минхо продолжал жечь в нём дыры, как будто ему было мало видеть ожоги по всей поверхности его кожи и ощущать пылающий жар его раскалённого, по-мальчишески глупого сердца. — Я видел, вы были в баре, — прервал он тишину, когда шагнул ближе, тем самым оттеснив к подоконнику, и перехватил сигарету обратно. — Джисон публиковал фотки в инсте. Хёнджин как-то неопределённо кивнул. Чужой голос в этот момент почему-то различался с трудом, слышался будто сквозь толщу воды, пока его разодранная концентрация фиксировалась на полупрозрачных сгустках дыма, которые Минхо, приблизившись вплотную, выдыхал в его открытые губы. — Почему ушёл? — прозвучало шёпотом и разбежалось мурашками по спине, заставив Хёнджина судорожно прикрыть глаза. Это был нечестный приём, но Минхо точно знал, что делал. Иной раз понимание, насколько хорошо тот успел изучить его тело, его реакции на малейшее проявление тактильности, ввергало в праведный ужас. Было страшно, что в один момент Минхо почувствует, как сильно его прошибает дрожь, и всё поймёт. И это поставит точку в их запутанных недоотношениях, на которые они оба согласились при единственном обязательном условии. Как Хёнджином выяснилось позже, не нарушить это условие с самого начала было задачей из разряда алгоритмически неразрешимых. — Поверишь, если скажу — потому что соскучился по тебе? — сорвалось с губ прежде, чем получилось себя остановить. Вот так просто он выставлял нараспашку всю душу, осознавая при том, что намеренно лез в капкан. Ему отчаянно хотелось, чтобы эта жертва имела смысл, чтобы для Минхо она значила хоть что-то, но отсутствие ответной реакции ясно давало понять, что теплить надежды в груди было актом праздной наивности. — По мне ли? Минхо смотрел на него с сосредоточенным отрешением и не предпринимал никаких попыток до него дотронуться — собственная нетерпеливость вдруг на контрасте показалась Хёнджину настолько унизительной, что захотелось дать волю внутреннему пятилетнему ребёнку и некрасиво расплакаться, даже если с самого начала предложение расчертить границы дозволенного была его собственной инициативой. Кое-как затерев в голове все ненужные мысли, что определённо точно нагонят его чуть позже, Хёнджин выпалил, не разрывая зрительного контакта: — Поцелуй меня, — потому что терпеть уже действительно не оставалось сил и потому что уродливое чувство пустоты продолжало голодно рокотать меж рёбер, требуя заполнить её хоть чем-то — чем угодно из того, что Минхо был готов предложить. В следующий момент сигарета потухла в пепельнице, а Хёнджин почувствовал, как его наконец притянули ближе. Чужие холодные руки заскользили по бокам, пробрались под толстовку, сомкнулись в замок за его прогнувшейся поясницей. Хёнджин едва не заскулил от этого долгожданного контакта, от близости, от ощущения смазанного поцелуя, которым Минхо захватил его доверчиво открытые губы, в тот же миг лишив дыхания и всякой связи с реальностью. За пределами этой комнаты мир медленно коллапсировал во что-то малозначительное, и Хёнджину думалось не без грусти, что было бы неплохо остаться здесь навсегда. Не в кухне, конечно, — вот в этом моменте, в котором смысл имело лишь то, как крепко Минхо прижимал его к своей груди и с какой отчаянностью Хёнджин цеплялся за его плечи, словно только это и удерживало на плаву. Наутро перед тем, как принять душ, он рассматривал свои искусанные ключицы, стоя босиком у зеркала в чужой ванной. Прикосновения к ним отзывались фантомной болью и урывочными отголосками воспоминаний о том, как его любили до сорванного голоса. Отвернувшись прежде, чем память успела наводнить голову новыми подробностями прошедшей ночи, он быстро зашёл в душевую кабину и до упора выкрутил кран с холодной водой. До рассвета оставались считанные мгновения. В комнату сквозь незадёрнутые шторы пробирался призрачный голубоватый градиент, разгонявший густой полумрак. Минхо всё ещё крепко спал, перевернувшись на живот и подложив под подушку руки. Хёнджин не стал его будить, но не удержался от того, чтобы ещё раз бросить на него тоскливый взгляд перед уходом. Он аккуратно прикрыл за собой дверь в его комнату, и в тот же момент ему нестерпимо захотелось вернуться, плюнуть на все обязательства, на пары, на данные себе обещания не позволить этому зайти слишком далеко, но он себя пересилил. До общаги было решено проехаться на автобусе. В столь ранний час город казался каким-то ненастоящим: улицы ещё не наводнились людьми и автомобилями, и в воздухе стояла умиротворяющая безмятежность. Солнце на горизонте напоминало растёкшийся яичный желток. Оно будто заплыло в стык меж возвышенностей небоскрёбов, раскинувшихся каменными джунглями по обе стороны от дороги, и оттуда заливало небо тёплым оранжевым светом. Всю поездку поставленный на шаффл плейлист играл в наушниках песнями Флитвуд Мэк, и Хёнджин, прислонившись виском к стеклу, почему-то представлял себя героем голливудского роуд-муви да невпопад думал о том, что Феликс, наверное, будет долго на него сердиться. Он ведь даже не удосужился предупредить, что уехал вчера не в общагу. — Телефон тебе зачем? Так, для прикола? — строго поинтересовался друг, едва Хёнджин успел толкнуть дверь в их общую комнату. — Звонки мы игнорируем, сообщения не читаем. Тебе повезло, что я в курсе вашего затянувшегося ситуэйшеншипа с Минхо, но в следующий раз, будь добр, предупреди меня хотя бы смс-кой. И не вздумай больше пиздеть о плохом самочувствии, чтобы пойти потрахаться. Хёнджин почувствовал себя совсем уж жалко. Феликс всегда умел формулировать мысли так, что это находило болезненный отклик — вот и сейчас в груди завозилось желание начать всё отрицать, даже если пробудившийся здравый смысл твердил о чужой правоте и собственной несостоятельности. В конце концов, проглотив горечь жгучей обиды, Хёнджин шагнул мимо друга к кровати, ощутив тяжесть его пытливого взгляда, устремившегося ему вслед. Помимо очевидной хандры от Феликса наверняка не укрылась и россыпь засосов на его шее. Просто замечательно. — Прости, ладно? Я всё знаю. Можно ты чуть позже меня отчитаешь? — спросил Хёнджин тихо, прежде чем зарыться лицом в подушку. Сейчас больше всего на свете ему хотелось избавиться от наводнивших голову неприкаянных мыслей и меньше всего — выслушивать пламенные речи о том, что и без постоянных нравоучений было ему известно. Со спины послышался усталый вздох, следом какое-то копошение, и через несколько секунд он ощутил, как его с головой накрыло мягким покрывалом, которое Феликс, должно быть, стащил с собственной кровати. — Whatever, я иду в душ, — предупредил тот вместо ответа, после чего быстро собрал всё необходимое и вышел за дверь, оставив Хёнджина один на один с клубком собственных сожалений, которые, впрочем, быстро задвинулись им на задний план. До начала пар ещё можно было урвать сорок минут на сон.* * *
— У меня к вам серьёзный вопрос. В любой другой день Хёнджину бы и в голову не пришло так сильно радоваться появлению Джисона, но сейчас оно очень сыграло на руку, позволив ему облегчённо выдохнуть. Фокус внимания Феликса смазался и был захвачен теперь не только на нём, а это означало, что малоприятный разговор о Минхо мог повисеть в фоновом режиме ещё какое-то время — по крайней мере, до тех пор, пока джисонова экзистенциальная проблема не будет исчерпана. — По шкале от одного до десяти, где один — это «терпимо», а десять — «полный пиздец», — продолжил тот между тем, сбросив на пол рюкзак и усевшись на свободное место за их столиком. — Как плохо от меня пахнет? Только честно. Вопрос жизни и смерти, потому что сегодня я собираюсь кое к кому подкатить. Феликс даже дослушивать не стал — сразу показательно скривился, так что Джисон, за неимением другой альтернативы, повернулся к Хёнджину, который, принюхавшись, буднично выдал: — Как от навозной кучи, — что было правдой лишь отчасти, но всё же. Тот призадумался и хмуро уточнил: — А в рамках шкалы это сколько? — и непоколебимая серьёзность его лица так сильно контрастировала с абсурдностью его вопросов, что это заставило Хёнджина невольно улыбнуться. — Где-то в районе «не подходи — убьёт». Засим Джисон снова обратился к Феликсу: — Всё реально так плохо? Но тот вместо ответа лишь хмуро поинтересовался: — Когда ты в последний раз принимал душ? — Слушай, все вопросы не ко мне, а к мирозданию. Я не виноват, что в нашем блоке отключили воду, — в джисоновом голосе слышалась искренняя сокрушённость, которую он, игнорируя брошенное Феликсом «мог бы и у нас помыться», поспешил заесть хёнджиновым не развёрнутым из упаковки сэндвичем. — Ты как, кстати? Стало тебе получше? А то вчера так резко ушёл. Хёнджин неопределённо тряхнул головой, будучи недовольным, что разговор снова зашёл о нём. Ранее, ещё до прихода Джисона, Феликс уже успел во всех подробностях ему описать, насколько тупой была сама идея спать с Минхо и испытывать при этом далеко не дружеские чувства. Разговор на эту тему поднимался у них стабильно каждую неделю, словно по расписанию, и Хёнджин уже жалел о том, что когда-то посвятил друзей во всю эту ситуацию. Вот и сейчас Феликс, не слишком-то радостно усмехнувшись, не упустил возможности съязвить. — О да, — протянул он со всей театральностью. — Ему уже намного лучше. Всю ночь лечился на износ. Хёнджин в ответ на откровенный выпад лишь закатил глаза, а Джисон понимающе хмыкнул: — То-то я смотрю, свитер нацепил. Минхо перестарался, надо полагать? — А мы можем не говорить об этом? — Хёнджин устало вздохнул, откинувшись на спинку сидения, и вдруг неосторожно скосил взгляд в сторону соседнего столика, где ранее расположилась компания ребят с их потока, среди которых оказался и Минхо. Тот не замечал его, сидя рядом со своей одногруппницей, и та, по хёнджинову скромному мнению, была слишком уж воодушевлена этим фактом, показывая то и мягкой улыбкой, и тем, как едва заметно льнула к чужому плечу. Интересно, чувствовал ли Минхо что-то в этот момент? Находил ли он её привлекательной? Пошёл бы он с ней на свидание, если бы не… если бы не что? Если бы не спал с другом, которому не давал никаких обещаний? От всех этих размышлений в груди резко что-то загустело, закопошилось, и Хёнджин, прекрасно понимавший природу данного премерзкого чувства, всё равно отчаянно не хотел его признавать. В отличие от Минхо, Феликс его взгляд, конечно же, заметил — от него вообще мало что можно было утаить — а потому поспешил отозваться: — Да без разницы, — хоть голос его тотчас засквозил чем-то отдалённо сочувственным. — Главное, чтоб нам потом не пришлось лечить твоё разбитое сердце.* * *
Следующие несколько недель ввиду загруженности на учёбе прошли как в дыму. С Минхо они не пересекались и почти даже не разговаривали, что лишний раз напоминало Хёнджину о вселенских масштабах его одиночества. Как будто об этом вообще можно было забыть. Он правда пытался не слишком заморачиваться, и всё же день ото дня бороться с порывом написать Минхо, чтоб предложить встретиться или хотя бы созвониться по Фэйстайм, было тяжело. Положение спасал лишь собственный неожиданно возникший страх показаться навязчивым. Просто в моменты, когда ему приходилось подолгу быть предоставленным лишь себе и своим мыслям, шар его сомнений и комплексов раздувался до космических масштабов и плохо умещался в голове. Он думал о том, что Минхо вполне мог и намеренно его избегать, намеренно пытаться свести к минимуму их общение, ведь в прошлом они умудрялись совмещать встречи с дедлайнами по проектам, а в настоящем будто даже и не пробовали приложить к этому усилий. Возможно, Минхо каким-то образом догадался о его чувствах и теперь пытался намекнуть, что продолжать всё это не намерен, но ведь даже так он всё ещё оставался его другом — человеком, к которому он мог обратиться за поддержкой и которого сам был готов поддержать в трудную минуту. Хёнджину отчаянно хотелось верить, что несмотря на всю запутанность их по-прежнему связывал не только секс, что они по-прежнему оставались близки и что даже если кто-то из них однажды решит положить конец всей этой части с привилегиями, это не затронет их дружбы и никак не повлияет на то, что их связывало до. Небольшой осенний брейк после завершившейся аттестационной недели пришёлся очень кстати. Хёнджин проснулся около полудня и позавтракал пиццей, что осталась со вчерашнего киномарафона, который они с Феликсом и Джисоном по традиции устроили в честь успешно сданных зачётов. Джисон, оставшийся у них на ночь, ещё на рассвете ушёл досыпать к себе, а Феликс пару часов назад будил его попрощаться, потому что на все выходные уезжал погостить у родителей, так что в комнате к этому моменту Хёнджин оставался один. На улице стояла солнечная погода. В октябре с его непрекращающимися дождями это было довольно редким явлением, но как бы Хёнджину ни хотелось выйти, он не мог найти в себе сил даже на пятнадцатиминутную прогулку. Из-за позднего пробуждения дико болела голова, а потому бóльшую часть дня он провёл в кровати, бездумно листая ленту рекомендаций в Тиктоке. Уже ближе к вечеру на него снова напала хандра, и отвлекать себя от тяжёлых мыслей не получалось. В основном, конечно, потому что все его мыслительные процессы так или иначе закручивались на Минхо, который даже не попытался связаться с ним за весь день. Хотя, конечно, умом Хёнджин понимал, что тот тоже мог восполнять часы недосыпа, и всё же это немного расстраивало. Не выдержав, он написал ему сам.занят? 17:47
Но ответа не последовало. За это время Хёнджин успел десять раз пожалеть о том, что таки пошёл на поводу у внутреннего порыва, требовавшего восполнить свербящую в груди пустоту. Понимание, что он уже даже не пытался скрыть свою позорную слабость, деморализовало, но вместе с тем становилось ясно, что, если речь шла о Минхо, всё это притворство в любом случае не имело никакого смысла. Хёнджин вздрогнул, когда спустя почти полчаса тишины телефон завибрировал новым уведомлением и взволновал вечерний полумрак подсветившимся экраном. прости, только что вышел с тренировки 18:13 сейчас не занят 18:14 Схватив телефон и перевернувшись на спину, Хёнджин невольно улыбнулся. Это было так глупо, но он не мог отделаться от дурацкого трепета, что враз наводнил собой всё пространство меж его рёбер. Минхо ведь даже не написал ему ничего особенного, и всё же радость от того, что тот просто ему ответил, перекрывала собой всякую рациональность мыслей.хочешь приехать сегодня? 18:16
можем посмотреть тот фильм, о котором ты говорил 18:16
феликс уехал к родителям на все выходные, так что комната полностью в моём распоряжении
18:17
Хёнджин закусил губу, задумавшись, стоило ли отправлять последнее сообщение. Минхо снова долго ему не отвечал, и это толкало на определённые мысли. Может, Минхо действительно хотел всё прекратить? Может, Хёнджин больше его не привлекал? Может, в прошлую их ночь он сделал или сказал что-то не так? Предположений было много, и все они вихрились в голове какими-то солнечными бурями, подпитывая его сомнения, которых к этому моменту и без того насобиралось немало. буду через час — просто написал Минхо, когда Хёнджин уже и не надеялся получить от него ответ, но это не успокоило. Не умалило той премерзкой тревоги, что всё это время назревала в груди и теперь, полностью окрепнув, выламывала ему рёбра. Решив оставить эти мысли для более подходящего момента, Хёнджин всё же поднялся с кровати и сразу же направился в душ с целью привести себя хоть в какое-то подобие порядка до прихода Минхо. Он как раз успел высушить волосы, немного прибраться в комнате и переодеться из пижамы в домашние шорты и футболку, когда в дверь раздался тихий неуверенный стук. Старший стоял на пороге с газировкой и ведром разноцветного попкорна. Хёнджин запоздало вспомнил, что ранее сам предложил ему посмотреть фильм. Впрочем, разочарование от того, что Минхо будто бы прямым текстом ему намекал, что пришёл исключительно ради этого, быстро сменилось искренней радостью от возможности провести с ним время. В конце концов, не каждая их встреча должна была непременно заканчиваться его сорванным голосом и чужой расцарапанной спиной. — Привет, — улыбнулся ему Минхо, чем запустил в мозгу каскад функциональных сбоев. В этот момент Хёнджин вдруг отчётливо осознал, как сильно скучал по нему. — Привет, — ответил он, вернув слабую улыбку, и пропустил Минхо внутрь. Тот, стянув кожаную куртку и оставив пакет с закусками к фильму на столе, окинул комнату внимательным взглядом, словно был здесь впервые. Хёнджин в этом жесте распознал какую-то неловкость — наверное, потому что испытывал её сам, и это ощущалось даже в воздухе, атмосфера которого неожиданно загустела. Он попытался развеять это странное настроение, спросив о первом, что пришло на ум: — Как прошла тренировка? Минхо состоял в футбольной сборной их университета. Хёнджин понятия не имел, каким образом тот умудрялся совмещать учёбу на физмате с постоянными тренировками и играми, которые время от времени проводились в рамках товарищеских матчей с другими университетами. Сам он, к примеру, едва справлялся с одной только нагрузкой во время сессий, даже будучи студентом экономического факультета, программа которого, очевидно, была в разы легче. — Нормально, — ответил Минхо, сложив руки в карманы джинсов. Зрительный контакт между ними в пределах этого момента вновь показался каким-то неловким. Хёнджин по-прежнему стоял у двери, и их разделяло несколько коротких шагов, но метафорическое расстояние казалось огромной необъятной пропастью, что разверзлась между ними прямо из ниоткуда. Хёнджин прокашлялся, уведя взгляд. — Я достану ноутбук. По-честному, в повествование фильма он даже не вникал. Фокус его внимания затерялся где-то ещё на первых десяти минутах хронометража, а потому оставшиеся полтора часа он просто имитировал вовлечённость, мыслями находясь далеко не в сюжете. Они сидели на его кровати, обложившись подушками и покрывалами. Их плечи едва ощутимо соприкасались, и время от времени соприкасались и их пальцы — в те моменты, когда они одновременно тянулись за попкорном. Хёнджину хотелось скулить. Близость с Минхо, даже такая бесхитростная, заставляла его пылать так, словно он был астероидом, сгоравшим при вхождении в земную атмосферу. От старшего пахло головокружительно хорошо — ненавязчивым одеколоном с нотками чего-то древесного и сигаретами — это творило с его сердцем поистине необъяснимые вещи. Моментами Минхо ещё комментировал происходящее на экране, смеялся с глупости главных героев, и одно лишь звучание его чуть хриплого голоса лишало остатков рассудка. — Хёнджин? Всё нормально? — внезапное прямое обращение застало его врасплох, и он чуть дёрнулся, резко повернув к Минхо голову. — Да, — выпалил он, ощутив, как на щёки набросился предательский жар. — Прости, немного задумался. Минхо недоверчиво дёрнул бровью. — Уверен? Я звал тебя трижды. Хёнджин неопределённо качнул головой, испытывая чудовищное желание вылезти из собственной кожи. Надо ведь было так глупо попасться. — Тебе неинтересно, да? — мягко уточнил старший, поставив фильм на паузу и чуть сместившись на кровати, чтобы сесть к нему лицом. Младший, понимая, что отрицать очевидное будет пустой тратой времени, сделал то же самое. Пространство меж ними подсвечивалось лишь экраном макбука, в комнате было темно. — Расскажешь мне, в чём дело? — Минхо попробовал подтолкнуть его к разговору, глядя при этом так, что мыслей в голове совершенно не оставалось. Ещё один нечестный приём в его исполнении. Иной раз Хёнджину казалось, что на самом деле тот догадывался о его чувствах с самого начала и всё это время просто безжалостно топтался по ним, словно их можно было продать за бесценок на блошином рынке, но это не могло иметь ничего общего с реальностью. Минхо не был таким, и он бы так не поступил — в отличие, должно быть, от самого Хёнджина, который давным-давно нарушил разом все данные обещания и теперь никак не мог найти смелости в этом сознаться. Аккуратно захлопнув крышку ноутбука под недоумевающий взгляд старшего, он чуть подался вперёд, а после, совсем осмелев (и обнаглев), забрался на чужие колени. В тишине комнаты было слышно лишь порывистое дыхание и как пульсировало судорожными перестуками его сердце. Он обнял Минхо за плечи, заставив того уложить ладони на кожу своих бёдер под задравшимися шортами. И болезненная хрупкость этого момента ощущалась настолько зыбкой, что её, казалось, можно было разбить малейшим неосторожным движением. Минхо молчал, следя за тем, как Хёнджин, удобнее устроившись на его коленях, принялся стягивать с себя футболку, что позже оказалась отброшенной куда-то к изголовью кровати. Этого было недостаточно. Хёнджин, изголодавшийся по прикосновениям, жадный и отчаянный, хватался за чужие плечи, за чужие руки, которые сам и укладывал себе на талию, потому что отсутствие какой-либо инициативы со стороны начинало нервировать. Хотелось бóльшего, хотелось всего, хотелось заглушить шум собственных мыслей и чувствовать-чувствовать-чувствовать, пока даже на это не останется сил. Он первым припал губами к чужим губам, зажмурившись до звёзд перед глазами, и в этот момент ему показалось, словно он рухнул вниз головой с обрыва какой-то пропасти и ему было не за что ухватиться. Минхо не поспевал за его ненасытностью, лишь с силой сжимал его талию, но это будто было продиктовано попытками осадить, нежели попытками показать, что он хотел этого не меньше. — Подожди, Хёнджин, — прозвучало смазанно у самого уха, когда младший, балансируя на грани какого-то помешательства, откинул голову с плаксивым стоном и тем самым предоставил свободный доступ к собственной шее и ключицам, на которых наутро до дрожи хотелось увидеть новые метки, чтобы хоть так почувствовать себя принадлежащим. — Не медли, — прошептал он, не открывая глаз не то из порыва чувственности, не то из страха увидеть в чужом взгляде подтверждение всем тем мыслям, что не давали ему покоя последние несколько недель. — Обними меня крепче. Он чуть приподнялся на чужих коленях, чтобы нетерпеливо подцепить дрожащими пальцами подол чужой толстовки, но в этот момент Минхо грубо перехватил его запястья своими ладонями и тем самым заставил непонимающе замереть. — Хёнджин, я не хочу, — и его слова, произнесённые с чёткой выдержанностью, ощутились ударом под дых. Хёнджин едва нашёл в себе силы, чтобы не расплакаться от жгучей обиды и жалости к себе самому. Минхо смотрел на него — серьёзным, решительным взглядом — и держать собственную оборону с каждым следующим мгновением становилось всё тяжелей. — Не хочешь… — он обрывисто замолчал, попытавшись утихомирить подкатывающую к горлу истерику. — Секса или… меня? Минхо тяжело выдохнул, уведя в сторону взгляд. Даже в профиль Хёнджин мог видеть отголоски всех тех эмоций, что он так боялся однажды застать на его лице, и это причиняло поистине невыносимую боль, которая перебрасывалась от участка к участку в его теле, стремительно подбираясь к сердцу. — Слушай, это нормально, если я тебя больше не привлекаю. Можешь сказать как есть, — сорвалось с губ без тени какой-либо определённой эмоции. Сквозили лишь грусть и смирение — то единственное, на что оставались силы. — Перестань, ну, — Минхо поморщился, будто весь этот разговор, вся эта ситуация отзывались в нём столь же болезненно, и всё же он по-прежнему отказывался смотреть Хёнджину в глаза. — Дело не в этом. — А в чём? — подгонял Хёнджин. Собственное положение, в котором он по-прежнему сидел на чужих коленях, голый по пояс и тяжело дышащий, усугубляло эффект, но его запястья всё ещё были слабо обхвачены чужими холодными пальцами, резко контрастировавшими температурой на фоне его горячей кожи, и ему хотелось продлить это незначительное мгновение, пусть в рамках сложившейся ситуации это и выглядело неправильно. Минхо продолжал молчать, будто думал одновременно о сотне разных вещей. Не исключено, что он просто не мог подобрать правильных слов — потому что так и не сообразил, что должен ему сказать. Ещё был вариант, что таким образом Минхо пытался подготовить его к дальнейшему признанию, вот только ему и невдомёк было, что Хёнджин уже тысячу раз проживал этот сценарий в своей собственной голове. — Мне кое-кто нравится, — наконец сказал Минхо, и Хёнджин, для которого эти слова прозвучали, будто были произнесены в соседней комнате, нашёл силы только понимающе кивнуть. Хотя смысл всё ещё терялся. Он не видел себя со стороны, не мог сказать наверняка, отразилась ли внешне боль, что пронзила в тот момент его сердце, но ему показалось, что Минхо это понял. — Поэтому, думаю, продолжать всё это было бы нечестно… — он осёкся, скользнув меж губ кончиком языка. — Ни по отношению к тебе, ни по отношению ко мне. И посмотрел на Хёнджина. Но Хёнджин уже и так это понял. Конечно. Разве мироздание могло поступить с ним иначе? Было ли дело в его кармическом хвосте? Или ему не повезло родиться в разгаре коридора затмений? Он чувствовал себя вселенски глупо, и чужой внимательный взгляд вообще не спасал положения. В этот момент хотелось многого: разреветься, зайтись в истерике, закричать, сползти с кровати (а перед этим с чужих бёдер) и начать биться головой об пол, чтобы ему отшибло всю восприимчивость к боли и чтобы происходящее на контрасте показалось мелочным и незначительным. Невпопад ещё думалось о той девушке, что пару недель назад обедала вместе с Минхо, и кусочки пазла собирались в общую картинку, степенно выстраивая причинно-следственные связи в его голове. Всё обретало смысл. Минхо был влюблён в кого-то ещё. — Давно? — спросил Хёнджин, как будто ответ утихомирил бы ураган в его рёбрах. — Да, — решительно прозвучало в ответ, и, что ж, на деле от этого стало лишь тяжелее. А чего Хёнджин ещё ожидал? — Почему не сказал раньше? — Видимо, потому что не так давно сам это понял, — засим последовало молчание. Минхо смотрел на него так, словно думал, что Хёнджин может прочесть его мысли по глазам, но Хёнджин и с собственным бардаком в голове не справлялся — куда ему разбираться в чужом? И как же по-прежнему глупо всё это складывалось. При иных обстоятельствах Хёнджин бы, может, даже нашёл это забавным, но сейчас… сейчас хотелось лишь зарыться в собственную тоску, как в одеяло, и разорвать все связи с реальностью. Он понурил голову, аккуратно высвободил запястья из чужой хватки и пересел на кровать, потянувшись к своей футболке. Минхо не препятствовал его действиям, и это, наверное, в какой-то степени ранило тоже, будто в глубине души Хёнджин всё ещё надеялся на обратный исход. Всё ещё надеялся, что Минхо притянет его обратно к своей груди и скажет, что всё хорошо. — Наверное, тебе лучше уйти, — произнести это вслух оказалось в разы тяжелее, чем представлялось в мыслях. Хёнджину потребовалась вся его выдержка, чтобы вместо этого не попросить Минхо остаться. — Наверное, да, — произнёс тот едва ли на грани слышимости, опустив взгляд, после чего медленно поднялся и потянулся за своей курткой, которую ранее оставил на спинке стула. Хёнджин, забившись к изголовью кровати и обхватив себя руками за плечи (словно придерживая от окончательного распада), молча наблюдал за тем, как тот обувался. Его чувства разметались по углам комнаты, будто ошмётки погибшей звезды, а в руках остывало всё то, что сохранилось от его изжёванного сердца — пустота внутри казалась невосполнимой. Но прежде чем Минхо успел дёрнуть за ручку и выйти за порог, Хёнджин вдруг глухо спросил: — Но мы ведь всё ещё друзья? — что заставило Минхо замереть и, медленно расправив плечи, обернуться. Эмоцию чужого взгляда было трудно считать в темноте, но каким-то образом она передавалась ему ментально, словно между ними оборвалась одна связь и тут же сформировалась другая. Эта эмоция расщеплялась на несколько, но все, как одна, оседали на языке сквозящей горечью. Минхо снова подошёл к нему, и на мгновение Хёнджину почудилось, что ничего не изменилось, что весь случившийся разговор он выдумал себе сам, забывшись какой-то дрёмой во время просмотра фильма. Прямо сейчас они с Минхо в обнимку лежали на его кровати, целуясь под закрывающие титры на фоне, и всё было как прежде, но. — Конечно, котёнок, — мягкий, почти невесомый поцелуй в лоб будто обозначил пределы реальности, в которой один всегда оставался, а другой всегда уходил.* * *
С ноябрём зарядило первыми ощутимыми холодами. Дни становились угрюмей, небо всё чаще размывало затяжными ливнями, и оно висело прямо над головой — до него, казалось, можно было дотронуться, просто вытянув руку. Хёнджиново упадническое настроение отражалось даже на погоде: метеорологические прогнозы на ближайший месяц обещали сплошную тоску. Первую неделю после их с Минхо разговора он держался вполне неплохо. Никому и в голову не приходило, что за улыбками и хорошим настроением Хёнджин мог прятать незаживающие кровоточащие раны, вдоль и поперёк испещрившие его сердце. Моментами ему удавалось дурить этим даже себя. Казалось, всё было как прежде: он ходил на пары, посещал занятия в танцевальной студии, если выпадала такая возможность, выходные проводил с друзьями, что звали выпить или приглашали присоединиться к душевным вечерам, во время которых они заваливались к кому-то в комнату или квартиру и просто общались, играя в тупые настолки. В такие моменты думалось, что он вовсе не притворялся, что не пытался давить негативные эмоции и забивать разными занятиями всё своё свободное время, лишь бы избежать мыслей о Минхо, но эта выхолощенная иллюзия с треском разбивалась о стены суровой реальности всякий раз, когда им доводилось пересекаться. Они по-прежнему учились в одном университете, по-прежнему имели общие лекции в расписании, по-прежнему могли сидеть за одним столом во время обеда, и все эти точки соприкосновений так или иначе выстраивались графиком функции, что описывала экспоненциальный рост его одиночества. Он начал избегать Минхо, сам того не осознавая. Стал реже отвечать на звонки, подолгу игнорировал сообщения, в университете старался держаться Феликса и Джисона, чтобы у Минхо не возникало соблазна припереть его к стене и потребовать объяснений, а в моменты, когда они собирались одной компанией, старался ничем не выдавать своей уязвимости и виртуозно отыгрывал роль слепого дурачка, делая вид, будто не замечал чужих взглядов. Это очень напоминало о тех днях, когда он вот точно так же избегал Минхо после их первого раза, случившегося по пьяни за пару недель до весны. В том не было никаких иных желаний, кроме одного. По крайней мере, Хёнджин пытался себя в этом убедить. Они оба возвращались с празднования чьего-то дня рождения (сейчас уже и не вспомнить, чьего), когда Хёнджин привычно напросился к Минхо, потому что не хотел возвращаться в общагу. Минхо редко ему в чём-то отказывал. Пускал его к себе с ночёвкой, пускал в свой гардероб, позволяя брать любые понравившиеся футболки в качестве одежды для сна, пускал в свою кровать, на которой они имели обыкновение засыпать в обнимку лишь к утру, разговорившись за ночь обо всём на свете. Та ночь не стала исключением. Они оба были пьяны. В такие моменты Минхо, который обычно выступал в роли слушателя, становился чуть более разговорчивым. Хёнджин внимал каждому его слову, затаив дыхание, даже если ничего не соображал. Минхо рассказывал что-то о космосе, о чёрных дырах, о нейронных звёздах и экзопланетах, и Хёнджин терял себя в потоке его слов, в звучании его голоса, в дыму сигарет, которыми тот затягивался во время длительных пауз не то с целью дать время переварить, не то с целью заставить Хёнджина в одну из таких пауз чуть приподняться на локтях и, поддавшись внутреннему порыву, тесно прижаться к его губам своими. Всё это завязалось так спонтанно и так легко эскалировало, что было неудивительно, почему наутро заговорить оказалось в разы тяжелее, чем смолчать. Они оба понимали, что натворили, и если Минхо первое время пытался склонить его к разговору, то Хёнджин отчаянно его избегал, находил тупые предлоги и всячески отказывался идти на контакт, а когда ситуация была уже почти доведена до крайности, просто сказал, что ему было весело и они могли бы повторить это снова. По дружбе. Как банально. Словно существовать без извечных недомолвок априори не являлось альтернативой, словно вся эта хрень без обязательств и статусов подходила им гораздо больше, чем возможность поговорить и либо вступить в настоящие отношения, либо забыть обо всём, либо… Конечно, рвать связь окончательно не хотелось, а страх, что всё сложилось бы именно так, превалировал над здравым смыслом, ведь вопреки попыткам себя переубедить, Хёнджин не был настолько пьян, чтобы не отдавать себе отчёта в собственных действиях, а Минхо наутро вполне мог сказать (и был бы абсолютно искренним), что всё произошедшее являлось ошибкой. Может, поэтому тот не стал возражать в ответ на его предложение. Складывалось ощущение, словно Минхо вообще ко всему относился спокойно и совершенно не заморачивался о тех вещах, о каких заморачивался Хёнджин. Обижало ли это? Да, безусловно. Хёнджин чувствовал себя обманутым, и самое глупое во всём этом было то, что обманывал и обманывался он исключительно сам. Хотя это, скорее, не обижало, а разочаровывало, но легче от этого не становилось ни на йоту.* * *
— Давай, выкладывай, — потребовал Феликс, когда в один из воскресных вечеров они вместе пересматривали первый сезон «Основания». — Что у вас случилось с Минхо? Хёнджин едва подавил порыв мученически застонать. Ну вот за какие грехи мироздание решило так жестоко над ним поглумиться при распределении комнат в общежитии? Почему именно проницательный Феликс должен был стать его соседом, а не какой-нибудь ребячливый Джисон, который обычно мало интересовался чем-то помимо музыки и видеоигр и был очень неразборчив в вопросах поведенческой психологии. — С чего ты… — Если ты сейчас опять уйдёшь в отрицание, я пойду и разузнаю всё лично у Минхо. К счастью, из вас двоих он намного более сговорчивый и зрелый, а ещё умеет решать проблемы словами через рот. Хёнджину было нечем парировать. Феликс слишком хорошо его знал и активно пользовался этим на правах лучшего друга. Тяжело выдохнув и потянувшись к макбуку, чтобы поставить эпизод на паузу, Хёнджин попытался объяснить: — Мы с ним больше не… — но правильные слова не находились. А что, в сущности, ему следовало сказать? Что они с Минхо больше не вместе? Но ведь они никогда и не были. Они никогда не давали друг другу ни обещаний, ни клятв. Их не связывало обязательством оставаться друг другу верными, потому что верность была атрибутом чего-то более осознанного и искреннего, чем периодический секс, после которого Хёнджин всегда убегал, как последний трус, не желая обременять себя выяснением отношений. — Больше не трахаетесь? — флегматично подсказал Феликс, чем заставил Хёнджина вздрогнуть и недовольно поджать губы. Правда слишком сильно резала слух. — Надо полагать, это было инициативой Минхо. Друг не переставал поражать его чудесами дедукции и снова попадал в мишень без прицела. Иной раз казалось, словно тому и без разговоров было известно достаточно и что он тянул из Хёнджина признания, только потому что испытывал какое-то садистское удовольствие от того факта, что заставлял его рыться во всех этих неприятных воспоминаниях, которые его память отчаянно пыталась блокировать. На самом же деле Хёнджин прекрасно понимал, что Феликс, несмотря на порой излишнюю прямолинейность и врождённую манеру изъясняться в довольно грубой форме, искренне о нём беспокоился и пытался всячески поддержать, даже если большинство хёнджиновых решений и поступков считал предосудительными. — Он сказал, что ему кто-то нравится, поэтому мы больше не можем друг с другом спать, — произнёс Хёнджин буднично, хотя внутри от собственных слов начинало тянуть каким-то болезненным чувством, заглушить которое не получилось бы даже при большом желании. Феликс смерил его внимательным серьёзным взглядом, словно посмотрел в душу и сразу понял намного больше, чем Хёнджин когда-нибудь мог понять сам. — А ты? — вопрос на момент озадачил. — Что сам думаешь по этому поводу? — А что мне думать? — Хёнджин свёл брови и упёр взгляд в собственные колени, будто зрительный контакт с Феликсом каким-то образом воздействовал на его искренность, что по-прежнему давалась с трудом. — Нравится ему кто-то, и пусть. Какое мне дело? — Ой блять, хорош делать вид, что ничего не понимаешь, — Хёнджин не видел, но был уверен, что Феликс раздражённо закатил глаза. — Честное слово, вы оба моментами просто невыносимы. Ты хоть интересовался личностью этого мистического кого-то или просто на веру взял, что он мог внезапно влюбиться в кого-то помимо тебя? Хёнджин окончательно потерял нить повествования и теперь смотрел на друга в полнейшем смятении. Тот, покачав головой, продолжил уже чуть тише: — Брось, Хёнджин, ты серьёзно думаешь, что Минхо всё это время спал с тобой, потому что больше не с кем? — Нет, но… — Хёнджин осёкся, пытаясь найти во всём этом логику. — Какой смысл кого-то искать, если рядом есть тот, кто точно ничего не потребует? К тому же, не исключено, что он делал всё это из нежелания обидеть меня отказом. Я же первый к нему полез. — Боже, такой бред мог родиться только в твоей голове, — пренебрежительно выдал Феликс, тяжело вздохнув. — Ты нравишься ему, бестолочь. Ты. И если бы ты не вёл себя, словно капризный пятилетний ребёнок, и не сбегал от разговоров, вы давно могли бы ходить на свидания и делать прочие слащавые вещи, что обычно делают парочки. — Не издевайся, — Хёнджин устало завалился на спину и посмотрел в потолок. — От твоих слов не становится легче. — И не должно, — послышалось недовольное цоканье. — И я не издеваюсь, а пытаюсь донести, что легче тебе станет, если вы с Минхо наконец-то поговорите, как взрослые люди. — Ну конечно, магия разговоров. Как по мне, она срабатывает только в рамках гипотетических ситуаций. Не исключено, что в рамках моей это только всё усложнит. Да и что я, по-твоему, должен ему сказать? — Что бы ты ни сказал — будь честным, — посоветовал Феликс. — Признайся, что у тебя есть к нему чувства и что с самого начала ваша связь значила для тебя гораздо больше, чем ты показывал. — А если это окончательно всё между нами испортит? — Хёнджину было страшно даже представить, чем могла обернуться его попытка всё прояснить. — Что, если ему действительно нравится кто-то другой, а я своим внезапным признанием сделаю только хуже и это навсегда разрушит нашу дружбу? Феликс не ответил, и тишина с каждым пройденным мгновением становилась всё тяжелее, всё ощутимей, словно внезапно обрела физическую форму и теперь давила ему на грудь. Естественно, Феликс не должен был знать ответы на все вопросы, но по какой-то причине Хёнджину казалось, что чужое молчание говорило само за себя, а потом тот всё же продолжил: — Пойми, Хёнджин, что скрывать правду тоже не выход из положения. Не собираешься же ты всю жизнь бегать от своих чувств? — его голос смягчился. — Даже если Минхо не ответит тебе взаимностью, своим признанием ты хотя бы внесёшь какую-то ясность, в том числе и для него — он ведь тоже мучается не меньше. Почему-то от этих слов стало ещё паршивей. Умом-то Хёнджин понимал, что поступал неправильно, эгоистично, что своим поведением ранил Минхо, но в ситуациях подобных этой его мозг просто-напросто отключался и оставались одни лишь страхи. По всей видимости, страхи повзрослеть и научиться решать проблемы не бегством. Засыпая той ночью после утомительного мозгового штурма, Хёнджин взял с себя обещание хотя бы попытаться. И будь что будет.* * *
В пятницу после занятий все потоки собрались на университетском стадионе. Начало спортивного сезона открывал товарищеский матч с командой политехнического университета; Хёнджин знал, что Минхо играл в основном составе, и поначалу отказывался идти, оправдываясь желанием подготовиться к коллоквиуму, который должен был состояться лишь через две недели. — Мы же вроде с тобой договорились, что ты перестанешь сбегать, — Феликс на его жалкую попытку отмазаться только глаза закатил, и Хёнджину ничего не оставалось, кроме как согласиться. Вместе они нашли свободные места возле ребят из их группы и стали дожидаться начала. Даже несмотря на холод народу было довольно много. Ряды трибун были почти полностью заняты. Команды постепенно выходили на поле, разминались, настраивались на предстоящую игру, и Хёнджин, который продолжал мысленно предавать сомнениям своё согласие прийти на матч, украдкой высматривал Минхо среди его сокомандников, пытаясь при этом выглядеть не слишком очевидным. В этот раз старший не просил Хёнджина его поддержать, хотя раньше это было чем-то вроде незыблемой традиции. Оно и неудивительно, учитывая, что последние несколько дней Хёнджин тупо не читал его сообщения, и всё же где-то на задворках сознания постоянно мелькала дурацкая мысль, что при желании Минхо мог найти способ связаться с ним, а обратное давало понять, насколько малозначительную роль он играл в чужой жизни. Мысль эта, конечно, обладала серьёзным провалом в логике и была тупой до безобразия. Какие вообще с его стороны могли быть претензии, если он единственный вёл себя, как полнейший кретин, и сам отказывался идти на контакт? На месте Минхо он бы давно послал себя к чёрту. И дружбу эту кривобокую — тоже. Старший вышел на поле самым последним. Судя по выражению его лица, на победу он был настроен решительно, хоть в рамках сегодняшнего товарищеского матча она бы ничего и не принесла. В сущности, дело было в самом Минхо и в его отношении ко всему, чем он занимался. Он никогда не задумывался о спортивной карьере всерьёз, не планировал связывать с футболом свою жизнь, потому что воспринимал его исключительно как хобби, но его стремление выкладываться по полной прослеживалось даже здесь. Помахав своим одногруппникам, что расположились в первом ряду трибун, Минхо мягко улыбнулся. Хёнджин почувствовал в груди копошение уже знакомого чувства, когда заметил среди присутствовавших ту самую девушку. Кажется, её звали Миён, и она, конечно, не могла упустить возможности поддержать Минхо во время матча. Почему-то это необоснованно разозлило. Необоснованно — ведь умом Хёнджин понимал, что не имел никакого права злиться, а тем более злиться на Миён. Вот уж кто был совершенно не при делах. И всё же рациональность не умаляла глухой обиды. Глупой, почти ребяческой. Хотелось выплеснуть эту обиду каким-нибудь необдуманным действием: например, встать и демонстративно уйти (и желательно, чтобы Минхо это видел) или выкинуть какую-нибудь пакость, как во всех этих подростковых фильмах, где главная сука школы выливает клубничный шейк на голову несчастной героине. На моменте этой мысли Феликс вдруг толкнул его коленку своей и проворчал: — Да помаши ты ему уже в ответ. Хёнджин, не сразу сообразивший, о чём говорил друг, устремил непонимающий взгляд обратно на поле, заметив с вмиг заколотившимся сердцем, что Минхо махал ему всё это время. Внутри в тот же момент разлился приятный щекочущий трепет, и Хёнджин обнаружил, что на него тут же обернулись несколько ребят с первых рядов, в том числе и Миён — с трудом поборов желание самодовольно ей ухмыльнуться, он всё же неуверенно вытянул руку и махнул Минхо пару раз в ответ, после чего тот, дёрнув уголком губ, удалился в центр поля к своей команде. — Как мило, — насмешливо протянул как раз подошедший Джисон, что уселся на жёсткое сидение рядом с Феликсом и слегка толкнул того плечом в знак приветствия. — Скажи? Феликс этот жест не оценил и показательно сдвинулся в сторону. — Настолько мило, что меня сейчас стошнит, — сказал он в своей излюбленной манере, на что Хёнджин, покачав головой, лишь слабо улыбнулся. Спустя ещё пару минут было объявлено начало первого тайма. Хёнджин старался следить за счётом и за игрой в целом, но так или иначе его взгляд от ведущих мяч игроков всё равно соскальзывал к Минхо. Тот держался на поле уверенно, не боялся атаковать противников и старался активно взаимодействовать со своими напарниками, что выделяло его и несомненно восхищало Хёнджина. Трибуны тоже шумели, выкрикивали слова поддержки, хлопали, если во вражеские ворота забивались голы. Игра на протяжении всего матча шла почти на равных, но за несколько минут до окончания второго тайма решающие очки всё-таки ушли в счёт их сборной, что и принесло им победу над командой политеха. Зрители загудели, после финального свистка многие с трибун устремились к игрокам обеих команд, чтобы поздравить или поддержать, и Хёнджин, поддавшись уговорам Феликса и дождавшись, когда основная масса людей разойдётся, спустился тоже. — Отличная игра, — сказал он, приблизившись к Минхо, который ненадолго отошёл от своих сокомандников, чтобы взять со скамьи бутылку воды и полотенце. — Поздравляю с победой. Старший взглянул на него, медленно выпрямившись и зачесав назад влажную от пота чёлку. Эмоцию на его лице было трудно идентифицировать — Хёнджин и не пытался, если честно, боясь считать что-то не то — но спустя пару секунд Минхо улыбнулся — так знакомо-знакомо, по-особенному тепло, что в груди плаксиво заныло. Захотелось сократить крупицы расстояния между ними и спрятать лицо в изгибе чужой шеи или уткнуться носом в щеку. Что угодно было бы неплохо. — Спасибо, — отозвался тот, остановившись в шаге напротив. — Если честно, не думал, что ты придёшь. Хёнджин, враз почувствовавший укол вины, спешно опустил пристыженный взгляд. — Не мог же я тебя не поддержать, — слова, как назло, давались с огромным трудом, словно где-то там, в области мозга, отвечавшей за речь, разом закоротило контакты. Нервно поджав губы, он продолжил: — Прости, что избегал тебя. Ты сердишься? Минхо склонил голову набок, увёл взгляд куда-то в сторону, как делал всегда, когда о чём-то задумывался, и после недолгой паузы ответил: — Не сержусь, — заставив Хёнджина посмотреть на него украдкой. — Но мне не нравится, что ты вечно пытаешься от меня закрыться. Младший замялся, неловко переступил с ноги на ногу, и в его голове вдруг запульсировала мысль, что, может, это и был идеальный момент для признания? Феликс ведь не просто так подтолкнул его подойти к Минхо, считая, вероятно, что разобраться со всем этим следовало как можно скорей, однако Хёнджин не был уверен, что готов к этому. Он уже хотел аккуратно перевести тему, придя к выводу, что форсировать такие вещи всё же не было лучшей идеей, как старшего вдруг окликнул какой-то парень из его команды. — Эй, Минхо, — тот подошёл, ярко улыбнувшись им обоим, и по-дружески похлопал Минхо по плечу. Вслед за ним к их кругу подтянулись ещё несколько ребят, среди которых, согласно всемирному закону подлости, конечно же оказалась и Миён, и весь настрой на разговор затерялся где-то в ворохе неприятных чувств, что нахрапом полезли наружу. Хёнджин увёл недовольный взгляд и шагнул чуть в сторону, позволив друзьям Минхо его обступить. — Праздновать идём ко мне. Первую победу в сезоне полагается отметить. — Крис проставляется, — подначил кто-то ещё, на что тот самый Крис лишь с улыбкой закатил глаза и закивал: — Поэтому отказы не принимаются, — после переведя любопытный взгляд на Хёнджина. — Вы, ребята, тоже приходите. Чем больше народу, тем веселее. К тому же, друзья Минхо — наши друзья. Чужая непосредственность, вопреки всему, возымела над Хёнджином диаметрально противоположный эффект и заставила его почувствовать себя неуютно. Фокус его внимания цеплялся за пресловутое «друзья», и всё вокруг снова сгущалось какими-то чёрно-белыми красками, словно картинку мира пропустили через фильтр в Лайтрум. Боже, ну вот почему он был таким восприимчивым и так остро реагировал на сущие, по сути, мелочи? Разве было так сложно абстрагироваться от подобных малозначительных вещей? Попытавшись затереть все эти мысли в собственной голове, Хёнджин неопределённо качнул головой, выражая благодарность за приглашение и в то же время не давая окончательного ответа, после чего ребята, двинувшись с поля, принялись обсуждать прошедший матч, подшучивать друг на другом, смеяться, разбирать косяки — свои и чужие. Хёнджин обнял себя руками за плечи (день выдался необычайно холодный) и посмотрел на Минхо, внимание которого, впрочем, было захвачено улыбающейся Миён, что с воодушевлением делилась своими впечатлениями от игры. Момент был безвозвратно упущен.* * *
Вообще, Хёнджина нельзя было назвать любителем студенческих вечеринок, особенно если их закатывали члены каких-нибудь братств или университетских спортивных сборных. Не то чтобы у него было предвзятое отношение к подобного рода тусовкам, просто сам он предпочитал спокойные посиделки в кругу близких друзей или совместные походы в бар — также исключительно небольшой компанией. Следуя этой логике, ему стоило бы отказаться от приглашения Криса присоединиться к празднованию победы в первом матче сезона — к тому же, из футбольной команды он практически никого не знал — но по какой-то непонятной причине прямо сейчас он стоял на пороге чужой квартиры и нервно приглаживал волосы. Что он вообще здесь забыл? Феликс ведь отказался идти, сославшись на дела, Джисон тоже внезапно сорвался, а Минхо… что ж, с Минхо всё по-прежнему было сложно, так что Хёнджин не был уверен, что не окажется по итогу один в совершенно незнакомой компании. — Ты пришёл! — Крис, однако же, обрадовался его появлению так, словно они давние хорошие приятели, и это немного приглушило рокот той нервозности, что копошилась внутри. Хотя умом Хёнджин понимал, что Крис источал дружелюбие по отношению к каждому, кто попадал ему в поле зрения. — Проходи, мы как раз собирались сыграть в «Мафию». Присоединишься? Хёнджин передёрнул плечом, поспешив отмазаться: — Я плох в подобных играх, — что было правдой чистой воды. Он вообще был плох во всём, что включало в себя большое количество людей и необходимость разговаривать. — Что ж, как хочешь, — легко отозвался Крис. — В таком случае чувствуй себя как дома. В холодильнике есть пиво — угощайся. С этими словами он развернулся и быстрым шагом удалился обратно в гостиную, где, по всей видимости, и намечалась игра. Хёнджин, разувшись и едва не споткнувшись о ворох чужих кроссовок, неловко огляделся. Студия Криса была небольшой, но очень уютной, будто картинка из Пинтерест вырвалась в трёхмерный мир: каждый уголок здесь был отмечен какой-то незначительной деталью, что выдавало в ней владельца квартиры. Например, холодильник в кухне был увешан полароидными фотокарточками, на которых узнавались семейные фото и фото футбольной команды; на окнах стояли горшки с растениями, и, судя по всему, их не забывали регулярно поливать; кое-где вдоль стен висели лампочки гирлянд, что добавляло атмосферности, а в углу гостиной стоял старенький виниловый проигрыватель, который тихонько играл, перемежаясь песнями Дебюсси и лоу-фай. Хёнджин, который привык думать, что популярных ребят по большей части интересовали лишь алкоголь, травка и секс, был ошеломлён представшей перед ним картиной, что казалось довольно странным, учитывая, что он дружил с Минхо и знал наверняка, насколько тот был далёк ото всех этих представлений, обычно складывавшихся у людей, если речь заходила об университетской элите. Говоря о Минхо — того по-прежнему нигде не было видно. Хёнджин жалел, что отверг его раннее предложение прийти сюда вместе, хоть, в собственную защиту, поначалу он и не планировал приходить. Решение это было спонтанным и пришло ему в голову в последнюю минуту, в связи с чем теперь он чувствовал себя потерянным в окружении кучи незнакомых людей. Нет, конечно, они не были такими уж незнакомыми. С некоторыми из них он неоднократно пересекался в университете, где-то даже мелькали лица его одногруппников, но сути это не меняло. Хёнджин мало общался с людьми за пределами своего маленького социального круга, в котором были лишь Феликс, Джисон и Минхо, а потому совершенно не знал, как надо себя вести, оказавшись за его пределами. Пройдя в кухню, где несколько девушек с его потока снимали под вирусную песню какой-то тренд из Тиктока, Хёнджин неловко скользнул к холодильнику за пивом. Он не был уверен, что одного пива хватит залить вселенскую тоску по одному человеку, но, быть может, это помогло бы ему на время заглушить внутреннюю мораль? Из соседней комнаты тем временем доносились смех и разговоры ребят, что активно голосовали после первого «убийства» в игре, и Хёнджин, чуть приоткрыв форточку и усевшись на стул у подоконника, достал из кармана телефон. На экране блокировки высветилась пара окошек-уведомлений из Снэпчата с фото-воспоминаниями пятилетней давности, какая-то рассылка о распродаже в городском молле на почте и круглый ноль сообщений или пропущенных звонков. Это имело смысл. Было бы странно ждать, что Минхо продолжит ему писать после нескольких недель глухого игнора. Да и зачем? Устало вздохнув, Хёнджин смахнул все уведомления и решил полистать новостную ленту в Твиттере, чтобы убить время, но в этот момент его слух вдруг зацепился за звонкий узнаваемый голос Криса, который снова встречал кого-то в прихожей. — Мы тебя заждались, чувак, — протянул тот с шутливым укором, и Хёнджин, поддавшись какому-то интуитивному порыву, поднялся со стула и двинулся к выходу из кухни. Уже с порога ему открылся отличный вид на поздних гостей, отчего внутри в тот же миг что-то с треском оборвалось, заставив его невольно затормозить и ухватиться за косяк, чтоб не согнуться пополам от боли. Минхо в этот момент помогал Миён снять пальто и улыбался ей так, как Хёнджину казалось, раньше тот мог улыбаться только ему, и всё это вдруг навалилось на него огромным снежным комом, заставив осознать с полной ясностью мыслей, каким же он был дураком, раз позволил себе поверить словам Феликса. В глазах начинало пощипывать слезами не то злости, не то жгучей обиды, не то всего сразу, и Хёнджин, не отдавая себе отчёта в собственных действиях, вдруг решительно ринулся в сторону троицы, но только лишь с целью схватить с крючка свою куртку, кое-как обуться, наплевав на шнуровку, и под недоумевающие оклики Минхо и Криса вылететь из квартиры на лестничную площадку, а оттуда — прямиком вниз. Если где-то на задворках его сознания в этот момент и звучало строгим голосом Феликса, что он вёл себя совершенно не по-взрослому, то Хёнджин это игнорировал. Видимость размывало от хлещущих фонтаном эмоций, в груди скребло, и хотелось поскорее добраться до общежития да забыть обо всём этом кошмаре, как о страшном сне, чтобы наутро не осталось ни обид, ни сожалений, ни чувств, которые в этот самый момент выжигали его изнутри так, что даже ноябрьский холод не мог этого остудить. Феликс с Джисоном рубились в какую-то игрушку на компьютере в их комнате (это и были их неотложные дела?), когда Хёнджин, пряча опухшие от слёз глаза, забежал и рухнул на собственную кровать, зарывшись лицом в подушку. Ему было совестно, что он вот так прерывал совместное времяпрепровождение друзей, но масштабы собственной грусти заслоняли собой прочие вещи и распирали изнутри так сильно, что держать это в себе не оставалось сил. — Джинни, ну ты чего, — Феликс перебрался к нему на кровать несколько мгновений спустя и крепко обнял со спины, в то время как Джисон устроился у них в ногах и принялся ласково поглаживать его коленку. От успокаивающих действий друзей Хёнджин расплакался ещё больше. Ему не хотелось себя жалеть, но хотелось, чтобы кто-то его утешил и желательно ни о чём не расспрашивал. Феликс с Джисоном, словно прочитав его мысли, и не лезли с требованием объясниться — они просто были рядом, сбрасывали за него звонки от Минхо и время от времени шептали, что завтра обязательно станет легче.* * *
Завтра не стало легче. Мало того, что из-за ночной истерики пробуждение сопровождалось дикой головной болью, так он ещё и не умылся вчера перед сном, почему к утру кожу лица стянуло липкой противной плёнкой от неабсорбировавшейся косметики. После горячего душа и завтрака воспринимать мир вокруг, конечно, было уже не так тяжело, но внутри всё равно продолжало ныть болезненным желанием заслушать до дыр самый грустный из своих плейлистов. Феликс по какой-то причине не спешил расспрашивать его об инциденте. Наверное, потому что и так обо всём догадывался и не хотел снова слушать о его бесконечных душевных муках, что, впрочем, не сильно расстраивало: Хёнджин тоже не горел желанием, чтобы ему устраивали разбор полётов и по новой читали нотации. Именно поэтому почти весь день они общались на отвлечённые темы, словно вчерашнего вечера не существовало в принципе, словно Хёнджин не завалился в комнату в разгаре эмоционального брейкдауна и вообще всё было хорошо. Но всё не было хорошо. Хёнджин прекрасно понимал, что иллюзиями сердце не излечишь, но других альтернатив у него не имелось, потому что вряд ли Минхо захочет говорить с ним после всего и потому что Хёнджин по-прежнему, блять, не нашёлся, что должен ему сказать. И он думал об этом — снова и снова — пока лежал на своей кровати и грустно смотрел в потолок, рисуя в голове картинку идеального мира, в котором проблемы в фоновом режиме могли решать сами себя. Ближе к вечеру Феликс, захлопнув учебник, по которому готовился к грядущему коллоквиуму по экономической теории, вдруг куда-то засобирался. Первое время Хёнджин на это никак не реагировал, словно даже не замечал, полностью ушедший в собственную тоску, но когда друг стоял уже у двери и шарил по карманам толстовки, проверяя, ничего ли он не забыл, Хёнджин приподнялся на локтях и спросил: — Ты куда? — но Феликс даже не оглянулся. Не услышал или сердился? Хёнджин окликнул во второй раз и, получив круглый ноль ответной реакции, плюхнулся обратно на кровать. Сердился, значит. Да оно и немудрено: Хёнджин тоже был зол на себя чуть больше, чем полностью — против него словно весь мир ополчился — потому и не стал ничего выяснять. К тому же, силы оставались лишь на то, чтобы не свалиться в самоуправство от безысходности, а то и музыка уже не спасала. «Учёный» Колдплей в наушниках сменился «Молчи и уезжай» Дефтонс, когда дверь в комнату снова чуть приоткрылась. Может, Феликс вернулся рассказать, куда же он всё-таки уходил? С этой мыслью Хёнджин просто повернул голову и тут же возжелал оказаться проглоченным какой-нибудь чёрной дырой или пространственным разломом, чтобы его перемололо в биты информации и оставило наконец-то в покое. Минхо стоял на пороге так, словно точно не заблудился по дороге в собственную квартиру — Хёнджин даже не понял, как эта мысль возникла в его голове, но мыслить рационально в данный момент было в принципе подобно фантастике. Он зажал кнопку понижения громкости на телефоне, пока звук полностью не исчез, и чуть отполз, чтоб упереться лопатками в изголовье кровати — словно увеличение расстояния укрепило бы его баррикады, от которых и так осталось только одно название. — Я убью Феликса, — прошептал он себе под нос, когда Минхо совершенно спокойно шагнул внутрь и закрыл за собой дверь. Он был таким… таким… у Хёнджина в груди защемило от странного микса тоски и грусти, и вины, и даже какой-то радости. Казалось, они не виделись вечность, целую маленькую жизнь, и всё уже ощущалось иначе, и так много одолевало его в тот момент, что оно уже не умещались не то что в пределах рёбер — даже стены комнаты начинали трещать от распирающих чувств. И что теперь со всем этим делать? Выбрасывать через форточку? — Он предупредил, что ты так скажешь, — голос Минхо не выдавал в нём волнения, и это снова напоминало о том, как сильно их разбросало. — И попросил передать тебе это. Минхо показал сложенный вчетверо розовый клейкий стикер и подошёл передать его, лишь убедившись, что Хёнджин его не оттолкнёт. Вряд ли ему было известно, что Хёнджин не оттолкнул бы его даже при большом желании. поблагодаришь меня позже — было выведено неровным почерком на внутренней стороне стикера. Очень в стиле Феликса, подумал Хёнджин, мысленно закатив глаза. — Зачем ты пришёл? — спросил он ломко, хотя все ответы и так лежали на поверхности — осталось только протянуть руку и выбрать правильный. — Поговорить, — прозвучало после небольшой паузы. Минхо сел на кровать Феликса, уперев локти в колени, и даже не глядя Хёнджин чувствовал, как тот на него смотрел. От этого взгляда по коже бежали мурашки, по венам — ток, и мысли в голове продолжали искрить оголёнными проводами, путая границы реальности. — И пока ты не сказал, что не хочешь со мной разговаривать, говорить буду я, — продолжил Минхо, прежде чем Хёнджин успел открыть рот. — От тебя требуется только меня выслушать. В звучании чужого голоса сквозила ненаигранная решительность — Хёнджину такому ещё полвека учится, но он вдруг сполз к краю собственной кровати и развернулся лицом к Минхо. — Я знаю, что ты скажешь, — произнёс он в контексте отчаяния. — Скажешь, что я веду себя незрело, что постоянно сбегаю, но при этом продолжаю устраивать сцены ревности, словно имею на это какое-то право, — собственные слова будто разом всковырнули все глубокие раны, прошитые кривыми стежками. — Скажешь, что я глупый, бестолковый, неразумный, и что любой на моём месте уже давно перестал бы маяться этой хернёй и смог отыскать в себе смелость просто поговорить. Это ведь так легко, да? Говорить, — он нервно рассмеялся. — Намного легче, чем разгребать последствия недомолвок. Зрительный контакт между ними заискрил, словно частоты выпали резонансом. Минхо не пытался его перебить, не пытался опровергнуть его домыслы, которые, по всей видимости, мало отличались от реальности, и это заставляло снова и снова задаваться вопросом: для чего было столько страдать? Минхо сидел в своей старой толстовке — той самой, что ещё в старшей школе выиграл на дурацкой научной ярмарке — и Хёнджину хотелось пригладить пальцами его чуть лохматую чёлку, пересев к нему на колени. Хёнджину хотелось уронить голову ему на плечо и вдохнуть знакомый аромат его ненавязчивого парфюма. Хёнджину хотелось, чтобы пропасть из недосказанностей, лжи и обид сколлапсировала в сингулярность и больше никогда не разверзалась между ними, больше никогда не раскидывала их по разным системам координат, потому что в своей Хёнджин не справлялся. Потому что Хёнджин не справлялся один без Минхо. Минхо продолжал смотреть на него без какой-либо определённой эмоции во взгляде (может, их просто было слишком много, чтобы определить?), а Хёнджин продолжал рисовать в голове сценарии, в которых тот оставляет его. Молча. Без слов. Потому что Хёнджин уже сам выразил всё, что тот собирался ему сказать. Но. — Знаешь, в ту ночь, когда мы пьяные лежали на кровати в моей комнате и я нёс весь этот бред о звёздах — я не думал, что всё так закончится, — чужие слова, отзвучавшие в тишине комнаты, вдруг откликнулись не болью, но чем-то отдалённо похожим. — Ты поцеловал меня, и мир будто схлопнулся. Показалось даже, что до того момента я был абсолютно трезв, а после не мог связать в голове и двух мыслей. Будто рычаги перемкнуло. И я думал, что должен остановиться. Думал и думал, только на этом всё и закончилось, — его интонация оставалась ровной, и он продолжал смотреть Хёнджину прямо в глаза, будто готовился к этой речи всю чёртову жизнь. — Когда на следующий день ты начал меня избегать, у меня появились предположения, и я боялся, что они подтвердятся. Прежний страх быть отвергнутым перекрыло страхом полностью выпасть за борт, так что над ответом на твоё предложение периодически выручать друг друга я почти не раздумывал, хоть уже тогда этого было недостаточно, — на этом моменте, казалось, не то слова потеряли смысл, не то Хёнджин перестал воспринимать этот мир на слух. — Мне хотелось большего, — продолжил Минхо, и этим будто нанёс контрольный удар, целясь в голову, а попадая в сердце. — Хотелось просыпаться рядом с тобой, хотелось быть с тобой, но я не… я пытался не давать себе ложных надежд, понимаешь? Ты очень чётко обозначил границы — я был на это согласен, пока в один момент меня не переклинило осознанием, что я не избавлюсь от чувств к тебе, пока самостоятельно не поставлю точку. Будто оглушило. Хёнджин понятия не имел, как на такое нужно реагировать. Как нормальные люди вообще реагировали? Хотелось одновременно и расплакаться, и рассмеяться, и в то же время было страшно сделать даже малейший вздох, словно момент разобьётся и их снова вернёт на исходную. Всё услышанное не укладывалось в голове, хотя в глазах Минхо чёрным по белому читалось, что он это не выдумывал. — У тебя были чувства ко мне? — получилось спросить спустя десять неудачных попыток собрать себя по частям. — А как же Миён? — Миён просто друг, — отозвался Минхо так, словно говорил о неопровержимой математической аксиоме, в истинности которой мог сомневаться только глупец. — Так с ней ты тоже спишь? — и в момент, когда эти слова уже сорвались с его губ, Хёнджин вдруг осознал, что сморозил. Чужой выразительный взгляд, в котором мелькнули и злость, и непонимание заставил потупить свой собственный и гулко выдохнуть: — Прости. Как долго он ещё собирался делать вид, словно ничего не понимает? — Значит, когда ты говорил, что тебе кто-то нравится… — Я говорил о тебе. Всё, что было между нами, было по-настоящему для меня, — голос Минхо даже не дрогнул, не предложил ни малейшего повода усомниться в правдивости его слов, и, что ж, было ли это идеальным моментом, чтобы начать всё заново? Хёнджин поднял голову, ощутив, как затрепетали веки и как на щёки набросился предательский жар. Минхо потребовалось столкнуться с каждой из стен его неразумности, чтобы в конце концов прорваться сквозь них напролом. Он шмыгнул носом и тут же запрокинул голову, чтобы не испортить всё снова. Ну конечно, после чужого признания для полноты картины не хватало ещё разреветься из-за собственной глупости и невозможности выразить всего спектра чувств, что он испытывал в этот момент. Ладони Минхо накрыли его собственные, когда тот сполз перед ним на колени и заглянул в его глаза так, что всё сразу стало понятно. Все моменты их близости, каждый из их поцелуев с самого начала кричали ему об одном. — Мы потеряли столько времени из-за меня, — прошептал Хёнджин, когда Минхо сплёл вместе их пальцы — от этого жеста внутри разлилось тем самым щекочущим трепетом, давить который больше не имело никакого смысла. Смысл теперь имело только одно. — Тогда я предлагаю больше не ждать, — произнёс Минхо вкрадчиво, на что Хёнджин, слабо улыбнувшись, сжал его пальцы крепче. Кажется, чуть позже ему действительно придётся кое-кого поблагодарить.