Глаз Божий

Най тихо дышит и вслушивается в каждый стук в вентиляции, шорох в пустотах под толщей обшивки, гул газа в трубах, треск приборного отсека и гудение монитора перед глазами. Всей кожей чувствует, как она молча наблюдает за ним через толщу раствора, слой стекла и два десятка стен из титана и алюминия. Он подскакивает на месте, когда слышит шаги за дверью командного пункта, против своей воли замирает прямо над горящей панелью, и его маленькое сердечко колотится как бешеное ещё добрых пять минут после того, как звуки стихнут в глубине коридора. Дрожащие пальцы теперь едва ли попадают по клавиатуре — трясутся, дёргаются, совсем не слушаются, и мальчик грызёт нижнюю губу, чтобы не заплакать. У него так мало времени… Сегодня Рем сказала ноющему Вешу, который не смог даже капельку воды создать, что у него обязательно найдется свой талант. «Свое предназначение.» Най тогда постарался не выдавать своих эмоций, но от кома в горле до самого низа живота его сжали ледяные клешни. Они держат до сих пор, не дают трезво мыслить, четко выполнять план, маячат перед глазами. Эта человеческая сука прямо в лицо его братику бросила, что они найдут ему применение. Он в ответ перестал плакать и улыбался такой ясной улыбкой, которую никогда не дарил Наю. Най радуется, что он, умный старший брат, им не нужен. Рем сама отвернулась от него, сказала, что ему не стоит никому не показывать свои способности. «Это пугает.» «Тебя не поймут.»

(Я тебя боюсь, я тебя не понимаю…)

Най не хочет вспоминать, в какой момент его мама стала просто Рем, но не может забыть день, когда впервые назвал ее про себя сукой. Когда она закрывала глаза кричащему плачущему Вешу, как будто бы сама его защищала, как будто бы Най не был первым, кто спрятал его за своей спиной. Когда она приводила брата в чувства и ставила на ноги, чтобы вывести из лаборатории, бубнела невнятные слова утешения и пыталась успокоить, пока Най стоял и смотрел — впитывал, высекал в памяти каждую деталь, а его голова раскалывалась от оглушительного крика, такого отчаянного и истошного, что душа выходила из тела. Его сестра смотрела на них из-за стенок мутной колбы, распятая, расчленненная и измученная, но все еще живая. Смотрела своим единственным небесно-голубым глазом, который Най поклялся не забывать никогда. Тесла и ее глаз. Глаз и его Тесла. Глаз, Тесла. Тесла и ее глаз. Глаз Теслы. Рем, ты сука. Он почти сказал это вслух, сидя на своей кровати, и мама, приводящая в чувства Веша, обернулась, как будто бы услышала его слова. Наю тогда очень нужна была мама, но ее больше не существовало.

(Най, ты пугаешь меня…)

Черт, им же обоим всего год. Почему им дали так мало времени? Най всхлипывает и утирает рукавом слезинку. Больше всего на свете он хочет, чтобы Веши, его глупый маленький Веши, добрый и ласковый Веши, жил. Не существовал запертый в колбе, не был расходным ресурсом для ублюдских нужд, не растрачивал свои силы впустую, а был свободен и счастлив. Одной Теслы ему достаточно. Най прячет лицо в руках. Он не хотел, он так не хотел сейчас представлять свой самый худший кошмар, ужас, который преследует его с того самого дня — и приходит во снах яркой детальной картинкой. Его маленький солнечный Веши болтается в колбе, а его посиневшие внутренности разметались лентами по ее пространству, плавающие в растворе, блестящие влажными мерзотными бликами, и видно каждую вену на его кишках, каждую белую выцветшую связку, которыми органы скреплены, как перекрутилась его печень и как правая почка почти оторвалась от тела. Его сердечко всё ещё бьётся в груди, такое же чистое и невинное, прямо за частоколом белых тоненьких рёбрышек, объятое тяжёлыми потемневшими от жидкости лёгкими. Най даже не дышит, только может прижаться всем телом к этой колбе, обнять ее, будто бы сам хочет своими руками собрать все мясо, лоскуты кожи и органы, засунуть обратно, как было, как надо, и забрать его в безопасный, счастливый мир, а потом стереть эти ужасные воспоминания о человечестве из его памяти. Най смотрит в глаза брата, такие же ярко-голубые и спокойные, полные любви и понимания, чтобы не смотреть на остальное лицо — его остаток без нижней челюсти, где хрящи глотки и рельеф хребта скрывают обрывки кожи некогда мягких румяных щечек. Веш улыбается ему глазом, что остался в орбите, пока второй плавает около бледного острого ушка, держась на одном только нерве, потому что губ для улыбки у него уже нет. И в тот момент, когда Веши пытается издавать звуки расщепленной рваной глоткой, смотря на трепыхающиеся обрывки мышц и сжимающуюся трубку трахеи, Най обычно подрывается на кровати в холодном поту. Он не хочет слышать, что Веш ему скажет. Он и так знает. Опять что-то про дружбу с людьми. Две слезинки срываются прямо на приборную панель, и Най пытается быстро их смахнуть. За пеленой горьких слез страха и обиды он почти не видит, что печатает, и строки кода появляются на экране совсем медленно. Ему нельзя сдаваться, нельзя терять ни минуты, но Най сейчас может только проскулить и заползти под стол, пытаясь унять всхлипы и реки слез. Он, как старший, сильный, смелый и умный брат, должен спасти его и дать все самое лучшее, но как, если Веши совсем не хочет замечать, что происходит вокруг них? Даже после того, как они увидели свою сестру — или уж скорее то, что от нее осталось, — он совсем не изменился. Он всё ещё любит эту человеческую женщину, лезет к ней в объятия и трещит без умолку о своих глупостях, пока брат молча наблюдает, стараясь не хмурить брови в задумчивости. Наю, правда, больно. Най смотрит на картинку счастливой матери и сына, а сам видит, как одним прекрасным утром эта блядина заходит со своей гнилой улыбкой в их комнату и беззаботным воркованием сообщает, что Веш с ними больше не летит. Охх, она обязательно придумает какое-нибудь идиотское неправдоподобное объяснение, почему они так поступили, и будет делать вид, что рука ее дрогнула, когда она забирала своего «сыночка» Веша на убой. Наю иногда физически сложно изображать перед ней беззаботного ребенка, имитировать любовь и благодарность, когда он видел уже достаточно, чтобы желать стереть этот корабль с этими людьми голыми руками. Почему они так жестоки? К чему весь этот семейный цирк? Чтобы больнее ударить? Мерзкие гниды. Слезы ужаса сменяются слезами ярости. Най впивается пальцами в свою дурацкую прическу, тянет волосы до резкой боли. Он снова дал волю эмоциям, он не сможет сегодня продолжать. Едва только его алые щеки высохнут, он сохранит файл, наведёт порядок на приборной панели и скроется в темноте коридоров, чтобы добраться до своей комнаты и рухнуть без сил на кровать. Он думает, что его не хватит даже на то, чтобы заглянуть в безмятежное спокойное лицо Веша, но как только в голове мелькает мысль, что эта встреча может быть последней, и что завтра его у Ная отберут, он подкрадывается к кровати брата и бережно проводит ладошкой по его золотистым волосам. После мягкого касания губами лба и мимолётного переплетения пальцами, Най слышит от него тихое воздушное «Рем?». Что ж, с этой сукой у него личные счёты.

***

Стоя на обломках корабля, Най впервые за столько времени смеется в голос. Все его кипящие эмоции, которые так долго копились внутри, спрятанные за спокойным отстранённым выражением лица, сейчас выходят в форме безумного хохота до хрипов и боли в глотке. Най не может себя остановить, вся картина перед его глазами из полыхающих обломков кораблей и горы трупов кажется такой нереальной, фантастической, будто бы невероятный сон, о котором он утром поспешит рассказать Вешу. Он переводит взгляд со своих рук на место крушения и просто не верит. Ни в то, что он этими руками сделал, ни в то, что это его руки, ни в то, что это вообще руки, а он сейчас стоит, а не лежит или болтается в колбе, что сейчас холодная, глубокая ночь на чужеродной дикой планете, а не извечный солнечный день в саду на корабле, что он дышит воздухом, а не водой или что он вообще дышит. Бьётся ли его сердце, или оно стоит? Как он оказался на этой груде металла — залез снизу или спустился сверху, с неба, как стервятник, что нашел добычу? Крылья, у него же есть крылья! Не хватает сотен глаз, как у настоящего ангела. Впрочем, хватило бы и всего одного глаза — глаза Теслы. Чтобы она посмотрела и обрадовалась. А где Веш? Вон же он. Стоит и смотрит своими круглыми голубыми глазками с такой болью, с таким страхом и паникой… С какими сам Най этот битый год ходил по кораблю. «Ты даже убил Рем!» Туда ей и дорога, твари. «Они все погибли!» Они сгорят в аду за свои грехи, братик. А потом Веш убежал. Как всегда делал, сколько Най себя помнит. Рем ведь учила его быть безвольной псиной на привязи у человека, но не учила за себя постоять и смотреть в лицо страху. Потому что знала — она, они — и есть страх. Най не признается, что ему было очень хорошо и спокойно смотреть, как ее тело сносит волной огня. Больше она не причинит ему боли. Раз она мертва, почему же лёгкость эйфории испарилась из груди? Почему ему снова так хочется зареветь себе в коленки? Он ведь их спас, он сделал все правильно, лишь бы Веши ничего не угрожало, лишь бы он жил свободно и счастливо. Най обманывает себя, когда говорит, что только что не сам это все придумал. Он захлебывался в слезах, раня колени об острые осколки корабля, потому что больше всего сейчас хочет проснуться в их общей комнате от мягкой ладони мамы на его макушке, чтобы она вытерла его слезы и сказала, что это все — просто страшный сон. И нет никакой опасности, нет Теслы в колбе и Веша в общей с ней папке, не нужно никуда бежать и никого спасать, а мама любит их одинаково. Но Тесла есть, а Веша с мамой нет. Это тяжело. Им ведь не исполнилось даже двух.

***

Их встреча оказалась довольно неожиданной. Най едва только приходит в себя после надрывных криков бесконечной боли его сестер, его дорогих красавиц, которые на глазах превратились в сморщенные почерневшие трупы, оторвав от его и так гниющего сердца очередной кусок. Кровь жалкой человеческой падали на руках отрезвляет его, успокаивает бешеный пульс и дает вдохнуть зажатой в тиски беспомощной паники грудью, а Глаз Теслы смотрит на красочную картину прямо из основания его ножей. Наверняка радуется. Она тоже слышала. Най стряхивает красную жижу с клинков — не стоит травить ее этой дрянью. А теперь голос подает он. Веш, который точно так же видел и слышал это жестокое убийство их сестер, и сейчас кричит ему остановиться и не трогать виновных в этом грехе. Най даже не может злиться не него. Из груди разве что выходит тяжёлый вздох разочарования. Его милого наивного Веши снова приручили, привязали к ноге и поставили на четвереньки, заставляя лаять по команде. Его Веши — станцию, высшее существо с прекрасными крыльями, что рождено свободно парить над землёй, втоптали в эту землю ногами и подрезали связки на лопатках. И ради этого Най убил Рем? Какой позор. Сдержаться тяжело. Ещё тяжелее не обижаться на брата, такого наивного, глупого и слепого, как новорожденный котенок. Зато можно оторваться на той скотине, которая его дрессировала. Той самой, что одела его в жалкие лохмотья, как нищего оборванца, промыла ему мозги и пустила в расход, как будто бы у нее в запасе ещё десяток таких Вешей. Они не виделись всего каких-то чертовых пять лет, а у его глупенького братика уже темный затылок и черные брови, как будто бы он вообще не задумывается о своей силе и не жалеет ее, отдает самое последнее, самое ценное, лишь бы этой дряни угодить, понравиться, быть нужным. Как будто бы они не выкинут его при первой же возможности. Как будто бы он будет им нужен, когда не сможет приносить пользу. Видимо, ради этого всего солнечный, мягкий и заботливый Веш, его счастье и единственная радость в жизни, направляет сейчас пистолет прямо ему в лицо. Прямо между глаз. Чтобы не плакать, Най рассмеялся. «Тес, не смотри.» Что ж, если Веш так хочет набить свои шишки сам, Най не будет ему мешать. Он подождет столько, сколько нужно, чтобы брат его наконец понял. Так или иначе, он примет его любым, даже самым жалким, слабым и беспомощным. В конце концов, Вешу всего шесть. Рановато для понимания законов мироздания.

***

Веш стреляет в него и кричит. Спускает в него два барабана своих 0.22 пулек из того самого пистолета, звонко целующих ножи, но не сдается — пытается достучаться, такой маленький, наивный и глупый. Как будто бы после всех их не самых теплых встреч Найвзу не все равно и на этот ржавый кусок металла, и на боль, и на бурю внутри, за ребрами. — Выстрелишь в своего старшего брата? Звучит ядовито-насмешливо, будто бы Найвз никогда не зализывал после их стычек раны и не знал, что у брата для него не осталось ни капли любви и сочувствия. Какая ирония — идут годы, и чем больше заботы Найвз ему дарит, тем сильнее Веш его ненавидит. Порой даже кажется, что он — единственная сущность во всей этой вселенной, от которой Веш отвернулся. Разве что выражение у него до сих пор слишком несчастное и мученическое, на секунду даже верится, он все еще не привык. Знает же, что будет дальше, даже если Найвз и тянет время, потому что хочет подольше посмотреть на его милое личико. Жаль только, что в нем сейчас столько страха и злобы, словно это брат пытался его два дня подряд использовать, схватить, покалечить и продать как трофей, а не сборище гнилых червей, кишащих в этом убогом городке. Сестричка в красной колбе за спиной плачет, как будто бы подгоняет: «Давай же, отомсти за меня, за него, за нас всех.» Если Веш не слышит ее, то почему же Найвз должен слушать Веша? «Тес, ты только глянь на него, а?» И Тес глядит. Стройные ряды клинков поднимаются к небу, блестят и переливаются в идеальной сфере, как будто бы она плачет — от смеха ли, а может от обиды? Найвз обязательно ее утешит, когда они останутся наедине, но сначала Око Теслы в упор смотрит на смрадную помойку под названием Дженеора Рок и на копошащихся под ее пристальным взглядом клопов. Город грешников, город слепых глупцов и глухих подлецов, которые посмели вытирать об их чистого, наивного и всепрощающего брата ноги. А потом она моргает, прекращая их существование. Как и должно быть по законам справедливости. Им уже под сто пятьдесят, а Веш так ничего и не понял. Значит, нужно принимать другие меры.