Воплощение невинности

Сережа Нечаев был явным противником спонтанных идей. К любой задумке он относился абсолютно серьезно, поэтому каждая из них подвергалась тщательной обработке. Но сейчас, увидев такое великолепие в контекстной рекламе, он переобулся в воздухе. Комплект женского нижнего белья мягкого фиолетового цвета выглядел превосходно. Ткань казалась такой невесомой и нежной, что хотелось прикоснуться, ощутить изысканность текстильной индустрии на ощупь. Нельзя сказать, что он был любителем чего-то настолько экстравагантного, скорее наоборот. Однако, в его паховой области завязался приятный тянущий узел, стоило лишь представить, как это воплощение невинности идет в разрез со всей несовершенностью его тела. При таких обстоятельствах думать было совершенно невозможно. Мерки были сняты тут же, а счет его дорогого спонсора лишился кругленькой, но явно небольшой суммы. Все его ожидания не шли ни в какое сравнение с реальностью. Лиф без косточек плотно облегал область груди, аккуратно опоясывал с боков и завязывался на спине. Тонкие бретельки проходили по плечам в области ключиц, подчеркивали их очертания и соединялись с веревочками сзади. Нижняя часть комплекта закрывала интимные места спереди, но как же прекрасно она выделяла ягодицы. Нечаев смотрел на себя в зеркале, с жадностью ловил все изменения. Нечто новое появилось в его образе. Легкая хрупкость, которую он раньше не ощущал, но которая определенно доставляла ему невероятное удовлетворение. В груди густой массой разливалась гармония, и он почувствовал себя самым желанным человеком.

***

Когда дверной замок приятно щелкает, оповещая лежащего на краю кровати майора о приходе возлюбленного, паника накрывает его волной. Она разбавляется предвкушением, и создаётся гремучая смесь. Конечности начинает ломать, а под кожей сотней букашек бегает неуверенность. Дима не скажет ничего плохого, он в этом уверен, но семя сомнений прорастает, и убеждение машет ему ручкой. Шаги пропадают в дверном проёме. Сеченов смотрит внимательно, уставшие глаза в ознакомительном жесте пробегаются по телу мужчины, улавливают новшества. Эмоции на лице отсутствуют, ничто не выдает мыслей академика. Он ступает дальше, так мягко, как ступает только дома, только с Сережей, и замирает напротив. — Здравствуй, Сереж, — голос тихий, пропитанный усталостью. Тыльная сторона указательного пальца легонько касается скулы Плутония, заставляя краснеть. Руки у Димы всегда теплые и сухие, к ним хочется ластиться, следовать за каждым движением, только чтобы ощущать их касания на себе. Невесомость, с которой он к нему прикасается, щемит сердце любимого из раза в раз. Так бережно, будто он в действительности может расколоться как фарфоровая чашечка. — Прекрасно выглядишь, — глаза у него выразительные, в радужке разливается удовольствие, подогреваемое долгожданной встречей. Волнение как-то быстро отступает, будто просто решило подшутить над без того настрадавшимся сознанием. Вместо него дыхание замирает, и тот самый знакомый узел снова даёт о себе знать. Дима наклоняется, легонько целует кожу шеи, на пробу. Губы у него тоже сухие, но мягкие. «Наверняка сладкие», — думает Сережа. Его конечно до одури бесит сахарный фильтр Chapman, но Сеченов весь как будто состоит из них. Все его существо такое шоколадное, тёмно-коричневое и эстетически неприкосновенное, что приходится смириться и получать удовольствие. Мысли выводят из реальности, и возвращается он обратно только когда чувствует, как ему ставят очередное красное пятнышко. Неосознанно льнет под чужие зубы, жмурится, вызывая улыбку партнера. «Волшебник» медлит, мокрые чмоки спускаются к груди, и он останавливается. Топик сидит в самый раз. Тонкая ткань не способна скрыть возбужденные соски, просвечивающиеся через деталь одежды. Глаз непроизвольно цепляется за них, а рот наполняется слюной. — Если хочешь… — Нечаев прокашливается после долгого молчания. — Если хочешь, я могу раздеться, — тихо и смущённо лепечет он. — Не стоит, дорогой. Меня все устраивает. — хищные нотки в спокойном голосе будоражат, возбуждают ещё сильнее. Академик невесомо целует правый, а затем поддевает большую бусинку центральными резцами. Левый оказывается в плену пальцев. Подушечка указательного слегка надавливает, а затем кружит по ареолу. Наверху слышится копошение, и стон вырывается из приоткрытого рта. Пальцы безболезненно скручивают розовую мякоть, и член, скрытый мягким фиолетом, дёргается. Живот подрагивает, благодаря этому можно видеть, как кубики пресса то четко выделяются, напрягаются, то их очертания расплываются под кожей. Свободная рука проходится по внутренней части левого бедра. Ногтевые пластинки легонько корябают чувствительную кожу, пальцы пропускают длинные волоски, оглаживают шрамы и щиплют. — Я-я готовился. — П-3 говорит загнанно, пытаясь совладать с собой, унять дрожь в голосе. Это не может не умилить стоящего между его ног мужчину. — В таком случае, будь добр, передай вазелин. — внутри что-то хрипит, делает голос грубее обычного, и Дима неприятно жмурится. Баночка находится где-то под одеялом. Металл у неё теплый, обжигает холодные фаланги младшего. Характерный для алюминия скрежет разрезает тишину, когда верхняя часть шайбы отделяется от нижней. — Могу я… Ну… — голубые глазки бегают от баночки к ширинке и назад, пытаясь намекнуть другому, что имеется в виду. — Конечно. — звучит твёрдо и даже рефлекторно, не первый раз всё-таки. Сереженька всегда так очарователен в этой своей неловкости касательно их интимной жизни, что хочется сдаться под напором инфантильных желаний, зажать это чудо в объятиях и лежать бесконечно. Нужно ещё не забыть помолодеть лет так на 35, потому что человек его возраста и статуса явно не вписывается в каноны подростковых идей. Широкая рука ложится на пах, сминая стояк через ткань. Молния врезается в чувствительный орган, но академик заглушает в себе желание болезненно прошипеть. Собачка медленно скользит вниз, ловкие пальцы пролезают в образовавшуюся щелку, отодвигают ткань брифов и, наконец, высвобождают чужое возбуждение вместе с яйцами. С уст Димы срывается облегченный вздох. Кожа у него до одури приятная, теплая такая, мягкая, вены ещё восхитительно выступают. Сереже просто по-кайфу сделать пару движений на сухую, смотреть как крайняя плоть то закрывает темную головку, то открывает её. От таких действий партнеру приятно, а на кончике выступает капелька предэякулята. Нечаев мажет по ней большим пальцем, наблюдая, как его руку и уретру скрепляет тонкая ниточка. Ладонь, измазанная мазеобразной жидкостью, ложится на ствол, начинает распределение. Глаза старшего закрываются, и он позволяет своему мальчику взять ненадолго верх. Потереть уздечку, надавить на синус, провести пару быстрых фрикций, перебирая в ладони мошонку, Сережа знает все тонкости и предпочтения Дмитрия Сергеевича. Поэтому, достаточно быстро терпение старшего иссякает, и Плутония валят на спину. На свободный край кровати опускаются колени, обтянутые дорогим льняным изделием, выполненным специально на заказ, а руки подтягивают зад чуть выше. Резиночка, до этого закрывавшая растянутый сфинктер, в грубом жесте сдвигается в бок. Член проникает медленно, доставлять дискомфорт любимому крайне не хочется. Приятное чувство заполненности постепенно настигает вояку, и он стонет в блаженстве. Темп сменяется с крайне тягучего, бережного, до грубого и безжалостного. «Волшебник» в наглую пользуется хорошей памятью — массивный член ударяет по простате из раза в раз, пока человек под ним не превращается в месиво блаженства, становящегося основой для экстаза. Волны удовольствия захлёстывают с такой частотой, что вдохнуть спокойно не выходит, дыхание сбивается, стоны сменяют друг друга, а сам он чувствует себя невероятно грязным. Капелька пота бежит по морщинистому лбу, бритому виску и щекочет за ушком. Руки не знают куда себя деть, беспорядочно взбивают одеяло, закрывают исказившееся в наслаждение лицо, а потом находят свое успокоение в замке с чужой ладонью. Диме трудно отвести взгляд. Сереженька, его милый и покладистый мальчик, такой прекрасный и дорогой сердцу выглядит как мечта, как самое прекрасное, что могло быть в его жизни. Он целует майора резко, мокро, в начале они неприятно стукаются зубами, но оба игнорируют это. Свободная ладонь ложится на щеку академика, аккуратно гладит по носослезной борозде, а затем кончики пальцев аккуратно убирают прилипшую ко лбу прядку. Поцелуем это конечно назвать сложно. Нечаев ничего не соображает, лишь подставляется под касания и скулит в чужой рот, пока язык ученого проходится по слизистой, кромке зубов, проникает глубже. Он в состоянии только резко ласкать лицо партнёра и захлебываться любовью, которую ему безвозмездно дарят. Пара толчков и его позабытый на время процесса член кончает. Нежная ткань, мокрая от обилия смазки, не сдерживает семенную жидкость, позволяет ей просочиться и капать на одеяло. Все сзади непроизвольно сжимается, подводя Сеченова к оргазму, считай за ручку. Когда внутри майора разливается ответный жар, Дима утыкается носом в потную ключицу. Они дышат жадно, в унисон друг другу. Тела обоих влажные и горячие, к телу старшего, ко всему прочему, прилипает офисная одежда. Силы их благополучно покидают, а ведь не мешало бы сходить в душ. — Я люблю тебя, — слышится шепот в самое ухо, а затем поцелуй. — Я тебя тоже, Сереж. Я тебя тоже…