L’appel du Vide

      Нужно было уходить с самого начала этого представления.       Не поддаваться на порывы мальчишки, не идти на поводу у Лорда Рестиса, не связываться с бардами, не сталкиваться со Спасительницей и, само собой, не вмешиваться в бой рыцаря и Дагды.       Посох маняще подзывал ее прислушаться к советам, но разум затмила бурлящая на кончиках ногтей злость.       Сорвется — разорвет к чертям эпидермис на ладонях. Будет восстанавливать месяцами под смешки Лорда Рестиса, его любовные касания и пощечины, с порванными прядями ириса от головы.       Закрутит маленькие локоны в косу и сожжет прямо перед ее взором, осыпет недовольными речами, будет ломать ее тонкие ноги, палец за пальцем, по косточкам, а после склеит, наложит мазками черными новые тату на еще не окрепших потресканных дланях, соберет ее, словно дорогую сердцем куклу, прижмет к себе и будет шептать о ее пользе и служении ему.       Он затягивал ее конечности потуже, мазал шею легким движением кисти специальным маслом, двигал ее частями тела под неестественным углом, ленты сжимая крепче и не позволяя ей упасть в себя, с места, не допускать мысли о зазывающей Пропасти.       Лорд Рестис ценил в своей коллекции последнюю из рода Роинтон, от пыли очищал, лично обучал магии, похитив в свое время душу заблудшего ребенка и приручив.       Маг со светлыми локонами, вечно сокрытый во тьме полей широкой шляпы, по-отцовски подбирал ей наряды, выкручивал заботливо ступни, — он души не чаял ее тонким, как ее терпение, ногам, особенно коленным чашечкам, их откалывать и разбивать, вслушиваясь в хруст, у фарфоровой куклы приносило ему небывалый восторг, — закручивал тугие ленты сигилами бесконечности у ее потрепанного колпака, прижимался лбом к ее закрученным рожкам, укреплял дуги на ботинках оттенка пурпурного сердца, в то время как девушка растягивала их, — пока тот не видит и лишь шаром направляет, — и позволяла ногам свободно парить. Единственная вольность, которую она себе допускала вдали от Лорда Рестиса.       Любое его слово — закон. Любой его совет ценен и по зову сердца отдается. Любой его дар сладок, голос ласкает слух, и лишь за упоминание ее имени она готова свернуть горы ради Господина.       Она готова преклонить колено перед самим королем, если после этого Лорд Рестис щедро наградит ее похвалой.       Потому что суставы от наказаний отдают тупой болью, а его оскал точно отточенное движение лезвием у шеи.       Раз — и жизнь прервана.       Все ради Лорда Рестиса.       Так почему сейчас сводит лицо судорогой от обиды?       Он оставил ее одну в окруженном криками людских городе, столице, черт его подери.       Посох мертвым грузом покоится, придавлен остатками стены, шар померк и осыпся, с него лишь бегают клубни пара ввысь. Хорошо хоть догадалась прижать сосуд с чернилами к себе поближе и спрятать под мантией плаща.       Человек, что несет ее в убежище, пострадал ранее от сигила забвения по ее желанию.       Ининия не испытывала к людям ничего, кроме безразличия.       От его крепкой хватки колет сердце, накрывает стыдом и выкручивает кишки, трясет от лихорадки, хочется спрятаться в тени Лорда Рестиса и никогда не показываться.       Пока они вместе со спутником рыцаря, — Атуарто, — бредут, пресекая хаос и разрушения столицы, иногда отмахиваясь мечом от лоз проклятия, Ининия рассуждает: с самого начала они влипли. Ее окружали препятствия, с которыми и будучи в форме она не справилась бы.       Ни знания древнейших сигилов, ни ее род не пережили бы этих помех.       Неугомонного Кустаса с его едкими воплями о мести и кругожедневными рыданиями в ее колени. Новая игрушка для Лорда Рестиса; глумливо осматривал сломленного, изучал вдоль и поперек, накинул сетевые сигилы и вручил соломенную шляпу, издевательски протянув:       — Теперь ты в наших рядах, Кустас.       Измученного борьбой за жизнь Дагды. По его губам льется сладкий экстаз из чернил и внутреннего кровотечения, осел на языке и вырывается лепестками с каждым концом цикла. Бесконечно запертый сгусток грез внутри покойника. Странно, что не начал тлеть, но гнилью ноздри свербит. От его запашка прикрывается смущенно воротником, закатывает лавандовые огни и обращает взор на двух юных Волшебников.       Двух путающихся под ногами детей, что выкрикивают мольбы о милости и прощении, перекидываются взглядами и топят ее в чаше добродетелей. Наивные и стойкие. Лорду Рестису бы понравились: таких в его коллекции хоть отбавляй, но Спасительница и Травник затмили бы остальных кукол. Кого угодно, кроме самой Ининии.       Упертого рыцаря с пустотой в очах: как жаль бедняжку; как жаль драгоценное, упущенное на этого идиота, время; как жаль — сигил остался в зеркальце и покоился ныне рядом с Посохом.       Вереница обстоятельств, мучивших куклу.       Ноги не слушались нервных импульсов, мертвым грузом прикованные рукой Гаруги.       Атуарто цеплялся за партнера крепко, оборачивал голову в ее сторону, обводил дитя с состраданием, подливал в ее уши тягостных вздохов, не переставая.       Барабанные перепонки от сочувствия скоро взорвутся.       Они обогнули переулок и теперь ступали по мосту, Ининия щурится хмуро: повело их в сторону тюрьмы, а не убежища. Ну, ничего от колпаков толкового и не ждала.       Вмешиваться с подсказками не стремилась: убьют их, покалечат преступники или смерч унесет — ей нет до них никакого дела. Как сама улетит на сигиле полета не представляет, но стойко помнит о талисмане поиска — Лорд Рестис всегда отыщет куклу, где бы она ни пряталась.       Ей мерещится застывшее тело, изогнутая в эмбрионный сон поза, откинутый колпак с кистью поодаль, нити спутаны, ленты душат бантиками, мокрая трава под щекой, кровь заполнила рот, пузырится между зубами и сосочками, лопается, и улыбка, нарисованная на лике. Измученная от приказов, готовая к упокоению.       Опускает взор к стихии воды, грозно вздувающейся. Волны плещутся с шумом, взвывают, яростно облизывают скалы, просят их раскрыться, отступить, дать пройти.       Полосы ветра пропускают незваных гостей, отгораживая от морского гнева.       Ининия видит в бездне цунами спасение, стоит только прислушаться к вкрадчивому шепоту пены морской.       Сирены вытягивают руки приветственно, погибшие члены семьи напевают гимн рода.       Лорд Рестис не позволит сойти со своей подставки, залитой мглой.       Лорд Рестис в своем убежище, он не остановит, не дернет к себе, не сломает в объятиях своих ребра, не наложит сигил сна.       Бездна манила, как при прогулке в горы.       Кувыркнешься, покатишься, едва поймав камень или сукно, переведешь дух, а потом наклоняешь голову вниз.       Пропасть убаюкивает в темноте, черной дырой уносит из бренного тела, боли не будет, при падении воздух стрелу пустит и раз — все закончится.       Скалы в такие минуты торчали иглами острыми, блестели от солнца, нагревались долго — если упасть на них, только жжением окутает.       Голова оторвется, шея скрутится, лавандовые огни на выкате выклюют чайки, зато боль пройдет, уступив касаниям бриза, его мокрым пальцам, соленым каплям, ласке шторма.       Препятствия уйдут и смоет волнами. Может, рискнуть?       Оступись, оттолкнись из последних сил, сожми крылья плотнее, не дай им раскрыться за спиной, поймай последний глоток воздуха, выдохни, расслабь тело, зажмурь веки, слейся с ветром шелестением тонких лент.       «Падай, милая. Пропасть всегда встретит Шляпника с любовью».       Ининия отвлекается раздраженно, дергаясь от вопросительного касания бывшего рыцаря, как от удара плетью.       Пропасть умолкла, подзывая темные лозы магии поближе.       Ининия давится приступом кашля, смаргивая от рези в глазах слезы.       — Мы не туда свернули, — дергает на себя плащ, возмущенно сопит и тонет в воротнике, вытирая лицо. — Дальше проход в тюрьму, эпицентр события.       — Точно… — в шуме ветра бормотание Атуарто испарялось. Ему пришлось напрячь связки для крика. — Давайте вернемся!       Гаруга развернулся, оставив надежды Ининии слиться с водной стихией и кануть в бездну.