Доказано

      Впервые они встретились глазами на Киевской станции. Обе зашли в поезд одновременно, садясь друг на против друга. Обе одновременно вышли — на Комсомольской. Кинули друг на друга одинокий, короткий взгляд, в дверях столкнувшись, и пошли в разные стороны, даже не запомнив ничего. Тогда они лишь разошлись, в последствии ничего не вспомнив. Второй раз был уже на Кропоткинской. Евгения Ершова, студентка МГУ, обучающаяся на четвёртом курсе журналистского факультета, опаздывала на защиту своего диплома. Туфли на миниатюрных каблуках стучали по полу, когда девушка, в самые последние секунды, забегала в забитое метро. Из-за толкучки не увидела она, что ровно в тот же момент кто-то, наоборот, из вагона выскакивал. Ударившись несильно, уронила она чужую сумочку, высыпав прямо под рельсы карандашами из пенала. Женский незнакомый голос недовольно ругнулся на эстонском языке. Евгения отскочила назад, за руку оттащив и незнакомку от закрывающихся дверей, а затем, глянув беглым взглядом на время в телефоне, начала быстро, нелепо и неразборчиво лепетать извинения. Незнакомая девушка тяжело вздохнула, через плечо обернувшись назад, а затем перетасовала в пенале оставшиеся принадлежности. Головой покачала, отходя чуть в сторону, и небрежно махнула рукой, мол, неважно. Эту встречу они запомнили, как нечто неловкое, что вспоминать бы совсем не хотелось. Евгения, к слову, всё же опоздала. Следующий раз был уже более значимым. Это был вечер, час-пик прошёл давно и метро практически пустовало (практически, ведь полностью пустое встретить тяжеловато). Евгения возвращалась домой, часто написывая матери, дабы та не волновалась слишком сильно. Садится на свободное место, не обратив внимание на то, что рядом тоже кто-то находился. Она не из тех людей была, кого подобное смущало. Телефон падает в маленький кармашек рюкзака, в то время как сама Евгения с тяжёлым вздохом поворачивается в другую сторону. Рядом с собой замечает ту же девушку, что в голове своей, с того самого случая, отнесла к категории «о чём не надо вспоминать». Рыжеволосая незнакомка её не увидела. Евгения смотрела долго, — ещё чуть-чуть, и она бы точно начала походить на маньяка, — глаза карие прищурив хитро, словно лиса на охоте. Наблюдала. Изучала. Это вообще её хобби назвать можно было — на людей в метро смотреть, воображать их образ жизни, думать есть ли у них вторая половинка, кем они работают. Эта девушка же была необычной — Евгения даже сопоставила её с ведьмой из клишированных фильмов; рыжие волосы, собранные аккуратно, чёрное одеяние, готическое даже. Книга в чужих руках показалась ей смутно знакомой. Подумав буквально пару секунд, осознала Евгения, что точно такую же мать ей подарила, чтобы девушка больше «образовывалась». Произведение она, к слову, так и не прочитала, но почти на все сто процентов была уверена, что это было именно оно — «Лолита» Владимира Набокова. Евгения наклоняется чуть, чтобы страницы белоснежные, гладкие (явно дорогое издательство) были ей видны. Короткие чёрные волосы, во все стороны небрежно торчащие из-за отсутствия должной укладки, тихо, невесомо щекочут чужое лицо. Незнакомка резко, слишком даже, отодвигается, на причину своего беспокойства удивлённо посмотрев. Евгения виновато улыбается. — Простите! Уже во второй раз простите, я просто почитать хотела, — поднимает руки ладонями вперёд, роняя из-за этого рюкзак, и тихо чертыхается. Сползает вниз, стараясь взгляды игнорировать, и быстро, в спешке, собирает все выроненные пожитки обратно. Незнакомка улыбается. Дожидается, пока Евгения обратно сядет, и двигает книгу так, чтобы видно было обеим. Они успевают прочитать пол главы до того момента, пока одной из них не пришлось покинуть вагон метро. Незнакомая Евгении девушка встаёт на ноги, убрав книгу в свою чёрную, кожаную сумку, а затем, легонько приподняв уголки губ, кивает. — Я Мэрилин, — и выходит, как только двери раскрываются, не давая собеседнице время на ответит. Евгения смотрит ещё пару мгновений на дверь вагона, что уже закрыться успела, и только после этого слабо, практически незаметно, улыбается.       Через несколько недель они встретились вновь. На этот раз обе друг друга вспомнили, смотря в чужие глаза несколько секунд, ожидая, что одна из них подойдёт ближе, начиная диалог. Эту ношу взяла на себя Евгения — перекинула рюкзак с одного плеча на другое, протиснувшись сквозь двух взрослых, крупных мужчин, что в самом центре встали, и подошла к сидящей у выхода девушке. Уста украсила неуверенная полуулыбка до тех пор, пока Мэрилин (Евгения все эти недели крутила имя незнакомки в голове, надеясь на новую встречу) не улыбнулась в ответ. Евгения была готова поклясться — это самая замечательная улыбка из всех, что она видела. — Привет, — в голосе чужом явно акцент слышится, а покопавшись в собственной памяти, Ершова и вовсе вспомнила иноязычные ругательства из уст её. — Судьба снова нас сводит. — Да-а, и не говори, — шмыгает носом, сильнее лямку рюкзака сжав в руке, дабы при остановке он не соскочил ненароком, а затем, заметив, как место рядом с рыжеволосой девушкой освобождается, протискивается и гордо садится рядом. — Я Женя, кстати. — Приятно познакомиться, Женя, — голос у Мэрилин был сладок, будто мёд с карамелью смешанный. Бархатный, приятный, его хотелось слушать всё снова и снова, засыпая попутно. Евгения судорожно выдохнула, отвернувшись, и поджала губы. Они сидели в тишине, ощущая присутствие друг друга. Это было странно, словно глупые романы, которые так любила читать Мэрилин в перерывах между работой; будто подростковые романтические-комедии, что друзья Евгении называют «Ром-ком’ами» и смотрят на каждых выходных, едва ли не плача от отношений главных героев. И если бы сейчас всё пошло именно так, слащаво и глупо, то никто бы, наверное, и не удивился. Шевеление сбоку заставило Женю чуть повернуть голову, посмотрев на чужие действия. Мэрилин достала из всё той же чёрной сумки книгу, уже другую, но всё также авторства Набокова. Название на обложке было маленьким, в самом углу. Тёмными буквами, по твердому переплету было выгравировано «Дар», и Женя книгу узнала вновь, даже могла похвастаться её прочтением. Всё же, обучение на журналистику даёт некоторые пинки в гуманитарном продвижении. Мэрилин вновь держит роман так, чтобы видно его было не только ей, но и сидящей рядышком Жене, на что та, в свою очередь, благодарно улыбается. Достаёт она из кармана своего зип-худи, купленного несколько лет назад в одном из Second-hand'ов, проводные наушники, и быстрыми движениями рук распутывает их. Надевает один, второй вежливо предложив Мэрилин, а затем тихо, почти не слышно, включает свой плейлист. Девушки молчат. Им комфортно, уютно, даже вставать и уходить друг от друга совсем не хочется. За эти четыре встречи привыкли друг другу, словно всю жизнь знакомы были, и теперь странно было бы не видеть друга друга в Московском метро. Тихое, ненавязчивое пение Боуи в ушах, текст книги Набокова перед глазами, и изредка слышимые переговоры людей, напоминающие, что находятся они в общественном транспорте. Женя на мгновение прикрывает глаза, — это, на самом деле, только ей так кажется, — и кладёт свою голову на чужое плечо. Мэрилин напрягается — подобное, наверное, уже пересечением личных границ было, и стоило девушку поднять, образумить. И только повернувшись, замечает она, что её новая знакомая уснула. Прерывать чужой сон не хотелось: это некрасиво, не культурно, не тактично было бы. И поэтому Мэрилин лишь ближе к самой себе придвигает книгу, самостоятельно дочитывая оставшуюся главу, и тяжёлым взглядом смотрит на открывающиеся двери. Она ехала к своему другу, что, кажется, усердно делал намёки на развитие их отношений. И только сейчас задумалась она о том, а надо ли ей это? Её станция. Нужно выходить, иначе проедет чужой дом, и общение с тем парнем будет разорвано. Нужно выходить, иначе после она себя просто не поднимет, решив остаться в этом комфортном мгновение на всю вечность. Нужно выходить. Евгения открывает глаза через полчаса: свою остановку она уже проехала, но никакой печали по этому поводу не испытывает. Всё равно свидание с однокурсницей даже звучало провально. Сжав ладонь в кулак, чуть трёт заспанные глаза, зевая при этом сладко. Чувствует рядом опору, тепло человеческое, а также приятный, ягодный запах духов. Кажется, это была вишня. Женя смотрит в ту сторону, где всё это и почувствовала, и видит продолжающую читать Мэрилин, что, кажись, на пробуждение чужое даже не отреагировала. Перелистывает страницу пальцами, брови сведя к переносице: по всей видимости, в произведении происходило что-то интересное. Осанка идеально-прямая; волосы рыжие слегка завиты и собраны в высокий, аккуратный хвост; чёрное платье с такими же чёрными сапогами. Мэрилин напоминала принцессу, королеву даже, из мультфильмов Диснеевских. Будь платье голубое, Женя бы даже сравнила её с Ариэль. — С добрым утром, — говорит она вдруг, так и не повернувшись, лишь продолжая водить взглядом светлых, зелёно-голубых глаз по напечатанным строчкам. Вагон наполнился ещё больше, сменяя прошлых пассажиров, представляющих из себя в основном студентов да школьников, на новых — людей в возрасте, что, по всей видимости, жили не шибко хорошо, раз ехали по делам в общественном транспорте. Прямо напротив стояла женщина лет пятидесяти пяти, недовольно смотрящая на сидящих девушек, буквально всем своим видом говоря: «Ну и молодёжь пошла». Женя внимание на неё не обращает совсем, лишь поудобнее усевшись, словно похваставшись, и полностью обернулась в сторону своей новой подруги. — Куда ты едешь? Я могу с тобой выйти. Всё равно мне уже никуда не надо, — пожимает плечами, за реакцией чужой наблюдая, надеюсь услышать положительный ответ. Почему ей хотелось находиться в обществе с притягательной незнакомкой из метро она не знала, да и знать не хотела. — Я тоже уже никуда, — Мэрилин взгляд с книги поднимает, сталкиваясь с глубокими, тёмными глазами Евгении: карий был практически чёрным, из-за чего даже зрачка не разобрать. — Мы можем прогуляться. Если ты хочешь. А она хотела. Девушка манила её, словно чарами околдовывая, привораживая. И как бы Женя не отрицала, не отнекивалась, она бы согласилась на всё, что Мэрилин бы предложила. Обозвав её в своей голове «ведьмой», Женя кивнула резко, одними глазами улыбаясь, и даже обрадовалась оборвавшемуся свиданию. Она, вместо унылой однокурсницы, нашла кого-то получше.

* * *

      Игнорируя звонок так десятый, Евгения, в конце концов, полностью отключила телефон. Вопросительный взгляд Мэрилин остался без ответа, а фильм, что яркими вспышками и картинками прокручивался на экране ноутбука, казался уже чем-то отдалённым. Девушке было уже как двадцать три году от рода, но родная матушка всё ещё каждый вздох контролировала, не давая и ступить без её разрешения. Раньше подобная гиперопека была, возможно, не так и плоха, но со временем стала раздражать всё больше и больше. Где-то на фоне, белым, чужеродным шумом, звучал голос Джека Воробья (сама Женя выбрала «Пиратов Карибского Моря», узнав, что Мэрилин их не смотрела), но надолго в голове не задерживался. Стыда или вины перед матерью не ощущала, лишь то, что сестру младшую не предупредила. Возможно, даже в самой Евгении всё ещё плещет юность и детство, желание нарушать правила. Сбоку послышался девичий, лёгкий как первый снег, смех. Мама всегда говорила: «Не общайся с незнакомцами, и уж тем более не ходи никуда с ними». Но милая рыжеволосая эстонка плохим человеком не казалась, да и вряд ли им являлась. От неё пахло вишнёвыми духами и свободой; она вечно наряжалась в тёмные длинные платья и любила заплетать волосы в высокие причёски; она любила читать русскую литературу, хотя сам язык изучила не так давно, и ещё очень плохо его знала; она была старше Евгении на один год, но казалось, что познала всю жизнь и сейчас жила лишь в своё удовольствие. Женя же пахла табаком и, более редко, мятным ополаскивателем для белья; она училась в университете, потому что мама так сказала; не имела своего стиля, никак не самовыражалась, и была слишком зависима от чужого мнения. Было крепкое ощущение, что они с Мэрилин родились и выросли на разных планетах; что сбежали из глупого мультфильма Barbie про принцессу и нищенку; что не должны были встретиться никогда, ведь судьба наверняка приготовила для Мэрилин такого же элегантного мужчину, а Жене бы пришлось выйти замуж за сантехника или механика, что в соседнем подъезде жил. Узнала Женя это буквально за несколько часов: она любила длинные разговоры и задавать вопросы, а Мэрилин любила слушать и отвечать. Они сидят дома у эстонки уже пару часов; посмотрели первую часть знаменитой серии пиратских фильмов; обсудили Набокова и книги в целом. Впервые в своей жизни всё словно встало на свои места; Евгения наконец-то нашла тот потерянный на другом конце света кусочек пазла, без которого её жизнь казалась серой и унылой. — У тебя всё хорошо? — голос Мэрилин возвращает из грёз в реальность. Она смотрит взволнованно, а через время до Евгении и вовсе доходит, что разговоров Уилла и Элизабет больше не слышно. — Ты задумалась или тебя что-то беспокоит? — Всё в порядке, — отмахивается, притянув к себе колени, обнимая их, а затем вздыхает. Брови сходятся на переносице, а взгляд усердно гипнотизирует экран ноутбука, на котором бездвижно стояла размытая картинка: знак того, что фильм на паузе. — Просто… мама. — У тебя будут проблемы из-за меня? — тембр голоса становится ниже и тише, словно Мэрилин секрет какой-то рассказывает. Женя в ответ лишь отрицательно качает головой, да так резко, что волосы растрепались в несколько раз сильнее. — Хорошо. Молчат обе. Нажимать на пробел, чтобы включить фильм дальше, никто, по всей видимости, не собирался. Они сидели в тишине, слушая лишь дыхание друг друга и незримо ощущая чужое присутствие. Они были рядом.

* * *

      Как только входная дверь хлопает, шумом отдаваясь по всей квартире. Почти в ту же секунду раздаётся громкий и недовольный женский голос, исходящий откуда-то с кухни. Евгения продолжает молчать, ничего не говорит, лишь проходит в нужную комнату, бросив на деревянный стул, обшитый белоснежной тканью, рюкзак со своими вещами. — Где тебя носило? — женщина каждое слово выделяет интонацией, выжидая короткие паузы. Она ставит на кухонную тумбу пустую чашку, в которую, наверное, хотела налить чай или кофе, и с сильной злостью смотрит на свою старшую дочь. Женя лишь фыркает, достав из холодильника бутылочку холодной, мятной воды, что лежит там специально для неё. — Отвечай, когда с тобой разговаривают, Евгения! — ладонью хлопнула по гладкой, мраморной поверхности столешницы, стараясь привлечь к себе внимание. Но, вместо старшей дочери, на кухню заглядывает младшая: смотрит потерянными, даже испуганными глазами, в основном на свою сестру, и старается лишних звуков не издавать, дабы и ей за компанию не попало. — А что мне отвечать? Я не маленькая, была у подруги, — Женя пожала плечами, вновь накинув на плечо рюкзак, и, подмигнув сестрёнке, ушла в свою комнату, игнорируя поток недовольного лепета в свою спину. Ей бы хотелось переехать, очень. Но работы нормальной в нынешнее время без опыта не найти, а университет она пока ещё не закончила, так что и образования у неё высшего нет. Жизнь с матерью за все двадцать три года успела въесться под кожу. Подробная «забота» начинает давить на горло, ограничивая дыхание — казалось, что только мать контролирует каждый её вздох. Абсолютная каждая вещь, совершённая ею в жизни, являлась маминой прихотью; потому-то она и зацепилась за новое, столь безобразное и нелепое знакомство. — А что за подруга? — в комнату следом и сестра зашла, в дверном проёме потоптавшись неловко, словно поступка своего стыдясь. Женя едва заметно вздрогнула от неожиданности, но быстро взяла себя в руки, лицом к сестрёнке повернувшись. — Ты её не знаешь, Лен, — машет рукой, мол, неважно, и падает на кровать, что в углу стояла. Лицом зарывается в подушку, вдыхая запах кондиционера для белья, что так любила использовать их мама. Сама Женя этот запах почти ненавидела. Почти. — А у меня тоже новое в жизни. Парень, вот, появился. Хочешь расскажу про него? Хотя тебе, наверное, неинтересно про парней-то слушать, — усмехается слабо, увернувшись от летящей в неё подушки, а затем сама её и поднимает, чуть взбив и кинув обратно. Женя приняла сидячее положение, с интересом глянув на младшую сестру, и кивнула рядом с собой. В этом доме она продолжала оставаться лишь из-за неё (ну, и из-за отсутствия выбора) — Лена вносила в жизнь красок. Конечно, были они лишь лёгкими да пастельными; яркие цвета внесла неожиданная рыжеволосая знакомая. Пару часов пролетело за непринуждённым и не особо загруженным разговором: младшая рассказала о школе; о том, что писательством начала увлекаться; о каком-то глупом шоу про пьяных девушек, которых превращают в леди; ну и, конечно, про своего нового мальчика, которого «Димочкой» вечно называла ласково. Женя слушала, лишь изредка уходя в саму себя. Хотелось, почему-то, спуститься в метро, просто так, без точного пути; посидеть, послушать музыку, может даже Мэрилин встретить. Поймав себя на том, что любое размышление неизбежно приходило, в конце концов, именно к девушке, Евгения тихонько вздохнула, поджав губы. Это было странно, эмоционально зависеть от кого-то вот так. Странно, но неожиданно приятно.

* * *

Прошло несколько дней, каждый из которых неизменно наполнялся ароматом вишнёвых духов и бархатным смехом Мэрилин Керро. Евгения узнала её фамилию совершенно случайно, подняв упавший у девушки паспорт, и уже ни один раз фантазировала на тему того, что когда-нибудь эта фамилия могла бы стать их общей. Женя поняла, что влюбилась. Целиком и полностью, бесповоротно и весьма крепко, потонув в пучине всех самых ярких чувств и эмоций, что воспламенялись в ней при каждой встрече. Мэрилин казалась ей идеалом. Ангелом, сошедшим прямиком с небес для того, чтобы разрушить монотонность в днях Евгении. Мэрилин казалась богиней. Женя могла ни раз залипнуть на неё во время их разговоров, слушая её бархатный голос, внутренне умиляясь акценту и признавая, что с каждым днём Мэрилин говорила на русском всё лучше и лучше. Могла даже не осознавать смысл произнесённых ею слов, глубоко погружаясь во свои самые смелые фантазии, представляя их с Мэрилин вместе. Женя признала себе, что ни разу за свою жизнь (и ей было плевать, что она не настолько стара, чтобы делать такие сравнения) она не влюблялась настолько сильно. Сердце птицей металось в грудной клетке, будто бы желая обрести необходимую свободу рядом с привлекательной эстонкой, желая отдать ей всю себя без остатка. Вот только смелости у неё для такого не хватало. Абсолютно не в силах произнести заветные три слова, Женя полностью погрузилась в мечтания, занимаясь этим перед сном, на парах, в душе или во время семейного обеда. Казалось, она полностью сбежала от реальности, возвращаясь на Землю лишь в моменты, когда Мэрилин оказывалась рядом. Это было мучительно, стоять рядом с ней вот так, плечом к плечу, слыша, как бьётся её сердце, слыша запах её духов, ощущая её горячее дыхание каждым дюймом своей кожи, но не в силах дотронуться, не в силах прижать к себе, поцеловать. Это было мучительно, но это было так до одури приятно. Первым человеком, что узнал о чувствах Жени, оказалась её сестра. Скорее чисто интуитивно, если и вовсе не наугад, заставив тем самым рассказать о каждой детали. Слушала её внимательно, искренне наслаждаясь каждым словом своей сестры, радуясь за неё. Слишком уж давно Женя ни о ком не говорила в таком ключе. А затем узнала мать. Вещи бесформенной кучей полетели на дно большого, вместительного чемодана, купленного во время отдыха в Турции. Женщина со всей злостью швыряла одежду собственной дочери, громко крича так, что её властный голос отдавался от стен комнаты эхом. Жене даже показалось, что пол под её ногами задрожал. Или это дрожали её колени? — Ты мне больше не дочь! — голос женщины слишком больно бьёт по Жене, врезаясь в её сердце сотнями ножей, лезвие которых было тщательно вымазано в яде. Она сжалась под материнским гневом, не поднимая взгляд карих глаз с дорогого на вид персидского ковра, расшитого красным узором турецкого огурца. Да, у неё и вправду дрожали колени, то ли от страха, то ли от злости. — Как у меня вообще могла вырасти больная дочь! — Я не больная, — чуть ли не пропищала Женя, сжимая свои губы с такой силой, что они превратились в белоснежную тонкую полосу. Ладони сжимались в кулаки, оставляя на внутренней стороне красноватые полумесяцы от ногтей. Дверь в комнату была открыта, и через проём неловко выглядывала голова Лены, младшей дочери, но женщина не обращала на неё никакого внимания, будто бы та была пустым местом. — На всю голову больная! Меня же все знакомые засмеют, что я лесбиянку вырастила! — карие глаза матери были налиты кровью, пока она продолжала бросать одежду своей старшей дочери в чемодан. Та стояла минут десять молча, но материнские слова были настолько болезненными, что она, всё же, подняла голову, глядя на неё в упор. — Я ещё давно догадывалась, что тебя нужно к психиатру вести, давно догадывалась, что ты у меня психически больная. Женя нахмурилась. Молчала. Затянувшуюся тишину прерывал лишь шорох падающих вещей, и женщине было абсолютно плевать, что большая часть просто лежат на полу, образуя собой несуразный бардак. — Я. Не. Больная, — с паузами повторила девушка, разжимая руки, а затем вновь сжимая их, стараясь уменьшить накапливающийся в груди гнев. И эта женщина называлась её родной матерью. — Ориентация — это не болезнь, мам! Я не выбирала её! И ты не имеешь права осуждать меня за то, что я влюблена в девушку! Женщина выпрямилась, долгим взглядом смотря в её глаза. Казалось, она словно дементор, высасывала из неё душу. Пожирала её внутренности, размалывая их в кашу и выплёвывала обратно в кожаную оболочку. — Не произноси этого вслух. А если соседи услышат? — шипит, словно гадюка, чуть ли не ядом плюясь в дочку. Женя делает шаг вперёд, ногой пнув в сторону чемодан, из-за чего тот перевернулся и все вещи посыпались на пол. — Пускай все слышат. Я люблю женщин, мам, я хочу с ними целоваться, они меня возбуждают и я хочу переехать в Европу и жениться! — голос Жени становится громче, чуть ли не под стать своей матери, а Лена, наблюдающая за скандалом, чуть вздрагивает и убегает в свою комнату. — Я не позволю. Ты моя дочь и ты должна делать то, что говорю я. — Пошла на хуй! — Женя поднимает чемодан и уже самостоятельно засовывает свою одежду. Её дыхание тяжелое, прерывистое, означающее, что её эмоции уже почти не поддаются контролю. — Мне двадцать три года, я взрослая и самостоятельная женщина и ты не имеешь права указывать мне как жить. Я буду встречаться с девушками. У тебя нет права голоса в этой ситуации. Я больше не твоя дочь? Отлично, потому что я не хочу иметь такую мать. Застёгивает молнию чемодана, с трудом уместив в неразборчивой куче меньше половины своих вещей. Но ей и плевать на это. Даже если она забудет в этом доме что-то важное, то ни за что больше не переступит порог. Ноздри женщины раздуваются при каждом глубоком вдохе, но она, тем ни менее, замолчала, лишь злобно прожигая в Жене дыру. Та больше не говорит ни слова. Хватает чемодан за ручку и, не забыв мобильный телефон, выходит из квартиры, громко хлопая входной дверью, как обидевшийся подросток после стычки с родителями. И Жене плевать на то, что она слышит неразборчивые крики матери вслед. Ей плевать, что между ними, казалось, осталась недосказанность. По её мнению, она своей матери уже всё доказала.

* * *

      Шум людей, переговаривающихся между собой в ожидании, тихая мелодия, доносящаяся из динамика чьего-то телефона, гул приближающегося поезда. Раньше Евгению всё это неимоверно бесило, и она, нервно топая ногой, ожидала, когда всё это закончится. Но сейчас это было чем-то приятным. Таким знакомым, невесомым. В большей степени на это повлияли ассоциации. Мэрилин Керро. Загадочная иностранка, всем своим видом и поведением напоминающая ведьму. И Женя определённо точно попала под её чары. Бархатный смех казался мёдом, льющимся на уши, и Женя не смогла сдержать улыбки, только лишь услышав его. Мэрилин даже смеялась с прелестным акцентом. Делая глубокий вдох, видя подъехавший нужный им поезд метро, Женя берёт её за руку, переплетая их пальцы, на что получает удивлённый, но не возражающий взгляд второй девушки. Кожа Мэрилин почти белоснежная, гладкая, будто бы та магией для этого пользуется (или же пьёт кровь девственниц, что казалось Жене даже более логичным) слишком гармонично сочетается с чуть смуглой кожей Жени, с небольшими царапинами и даже шрамами. Они заходят в вагон, тут же занимая свободные места, и пока Женя достаёт белые проводные наушники, уже успевшие спутаться в кармане, Мэрилин по привычке открывает книгу. Придвигается к младшей чуть ближе, соприкасаясь бёдрами, и открывает первые страницы. Та, в свою очередь, протягивает один наушник своей спутнице, кладя на её плечо голову, и тихо, дабы не мешало, включает свой плейлист. Песня Земфиры. — Спасибо, что приютила. Мне даже неловко, — Женя говорит шёпотом, боясь разрушить воцарившуюся между ними атмосферу, и практически мурчит от удовольствия, чувствуя, как щека Мэрилин прижимается к её макушке. — Ты не должна меня благодарить. Я не могла не сделать это для той, кто мне нравится. Сердце пропускает один удар, а затем начинает биться в ускоренном темпе, грозясь прорваться наружу. Руки Жени мелко дрожат, и она прикусывает нижнюю губу, чтобы не улыбаться, как сумасшедшая. Спереди слышится недовольный бубнеж какого-то пожилого мужчины, читающего старенькую газету, и приговаривающего себе под нос «во всём виновата Америка». — Ты мне тоже нравишься, — слабый голос немного дрогнул и из уст вырывается тихий, будто не верящий в реальность происходящего, вдох. — Я знаю, — Мэрилин улыбается, нежно, ласково. И эти слова звучат абсолютно чисто, без акцента. Женя хочет заверещать от радости, хочет начать прыгать да хлопать в ладоши, пища как маленькая девочка. Но вместо этого она лишь прижимается к телу Мэрилин ближе. Они не знают, куда они едут, но зато они знают, что они едут вместе.

Она читает в метро Набокова Я сижу около, веревочки связаны. Маме доказано самое главное.