Прорубь

Звенит звонок, и от школы во все стороны, как растекающиеся капельки ртути, бегут ученики. Кто-то спешит на автобус, кто-то идет в кинотеатр и собирает компанию, кого-то на машине забирают родители. Но уже через пятнадцать минут школьный двор пуст – остается только одинокий флагшток с понуро обвисшим флагом и пакет из-под сырных подушечек на снегу. Наверняка Картман бросил. Со стороны спортплощадки слышится зычный голос Шефа – у третьеклассников началась тренировка по доджболу. Крейг им сейчас не завидует. Дверь приоткрывается – совсем чуть-чуть, сантиметров на тридцать, - и в образовавшуюся щель наружу проскальзывает Твик. Дергается, как всегда, нервно оглядывается по сторонам и щурится на свет. Потом смотрит на часы и со злостью пинает упаковку из-под подушечек. Да, Твик, на автобус ты опоздал. Что на этот раз? Привязанные к стулу шнурки или выброшенные в окно класса учебники? Крейг ухмыляется и зачерпывает ладонью снег. Твика не то чтобы не любят – большая часть класса относится к нему вполне нормально – просто он всем своим видом напрашивается на то, чтобы над ним поиздевались – без особенной жестокости, просто ради прикола. Крепкий твердый снежок летит через дорогу и разбивается прямо о лохматую голову, взрываясь фонтаном играющих на солнце брызг. Твик вскрикивает, подпрыгивает на полметра… и замечает Крейга, который уже встал со скамейки у автобусной остановки и идет к нему. Даже не вытряхнув из волос снег, не застегнув куртку, Твик бросается бежать. Крейг – за ним. Все повторяется раз за разом. Место то же, действующие лица те же, сцена номер двести тридцать пять. Крейг понимает, что это глупо и слишком очевидно – вроде дергания за косички – но не знает, что сделать, чтобы Твик понял хотя бы эти детские намеки. И перестал убегать, перестал шарахаться в школьных коридорах, переходить на другую сторону улицы и смотреть со смесью страха и обиды. Крейг не знает, как сказать, что он не со всеми, он за него, за Твика – больше всех, наверное, даже больше его родителей. Но Твик раз за разом принимает правила игры, ведется, исполняя привычную роль, – и Крейгу не остается ничего, кроме как подыгрывать. И уже непонятно, кто из них первый начал, кто заварил эту кашу. Поэтому он бежит за одноклассником через дорогу, мимо фермы, к пруду, и его переполняет странное, нездоровое веселье. Может, он и правда нездоров? Ему хочется, чтобы они подрались, прямо как в третьем классе – до синяков, до расквашенного носа и подбитого глаза. Хочется повалить Твика в снег, хочется, чтобы он вцепился ему в куртку или волосы, чтобы разозлился, вышел из себя, хочется, чтобы его глаза были близко-близко, а дыхание обжигало кожу. Крейгу кажется, драка может что-то изменить, помочь преодолеть ту неловкость, которую он чувствует каждый раз, когда Твик оказывается рядом, разорвать заколдованный круг. Ведь сработало же один раз – значит, должно сработать и в другой. Город заканчивается. Они бегут по полю, замедляя темп. Твик растрепался больше прежнего и совсем выдохся, выкрикивая свои привычные причитания про стресс, про то, как все его достали и не хотят оставить в покое. Крейг, хоть и бежит молча, тоже начинает уставать и уже не смеется. Он почти догнал Твика, но вот так взять и ударить его первым, толкнуть, пусть даже в шутку, оказывается непросто. Значит, Твик опять уйдет, затравленно оглядываясь, а Крейг останется здесь, чувствуя себя полным идиотом. А назавтра все повторится. И Крейг так никогда и не поймет, как подступиться, что сказать. Как Стэн первый раз приглашал Венди в кино? Как Клайд закадрил Бебе? Как люди вообще ведут себя в таких ситуациях? За какие грехи Господь наказал его, заставив влюбиться в это ходячее недоразумение, а не в какую-нибудь девчонку, с которой было бы гораздо проще? Пока он думал об этом, Твик пропал. Только что маячил в трех шагах впереди – и вдруг исчез, словно сквозь землю провалился… Еще не понимая, что происходит, Крейг инстинктивно, подчиняясь какому-то животному предчувствию, бросается вперед, падает на живот, вытягивает руку – и успевает ухватиться за капюшон куртки Твика, который почти скрылся под толщей черной воды. Они не заметили, как выбежали на Старков пруд, и Твик провалился под лед. Крейг, собрав все свои силы, тянет капюшон на себя – и чуть не заваливается на спину, с ужасом обнаружив, что вытащил из воды куртку – но не Твика. Рискуя присоединиться к однокласснику, Крейг подползает к проруби и засовывает туда руку по самое плечо – все равно в каше из грязной воды и снега ничего не разглядеть. Пальцы касаются чего-то твердого. Думать некогда, и, обхватив покрепче это что-то мгновенно немеющими пальцами, Крейг тянет, тянет изо всех сил, обдавая себя ледяной водой, обдирая предплечье о зазубренный, острый край проруби, и вытаскивает на лед Твика – синего и абсолютно неподвижного. Крейг старается не думать о страшном – ведь Твик пробыл под водой считанные секунды. Наверняка просто нахлебался воды от паники. Когда Крейг пытается его перевернуть, Твик вдруг вздрагивает, открывает глаза и кашляет, упираясь лбом в согнутую руку. Крейгу хочется засмеяться от радости и облегчения, но потом вдруг приходит понимание, что до города идти минут тридцать, вокруг только снег, и согреть Твика нечем… Он не помнит, как доволок его до своего дома. Последние метров двести он несет Твика на руках, потому что тот просто отключается, как только они выходят на дорогу. У Крейга стучат зубы и подкашиваются ноги, не от холода и усталости – от страха. Тем не менее, закрыв кое-как входную дверь, он уже знает, что нужно делать. Спирта нет, зато есть бутылка виски, до которой отец еще не успел добраться. Крейг относит Твика в свою комнату, укладывает на кровать и начинает быстро стаскивать с него мокрую одежду. Тот, прежде заторможенный и безучастный ко всему, вдруг вскидывается, неслабо пнув Крейга в живот, мычит, цепляясь ледяными пальцами за его руки, глядя на Крейга широко открытыми испуганными глазами. - Да не бойся ты! Ничего я тебе не сделаю! – внезапно накатывает злость, и Крейг встряхивает Твика за плечи так, что голова с прилипшими к ней мокрыми волосами мотается из стороны в сторону. – Я тебя разотру, алкоголем, - он жестом показывает на бутылку, стоящую на тумбочке, - иначе схлопочешь воспаление легких или что похуже. Ясно? Твик несколько раз переводит взгляд с Крейга на бутылку и обратно, потом неуверенно кивает. Крейг выливает на ладонь немного виски. Он совсем не представляет, с чего начинать и как это вообще делается. Но вид трясущегося и стучащего зубами Твика заставляет решиться. Он старается не думать о том, что тот, чьего внимания и взаимности он неумело и безуспешно добивается уже не первый месяц, так близко. Старается не думать, что это его дрожащие от волнения ладони гладят худую спину с беззащитно выпирающими позвонками. Твик извивается, бьется, вертится, стараясь прикрыться, – он словно комок расплавленного металла. По лицу Крейга градом катится пот, в ушах мелодично звенит, мысли мечутся, как сумасшедшие. Зрение выхватывает яркие детали, словно застывшие кадры – блестящее от янтарной жидкости плечо, закушенная губа, рука, судорожно сжимающая простынь. Он пьян. Это все пары алкоголя и расслабляющее чувство облегчения. Лишь на долю секунды рука Крейга задерживается на боку Твика, и он чувствует, как прямо под его ладонью колотится чужое сердце. Твик замирает, смотрит прямо ему в глаза, и столько всего в этом взгляде – непривычного, того, чего Крейг никогда там не видел… как будто Твик наконец понял все разом, прямо сейчас. А может, все это было и раньше, просто Крейг не решался подойти ближе и нырнуть в этот омут. Комната кружится, Крейг чувствует, что тонет, и это гораздо страшнее, чем провалиться в прорубь. Потому что сейчас очень тонкая грань отделяет его от того, чтобы не сморозить какую-нибудь глупость, о которой он будет потом жалеть до конца своих дней. Ему до одури хочется прижать голого, розового Твика к себе, крепко-крепко, и греть своим телом, целовать прохладный нос и все еще голубоватого цвета губы, прижимать маленькие ладошки к своей груди и шее. И всеми этими простыми и понятными действиями сказать ему о том, что не могут выразить никакие слова. Я с тобой, и ты со мной в безопасности. Но он сдержится – потому что пообещал. Он скажет все это потом. Он придумает, как это сделать. А пока прикроет успокоившегося и разморившегося Твика одеялом. Почему-то кажется, что после сегодняшнего все будет по-другому, что круг наконец разорван, а игра закончена. И он стал к Твику пусть на один шаг из ста, но ближе…