Последнее желание

Уже не больно. Звёзды, как же хорошо… Мягкий пощипывающий холод в мизинчиках ног и влажное тепло в груди. Закрытые глаза, которые совсем не хочется открывать. «Когда в последний раз было так хорошо?» — тихий смешок вырвался с оформленной магией глотки. — «При рождении?» На самом деле он не уверен, что ему тогда было хорошо, а если на чистоту, то он вообще не уверен больше, что он когда-либо рождался на свет… как и впрочем все остальные в этом мире. Перезагрузки, смерти и воскрешения, перезапуски, временные петли — чему тут вообще можно верить? Какое уж тут рождение? Что тут вообще было настоящего? Каменные стены? Деревья? Хах. Солнце? Двоичный код… Почему он потратил всё своё время на глупую борьбу, если это на самом деле была просто игра чужого воображения, или сказка… тысячи сказок, тысячи вероятностей такого знакомого ему мира, созданные кем-то в усладу совсем не живущим в них монстрам, а ему — человеку. В каком же месте ему приходилось существовать до этого? Зачем была ему самому эта не завершающаяся никогда борьба, которая не давала абсолютно никакой возможности по-настоящему жить для себя, следовать за желаниями, а лишь выживать, раз за разом бороться за свою жизнь и за жизнь брата, раз за разом всё ближе и ближе подходить к краю и грани между адекватностью и безумием, что имела вид тонкой иголки шприца с решимостью, добытого им когда-то незапамятно давно в одной из первых временных линий — Афтэр уже и сам не вспомнит, как же ему это тогда удалось. И вот он шагнул, переступил через неё, ожидая либо прервать цикл непрекращающегося геноцида, либо погибнуть наконец окончательно и… прозрел умерев. Бесконечные часы ничего и всего одновременно, калейдоскоп вселенных перед глазами, что оборачиваются безостановочно по кругу, формируя собой мутную белую галактику, перемешиваясь, двоясь, появляясь и исчезая, невесть кем созданные и уничтожаемые, и его мир среди них — близко, практически за прозрачной плёнкой, позволяющей наблюдать и дальше за кровавым безумием, что там происходит… только уже без него — вход закрыт для тех, кто понял и осознал, для тех, кто уже не хочет бороться, для тех кто смирился и сдался… хах, или, может, скорее решился наконец прекратить играть по правилам и ЖИТЬ наконец для себя? Если ЭТО можно вообще назвать словом «жизнь». Что тут есть для жизни? Вокруг, в месте, где он оказался? Гено открыл глазницы, зрачки в которых горели градиентом перехода его родимого голубого в турмалин, а следом в карминный ярко-красный, изменённые введённой искусственно решимостью, и огляделся, даже не поднимаясь на ноги — мутный кисель из чужих миров вместо стен, пола и потолка и единственное окно, в которое уже до тошноты смотреть надоело. Его пузырь спокойствия, его пузырь нирваны, мыслей и… скуки. Сколько он тут уже? Неделю? Месяц? Год? Времени нет, оно словно остановилось, оно будто нигде и повсюду, стоит и одновременно бежит бешеным мустангом, раскидывая копытами дни, минуты и секунды… бежит по кругу. Он провёл пальцами по груди, на которой красовалось красное пятно сочащейся из рассечённых человеческим ножом костей решимости и попробовал её на вкус. — Кислая… — тихий спокойный голос рассеялся в мутном ничто. — Как жаль, что это единственное, что я могу ощущать с того момента, как жаль, что я не жил на полную пока мог, как жаль, что не попробовал всего того, что хотел и что всё откладывал на потом, как жаль, что отказывался от стольких вещей… — глупые сожаления. Но он действительно будто бы и не жил вовсе: не имел настоящего хобби, и настоящих друзей, кроме брата, конечно же, у него не случалось любви, а потому не было ни семьи ни слияний, но… что за упрёки? Кому их предъявить, у кого просить второго шанса прожить жизнь по-другому, да пусть даже не жизнь, а так, несколько лет… месяцев… дней… хоть на минуту снова оказаться дома, или хотя бы встретить кого-то ещё в этой пустоте, в которой так одиноко… на кого будешь нарекать, что отказался от всех предложенных жизнью удовольствий, если в этом на самом деле виноват ты сам? Правильно, не на кого, да и зачем? Если ты сам один в этом пузыре, что это изменит? Твоё нытьё. Уж лучше расслабиться и брать всё что можно с этого момента спокойствия и блаженства, ведь он уже наборолся, намучался, насомневался и настрадался по самую завязку, с него довольно. В магию под крестцом сомнения, самокопательство и страдания, он больше не собирается хоть малейшим действием идти против своих желаний: — П-хах, как жаль, что единственное желание, что можно исполнить сейчас, это сон и спокойствие… Тихий треск пространства где-то над головой заставил в удивлении открыть глаза — чёрный капюшон и горящие белым холодным серебром зрачки, шорох перьев на крыльях, что расправились и заслонили собой пол «неба», щекочущее касание ладоней к щекам и сосущее чувство под ложечкой — будто мягким прикосновением саму жизнь начали вытягивать, начиная с дистальных фаланг пальцев на ногах, что подогнулись тотчас от заполняющей косточки пустоты и накрывающего холода. Приятно. Красиво. Хочется спросить: — Кто ты? Ладони вздрогнули на щеках, зрачки вспыхнули едва видимым цветом зимнего высокого неба: — Твой конец. Смерть, если хочешь. — Смерть? — Гено улыбнулся грустно. — Долго же ты думала, милая, долго же я тебя ждал. Уж думал, быть мне тут вечно. — Н-да… задержки, ошибки, обеденный перерыв… пробки на дорогах, да ещё ТЫ потерялся и ломанулся с прямой дороги куда-то в откровенное задупье, — голос Смерти вздрогнул неожиданным смешком. — Но вот, я здесь, а значит, время пришло. У тебя есть какие-то последние слова? — Слова? — Гено запрокинул череп немного выше, с вспыхнувшим в сохранившейся частичке души интересом, разглядывая нависшего над ним со стороны головы монстра: весь закутанный в чёрной ткани, с блестящим серпом косы за плечами, двумя полотнами распахнутых куполом безумно красивых крыльев и неожиданным вниманием в глазах, белая, идеальная, словно не живая кость, глубокая носовая впадина, мышцы губ, созданные магией для разговора — тонкие и нежно-купоросные на самом переходе в внутренний край. Слова? Гено хотел что-то сказать? Не-ет, Гено хотел скорее что-то сделать… Опостылевший кислый вкус решимости, что играет на губах невесть сколько времени… а какая на вкус Смерть? — У меня есть последнее желание. Выполнишь? Голова Смерти склонилась вниз и тихий смех рассыпался шорохом деревянных бусин по пространству. Он не любил этих моментов. Не любил этого правила — выполнение последней воли. К тому же это просто глупая трата его времени — ещё никто на его памяти не попросил ничего, что действительно пришлось бы выполнять. П-хах, глупая шутка судьбы — дать возможность загадать желание, но запретить называть вслух условие выполнения. Оно было законно лишь если не касалось мира, в котором жил уходящий, и живых смертных тоже. Дэс усмехнулся криво. Но что может загадать умирающий? Все их желания были одинаковы, это бессмысленно, но всё же это его право: — Нагле-ец… — смешинки играют в серебристых зрачках. — Ну и наглец же ты, раньше теряешься, потом ломаешь шаблоны отсутствием страха, а теперь и вовсе, просишь меня исполнить желание. И что же это? Мне даже любопытно спросить. Вернуть тебе жизнь? Позволить попрощаться с братом? Ну же, давай, удиви меня. — Хочу попробовать тебя. — Что? — крылья Дэса вздрогнули за спиной, по позвонкам прокатилась волна мелкой дрожи. Чёртов оригинальный Санс! Ну что за идиотское желание? Гено поднёс руки над головой, остановившись перед чужим лицом на короткий миг, сомневаясь, не прикончит ли его прикосновение к Смерти моментально и тут же, но потом фыркнул — а если даже и да, какая разница? Два раза не умирать, а один он уже как бы и так… и провёл кончиками фаланг по гладкой магии на лицевой кости, симметрично чертя волнистые линии от подбородка вверх к вискам и бровным дугам, а потом большими пальцами по черепу к затылку, сбрасывая по ходу на спину объёмный капюшон, словно погладил огромную кошку: — Попробовать тебя на вкус, — повторил, буквально мурлыча, замечая странную смесь борьбы и смирения в холодных едва ли фианитовых зрачках. — Что скажешь, Смерть, выполнишь моё такое желание, не слишком для тебя сложно? Тебе же ничего не стоит. Раз уж ты всё равно пришла, раз заберёшь меня, так сделай мне перед этим немного приятно. Рипер сглотнул сухо. Его никогда ещё о таком не просили. Да, этот странный скелет — не первый Санс, которому удалось и успелось потребовать у Смерти исполнения последнего желания, но… таких просьб он не слышал никогда, таких не получал. Попробовать на вкус… и главное, никуда и не денешься, желание не противоречит ни одному из установленных правил. Обязанность гнёт плечи, побуждая наклониться к просящему и ждущему ниже. Попробовать на вкус… когда Рипер целовал кого-то в последний раз? Сто лет назад? Триста? Или тысячу, если не брать во внимание его пьяные похождения по вселенным лет так четыреста назад, когда он после второй бутылки выпитой в одиночестве текилы нарвался в какой-то богом забытой вселенной на Фреша, и тот попытался его заразить. Вторжение же щупалец через ротовое отверстие нельзя считать настоящим поцелуем? Нет? Хм-м, тогда и правда тысячу, вспоминать и высчитывать детальнее нет смысла, слишком давние времена, да и слишком туманны воспоминания: — Ты просишь меня о поцелуе? — переспросил он недоверчиво. — Тебя это удивляет? — тихий голос, завораживающий, голос того, кто давно смирился и нашёл себя, голос того, кто точно знает, чего хочет получить от жизни… или от Смерти в данном конкретном случае. — Да, — Рипер пробежался глазами по лицу лежащего под ним скелета, разглядывая трещинки и сколы явно видавших виды костей, тучку мельтешащих глюков, через которую можно было разглядеть поплывшую словно от кислоты глазницу, зрачок в которой искрил и подрагивал нестабильной точкой, крупные черты лица, пухлую магию, что плавным переходом от костяных скул заполняла щечные впадины и формировала губы, которые ему только что по факту предложили. А если бы не обязанность, сам он хотел бы? Сложный вопрос, смущающий, жаркий. — Ты против? Дэс повёл лопатками — пёрышки на крыльях встали дыбом от мурашек, что побежали по спине. Что он теряет? Да и есть ли у него выбор? Ответы просты — нет и ничего. — Нет… — и он наклонился вниз, поддался давящей длани обязанностей Смерти, клюнул пухлые губы едва-едва, на пробу, нерешительно, и почувствовав на собственной магии влагу чужого языка стал перебираться вниз — неудобно же целовать кого-то, уткнувшись носовой костью в подбородок, намного лучше же переползти на коленях ближе, перекинуть колено и усесться сверху. Нет, ему не хочется, он просто должен, так просто удобнее. На подвздошные кости легли широкие ладони. Рипер открыл глаза — странные чувства, странные зарождающиеся и подавляющиеся им тут же желания, странные мысли, и странный монстр под ним с не менее странной улыбкой и одинокой слезой в свободной от глюков глазнице. Красивый. — Я не распробовал, — и губы в губы повторно. Гено стиснул руки на скрытых балахоном костях и занырнул языком жадно поглубже. Пока его не отгоняют, пока позволили — хотелось взять максимум, Смерть оказалась откровенно приятной на вкус — полусладкое-полудымное послевкусие фруктовой смолы и ещё немного вощины играло на губах, и он скользнул руками вниз по бедренным костям на согнутые колени, вцепился в плотную ткань со всей силы, судорожно, упрямо, и потянул ту вверх. Рваный вдох и мёртвая хватка, останавливающая такое движение стали ему ответом. — Уже напробовался? — по-птичьему склоняют голову к плечу и закусывают нижнюю губу, собирая с неё зубами следы голубой слюны и красной решимости. И Афтэр сжимает ладони крепче на чужих ногах. — Нет ещё, не напробовался, ни языком, ни пальцами, ни глазами. Я… посмотрю? — Смотри, — складывают за спиной крылья согласно, ничего же не поделать, желание — закон, вытягивают их ровной дугой к земле и скидывают чёрную ткань с плеч. — Смотри, если уж так желаешь, — потряхивают ими, сбрасывая балахон вниз, освобождая от плена ткани аккуратно и медленно, чтобы не повредить ни одно нежное пёрышко, или просто покрасоваться, кто знает. Гено видит возмущение и одновременно жадный блеск в серебряных глазах, Гено ведёт ладонями вверх по рёбрам, своими шершавыми от порезов и шрамиков пальцами царапая сатиновую гладкость гнутых дуг. Рипер выгибается, расправляет плечи и распахивает крылья широко, по максимуму распушивая и топорща длинные, отливающие синим маховые перья, комкает руками чёрную ткань балахона бесформенной грудой на подвздошных костях, играя плечами демонстрирует в наиболее выгодном ракурсе жемчужные кости. Это для того чтобы пробовать ему было удобнее… глазами, так, как он сказал, и чтобы распробовал уже скорее, потому что амиантового цвета кости начинают гореть изнутри в непонятном Смерти желании: — Напробовался? — Ещё нет, — отзываются сипло. — Тогда пробуй дальше, чего ждёшь? — странная благодарность внутри как реакция на такие слова, странное желание подставить грудную клетку под руки, расправить плечи и встряхнуть крыльями, предложить себя для касаний, чтобы пробовали не только глазами, а и руками тоже, наклониться ниже, чтобы и языком провели по гладкой надкостнице, чтобы распробовали наверняка... и попросили добавки. Дэс щурит глазницы, отрицая и отметая глухую мысль, бьющуюся на закорках черепа, о том, что где-то его обманывают, выдавая одно за другое, меняя понятия, впихивая в одно желание десяток других, или это собственный мозг его пытается сбить с толку и всё предельно правильно? Как и должно быть. Ведь оно ещё не исполнено до конца, это странное желание, его ещё не попробовали как следует. И он закрывает глаза и запрокидывает голову назад, затылком касаясь крепких крыльев, смотрящих вертикально вверх и щекоча пёрышками надкостницу и ушные впадинки: — Ох-х… — он хлопнул чёрными лоснящимися полотнами, пытаясь удержать равновесие и не упасть от того, что крепкие руки сжали вдруг рёбра и наклонили, приподняв, в сторону, схватился за предплечья через тускло-белую ткань толстовки, приподнимаясь ещё больше на одном колене и напрягая позвоночник в неудобной полувисячей позе. — Я просто подумал, что удобнее будет пробовать, если у меня будет немного больше свободы действий, — объясняют тихо и смотрят умоляющим взглядом голубого, переходящего в амарант. — Приляжешь рядом? Не обязательно на спину, если боишься примять крылья. И Дэс опасливо, но послушно поддаётся этой просьбе, укладывается на бок, не желая складывать и прижимать собой крылья, чтобы не лишать себя возможности моментально сбежать, и чтобы не выпускать сидящего напротив и ещё почти под ним монстра из виду, не потому что хочется видеть притягивающее взгляд облачко глюков над щекой и смотреть в эти градиентные глаза, а чтобы не сбежал, ну да, конечно же для этого, от Смерти же все постоянно норовят ускользнуть, улизнуть, обмануть и исчезнуть, заставляя потом прыгать по вселенным и искать беглецов. От него ещё никто не уходил живьём, но насколько же муторное это занятие — отлавливание упрямых потерянных душ, уж лучше не отводить глаза, да, так — уставиться немигающим взглядом на медленно двигающуюся фигуру. Нависает, стягивает с себя толстовку: — Жарко. Дэсу тоже жарко, кости горят, но сбрасывать с себя уже почти нечего — собственный балахон болтается где-то то ли на поясничном отделе позвоночника, то ли вообще на подвздошных костях, затянутый не слишком-то туго поясом и изображающий длинную юбку-макси с разрезом до… да полностью. — А тебе разве не жарко? — широкие шершавые ладони заныривают под ткань к коленным чашечкам, и ползут вверх, задирая плотную бархатистость, собирая её складками, оголяя сантиметр за сантиметром берцовые и бедренные кости разом, а сверху опираются локтем возле самого плеча, и бессовестно отвлекая от того, что происходит внизу, ведут пальцем по щеке, стирают красную каплю, что упала не удержавшись на губах. — Только потрогаю. — Желанием было попробовать, разве касания входят в это понятие? — с каких пор у Смерти такой сиплый приглушённый голос? С какой стати у Смерти так быстро колотится душа? — Входят, — кивают уверенно. — Конечно входят, а как же иначе? И касания, и поцелуи, и… — наклоняются низко, щекочут дыханием шейные позвонки, бродят руками по седалищным костям, которые кажется уже лишились прикрывающей их ткани. Как с её стороны коварно — быть настолько лёгкой и незаметной. — И? — Смерть сглатывает набравшуюся слюну, чужой запах и совсем уж неожиданное желание прогнуться в позвоночнике и перевернуться-таки на спину. — И не спеши, я ещё тут не разглядел. — Ещё нет? — Ещё нет, — язык ползёт по шее к ключице и по её плоскому краю к суставу плеча, ладонь зарывается в основание крыла, пальцы перебирают мелкие перья, нежный переход от голой надкостницы в плоскость крыла оглаживают по контуру, и из глотки Дэса вырывается урчание. Он подгибает ноги, подтягивает к себе колени, руками опираясь в чужую грудь, сжимая футболку в бурых потёках и пятнах пальцами и пытаясь оттолкнуть. Он же толкает сейчас? Или тянет? Почему? Ах да, желание. — Мягкие крылья, красивые. А у тебя есть ещё что-то такое же мягкое? — пальцем ведут от таза по бедренной кости к колену. — Например магия. Экто… — ладонь выписывает круги по ноге, опять поднимаясь к тазу, заныривая в голубой туман как само собой разумеющееся, нащупывая одно за другим крестцовые отверстия, массируя и нажимая. Почему от этого становится так млосно? — Его было бы намного приятнее касаться, пробовать и смотреть. — Ты хочешь попробовать экто? — Хочу попробовать тебя всю… — уверенный и спокойный взгляд из-под прикрытых век, серьёзный и пристальный настолько, что нельзя усомниться в законности такого требования, последнее желание — закон, и кто такой Рипер, чтобы отказаться его выполнять? Правильно же? А то, что крылья дрожат и похлопывают по полу в предвкушении совсем не имеет значения, также как и то, что взгляд плывёт, а душа липнет к рёбрам разнеженная приятной лаской. Магия струится по каналам, послушно окутывая кости, пряча под собой суставы и сочленения, закрывая пружинистой мягкостью всё от колен и выше… он просил мягкое… и почти к самой шее. Поежиться и прикрыть тут же руками грудь — от непривычно полного контакта магической плоти и воздуха забивает дыхание — Дэс никогда не призывал её так много — от одного вида и осознания голубое экто покрывается мурашками. — Настоящее сокровище… — шепчет Гено, бродя глазами по крутым бёдрам и животу. — Неимоверная красота, не закрывайся от меня, пожалуйста. Неужели тебе так неприятно когда я на тебя смотрю? — Холодно. — Тогда я буду греть, — не вопрос — утверждение, поплывший взгляд и горячие руки: на бёдрах, складках на самом сгибе, на мягких боках и выше — под грудью, оттесняя ладони самой Смерти и накрывая острые холмики вместо них, стискивая с шумным выдохом и наклоняясь с жадным быстрым вдохом, губами тут же вбирая отливающую ярким тёмным купоросом вершину и чуть не захлебнувшись возбуждением и хлынувшей через носовое отверстие решимостью. Афтэр сглотнул кислую жидкость, прижал голубую плоть зубами и провёл языком, дыша тяжело, не в состоянии поверить, что ему всё ещё позволяют, что ещё не отогнали, не умертвили не в меру наглого скелета с не совсем честолюбивыми намерениями, но пока судьба благоволит, а Смерть теряется в судорожных всхлипах, почему бы и не позволить себе больше, может пройдёт? Может она позволит? Чем мультивселенная не шутит? Он, не разгибаясь в поясе, умостился поудобнее возле лежащего всё так же на боку крылатого монстра, упираясь пахом где-то между попой и стиснутыми вместе бёдрами, и выпустил изо рта собравшийся в тугой узел сосок, приподнял залитый волошковым румянцем череп к себе поближе, чтобы дотянуться и поцеловать — глубоко и страстно, переплетая языки и не позволяя ни на секунду отстраниться или вдохнуть, заполняя, пытаясь заменить собой все чужие мысли: — Я лишь немного поиграю с тобой снизу, всего-лишь чуть-чуть, — язык проходится по руке, обильно смачивая ладонь от основания к самым кончикам пальцев. — Совсем ничего такого для тебя. Смерть смотрит на лепечушего какие-то слова и прижимающего сверху монстра пьяным взглядом, от головокружения и накрывшей ноющей внизу живота неги не в состоянии понять как следует ни сло́ва. Что он от него хочет опять? Снова ему чего-то недостаточно? Глаза, руки, язык… что ему ещё надо? Чем он там шуршит? Дэс приподнимает ногу, чтобы заглянуть, что происходит за собственными бёдрами и от увиденного кидает в жар. Не руки. Какой же он идиот, что не додумался сразу, куда должно скатиться происходящее — Афтэр спустил белые бриджи, левой рукой обхватив у основания сформированный магией цветной неон: голубой по всей длине и насыщенно красный у самого основания: — Т-ш-ш, всё хорошо, Я лишь немного… попробую тебя… И откинутая назад голова под тихий рык, и чувство мокрого касания — широкая ладонь размазала щедро слюну по экто-плазме плоти. — Сожми бёдра плотнее, — и рука, что прижимает сверху, сминая мягкость магии. Что? Обычно же просят наоборот раздвинуть пошире, да что не так с этим монстром? Почему с ним всё наоборот? Почему его хочется не убить побыстрее, а оставить жить и изучать, почему магия пульсирует голубым светом, сбивая дыхание в хлам, почему его желание заражает собой, пугая до трясучки тем, что вдруг необъяснимо и совсем неожиданно становится общим? — Ну пробуй же! — почти рычит Рипер, злясь неизвестно на кого больше: на себя, или на глупую обязанность смерти, ведь это всё из-за неё, а он тут совсем не при чём, он совсем не хочет. — Пробуй! — враньё, хочет ещё как... и между плотно сжатых бёдер протискивается твёрдая головка, странное ощущение, плотные медленные движения совсем рядом, но в то же время совсем не там — член скользит, задевая бочком половые губы и верхушку клитора, крылья трепещут, бьются друг о друга, елозят хаотично по полу, Смерть сжимает пальцами свои колени, хотя впору бы уже начать зажимать рот ладонью — шумные вздохи всё больше походят собой на стоны от накрывающего потихоньку удовольствия. Да что это он? Почему так внимательно вглядывается в плещущий красным на самом дне зрачок? И Гено, манимый и зачарованный этим взглядом, наклоняется низко, не в состоянии выбрать чего ему хочется сейчас больше: целовать распахнутые влажные губы, сжимать грудь, или… движения становятся всё быстрее, а хриплое дыхание всё громче и чаще, фаланги впиваются в мягкость голубой плоти, и хрипы превращаются в стоны, тихие шлепки возбуждают больше самих ощущений своей ритмичностью, закушенная губа, приподнятое крыло и выгнутый позвоночник выдают чужую чувственную… страсть? Дрожь прошла по всем без исключения костям — Смерти хорошо с ним, она скулит и вздёргивает вверх бровные дуги, и Афтэр втискивается между бёдер сильнее, замирает с приоткрытым ртом, роняя на магическую плоть капли пота и решимости, что сочится с незаживающих порезов. — Ещё нет же? — стонут лихорадочно, жалобно, словно умоляя, и разнимают бёдра, растягивая ниточками смесь слюны и смазки, открывая вид на пульсирующий член и на собственную щёлку, что приоткрытым от возбуждения входом выбивает все мысли, оставляя в голове лишь кричащее затмевающее всё желание… продолжить. — Ты же ещё не закончил… пробовать? — Ещё нет, — странно, как отрицание может приносить столько удовольствия, странно, как от одного короткого «нет» дрожат пальцы, странно, куда вдруг пропал весь здравый смысл? Смерти тоже свойственно хотеть и возбуждаться? «Только не говорите «нет», я вижу же, что это не так.» Афтэр наклоняется, продавливает пальцами мягкость плоти, гладит мурашки и целует… совсем не те губы, что было бы положено целовать, волнует языком, добавляет своей влаги в и так хлюпающую промежность. Сладко и кисло, лизнуть капюшон бугорочка клитора и протолкнуть язык поглубже — внутрь между тёплыми спазмирующими стенками созданной магией вагины, пытаясь дотянуться, достать хотя бы его кончиком к точке джи, что как гласят легенды скрывается где-то там под толщей чужой плоти. — А-ах… — лучшее признание, самые желанные звуки, что сейчас можно было произнести. — Ещё… — Ещё нет, нет ещё, не спрашивай больше, просто молчи, просто… позволь мне. Тихие слова, тихое осознание, что Афтэр больше не собирается скрывать своих намерений, хотя, а кому они вообще были секретом с самого начала? Качественная игра в притворство, профессиональная, двусторонняя, кто знает, кто выиграл от нее больше… Гено подносит крепко стоящий член к влажной дырочке. Так хочется, чтобы его просили: — Хочешь? И упрямый взгляд цвета голубого льда в ответ, неправильная злость, наигранная, ненастоящая: — Наглец. Бери уже. Ненавижу и хочу, будь ты проклят со своим желанием! Гено уже проклят. Проклятие целую жизнь следовало за ним по пятам, чтобы, видимо, отпустить только лишь после смерти. Хм-м, смерть всему начало и причина, Смерть — его желание, смерть — его дальнейшее всё, стоит ли сдерживать себя? И снова «нет». И он протискивается внутрь, собой всё больше и шире раздвигая плотные стенки, пальцами собирая крупные капли слёз на чужом лице и утопая во взгляде холодного голубоватого серебра. Смерть стонет под ним, крылья бьются судорожно и хаотично, колени поджимаются к груди, а ладони вжимаются в лопатки. Смерть его хочет: — Ещё… Хочется по привычке ответить «ещё нет», но это уже не начало озвученного вопроса, это скорее просьба, или приказ, его просят дать ещё, просят не останавливаться, не прекращать брать, скользить внутри сжимающихся так плотно вокруг него стенок магического лона, вбиваться до потерянной струйки слюны из приоткрытого рта и жалобного хныкания, и да, это всё лишь в одном слове: ещё — «возьми меня глубже, чувствуешь же, как сжимается вокруг тебя моё нутро», ещё — «целуй, вбивайся, смотри, что ты делаешь со мной, как сводишь с ума, смотри, как мои пальцы играют с сосками, я никогда бы прежде, это всё ты, из-за тебя», ещё — «да, сжимай мои бёдра, они разведены сегодня так широко для тебя», ещё — «глубже, больше, сильнее, быстрее, а-а-ах-х!» крылья трепещут пёрышками в воздухе, пальцы вспарывают дно пространства, пятки вжимаются в поясницу, Смерть скулит на одной ноте и подмахивает тазом, поступательными плавными движениями, словно танцуя, насаживается на член всё резче и больше, хотя больше и плотнее кажется уже некуда, дрожит, замирая в самой пиковой точке, выгнутой дугой спиной и мелкими почти невидимыми фрикциями доводя себя до краю, и выталкивая тут же за него — эйфория, экстаз, высшая степень удовольствия на прекрасном лице, всхлипы и крики, брызги телесных жидкостей, несдержанных в остром оргазме — обильные, бесстыдные, резким пошлым фонтанчиком пачкающие так и не снятую просоченную решимостью футболку, капли их стекают по голубому телу, росой скатываются по мягкому экто, маленькими озёрами собираются в впадине на животе. «Ещё нет» — хочется сказать и продолжить толкаться тазом, но: — Уже почти, я… а-ах… — «Не хочу так просто» — нужно было бы добавить, чтобы было совсем честно, но Афтэр не станет, лучше просто показать, сделать то что хочется, зачем сейчас эти глупые слова? И он отстраняется, переползает выше, седлая собой разнеженное обессиленное тело, с упоением вглядываясь в мутные зрачки, что всё ещё полны отголосков удовольствия: — Хочу так, хочу на тебя, хочу видеть… — измазанный двухцветной смазкой член зависает над лицом, чуть выше груди, над шеей, что лишь частично окутанная магией, манит и дразнит проглядывающими тонкими полосками симфизов, что горят сейчас голубым холодным жаром. Собственная ладонь на чуть изогнутом стволе чувствует вздутые каналы, в которых уже пульсирует магия в нетерпении подкатившая и желающая выплеснуться прямо сейчас, уже, от одного вида покорного лица, от приоткрытых послушно губ, от смотрящих мутно-страстно глаз — снизу вверх, как же возбуждающе. Но Афтэр упрямый, он знает, что ему хочется на самом деле — чтобы просили, пусть даже и не словами, а движениями: — Помоги мне немного… — и ослабевшие ладони смыкаются у самого основания. — Вот так, умница, моя сладкая Смерть, поласкай его для меня, мг-г-м-м да… сожми крепче, ах, как же хорошо, смотри, как он дрожит в твоих ладонях, ты чувствуешь стук магии в нём внутри, она там собралась для тебя, лишь для тебя о-о-ах-х… просто невозможно… мв-х-а-ах… ты такая красивая когда моя… — капли на лице, крупные, густые и почти не прозрачные, голубой, отливающий немного кармином, под прикрытыми глазницами, на сияющих румянцем щеках, на губах и высунутом немного наружу языке, стекающие по подбородку вниз на белые позвонки, ладони, что никак не могут перестать сжимать и массировать, словно не веря в окончание этого «праздника тела», добывающие, выдавливающие всю до последней капли магию, которая падает вниз уже измазывая собой грудь. Как бы хотелось сделать то же самое и на открытые кости, на клетку рёбер, и обязательно на спину, ведь, наверное, как возбуждающе-красиво выглядели бы крылья, украшенные каплями голубо-красной «росы»… — Де-евочка моя… — наклоняется Афтэр к губам, слизывая своё же семя и сплетая языки в податливом ответе, и чувствует прижимающие руки и крылья, что скользким одеялом ползают по спине, и сиплый смех. — Мальчик, — отвечают отсмеявшись, — Не девочка, а мальчик, имя которому Рипер Дэс, твоя личная смерть и посмертие, — урчат, переворачивая на спину и подминая растерявшегося немного Гено под себя. — Что за глупые предположения ты себе позволяешь? Пожалуй, хватит тебе заблуждаться и меня так называть. Почему если смерть, то сразу женского пола? Не-е-ет, ты ошибся, Санс по имени Гено из Афтэртэйл, ты даже не представляешь КАК ты ошибся. — Ох… — роняет тихое Гено, неожиданно для себя ощущая требовательно шарящие по костям руки и что-то, что твёрдо упирается чуть повыше бедренной кости прямо в запирательное отверстие. — А-ах-н-г… — подвижные пальцы уже хозяйничают нагло в малом тазу, совсем не стыдясь и не спрашивая. Кажется, в этой игре будет вести не только он. — Я ещё не… — Нет, — прерывают, влажной рукой в голубых и красных разводах закрывая рот, толкаясь снизу тазом и накрывая крыльями, словно непроницаемым куполом, выдохами и словами щекоча потресканные шейные позвонки один за другим, спускаясь всё ниже и ниже. — Нет, Афтэр, ты ещё Не. Ты ещё очень и очень Не. Не распробовал, не рассмотрел, и не накасался. Ты ещё совсем и абсолютно Не, верь мне, исполнение же желания не бросают на половине, а ты не попробовал и десятой части меня. Я разный и меня много, и теперь только мне решать, когда оно будет исполнено и когда же ты уже будешь Да… если вообще когда-нибудь будешь… — урчат, сжимая зубами ключицу, выдавливая с прокушенной надкостницы капли кислой решимости, что щиплет язык. — Не боишься? — Нет, — руки выглаживают в ответ крылья, колени стискивают крепкие бока, на покрытых шрамами и трещинами костях наливается карминно-голубое экто. — Не боюсь. Желаю.