que fors aus ne le sot riens nee
Дело в том, что я хороший парень. Романтичный. Заботливый. Вежливый. Если бы я не был романтичным, заботливым и вежливым, я бы выпотрошил Мэрилин еще давно. Кроме того, я обвинил бы ее во всем, что натворил после нашей встречи, но я не из таких парней, я не повешу всю ответственность на плечи любимой женщины. Нет, я никогда бы с ней так не поступил. Вот почему мы так хорошо друг друга понимали, не хуже любой другой здоровой пары. И как любой другой здоровый партнер, я всегда честно давал знать, чего хочу, а чего — нет. Можете назвать такую честность жесткой, но по-моему это неправильно. Неправильно проецировать психологию-из-кино-и-интернета на реальных людей, будто все должны жить по шаблону. Но если вы вдруг так делаете, вы должны знать, что я не осуждаю. Потому что я всего лишь хороший парень, который понимает, как может навредить массовая культура. Если бы я не был романтичным, честно сказать, я бы вообще на Мэрилин не посмотрел. Она была красивой, просто совсем не по-модельному, да еще и носила очки и скромные платья с искренностью, о которой модельки из журналов ничего не знают. И она умела веселиться, конечно, и многое понимала, но то, что она была вдвое старше, чувствовалось. Я мог ее проигнорировать, любой парень, которому нужны отношения попроще, именно так и поступил бы. Но Мэрилин невероятная женщина, с ней я сразу понял — она может стать другом и кем-то еще. И я убедился в этом. Вот как это случилось: она накрыла мою руку своей мягкой ладонью, посмотрела на меня с теплом, внимательно выслушала, пока я говорил о том кровавом сне с бывшей — и все стало понятно. Именно такую женщину я всегда хотел встретить и полюбить. Если бы я не был заботливым, я бы не нарушал закон, чтобы порадовать Мэрилин. Нарушать закон, конечно, неправильно, за это могут наказать — так что если я и рисковал, то только по крайней необходимости. И ради Мэрилин. Опять же, и за это я ее не виню. Понимаете, с Мэрилин я стал мужчиной, который не будет по-мальчишечьи ныть о жесткости любви из-за всего, что сам же натворил ради женщины. Когда она получила желаемое, когда она улыбнулась с восторгом в глазах, я избавился от остатков тела и позаботился о том, чтобы Мэрилин не о чем было волноваться. Все это сделал я сам. К тому времени я уже знал, что Мэрилин может со всем справиться самостоятельно, так что я помогал не для того, чтобы «побыть мужиком», как некоторые. В конце концов, свою женщину я уважаю. Если бы я не был вежливым, я не уступал бы в постели. Я не позволял бы Мэрилин седлать меня и двигаться в удобном ей темпе, когда хотелось смять ее под собой и отыметь ее до боли у обоих. И не обнимал бы ее стройное тело, осторожно прижимая к себе, когда хотелось намотать ее рыжие волосы на кулак и укусить ее за шею, прямо над веной. И не прятал бы лицо в изгибе ее шеи, с ума сходя от запаха секса, ее тела и ее духов. Хотя нет, последнее я делал бы в любом случае. Но даже хороший любящий парень может сорваться, если его женщина свяжет его и накачает чем-то сомнительным. Спустя время я понял, конечно, почему Мэрилин так поступила, все-таки я хорошо ее знал; но как ни крути, это было грубо с ее стороны. Я не горжусь тем, что пытался сделать тогда, я ведь почти добрался до нее; да и тем, во что превратился из-за ее препаратов, тоже не совсем доволен. Ну, то есть, приятно быть больше и сильнее, да и с приступами ярости и голодом я тоже потом научился справляться. Просто мы это все не обсудили заранее. У хороших здоровых пар принято обсуждать планы и то, как собираетесь улучшать ваши отношения и друг друга. Честно сказать, как я ни старался потом, злость на Мэрилин из-за этого инцидента не проходила. Это раздражало. Я же старался стать лучше. Я хотел быть для нее любящим мужчиной. Я даже почти простил ее, когда она она прижалась ко мне, погладила по щеке и прошептала, что жалеет, что не хотела мне навредить. Я сказал, что понял ее. Потом поцеловал ее, взял ее, убедил, что все вернется на круги своя. И, честно сказать, сам тогда в это поверил.—
То, что со мной тогда случилось, это существо, в которое я превратился, Мэрилин называла Хайдом. По-моему у того, кто изначально придумал такое имечко, не было никакой фантазии. А вот у меня фантазия была. А еще у меня было вдохновение. Ну а моей музой, как у настоящего поэта, была моя Мэрилин. Я думал о ней, когда чьи-то мышцы натягивались и рвались и кровь наполняла мой рот. Кстати, на вкус это было потрясающе, как хороший солоноватый алкоголь совсем без химозного привкуса; правда, в первый раз я не подрасчитал, и меня вырвало, когда принял человеческую форму. Но потом я привык. Да и нужно ли привыкать к чему-то естественному, что просто отняла цивилизация? Я понял, благодаря Хайду, что секс и убийство естественны в равной мере — последнее, что лицемерие и притворство нашего общества еще не извратило. Так что когда я ел, эти моменты были предельно искренними, даже интимными. Сначала я догонял, как во время прелюдии, когда Мэрилин смеялась и улыбалась и дразнила. Потом я сжимал так сильно, что сдавались кости, и думал о всей нежности, с которой обнимал Мэрилин. А потом наступала лучшая часть. Мои клыки в горячем, мягком теле, и этот особый вскрик женщины, когда в нее входят, но в моем случае он всегда был честным, и от этого только приятнее щекотал адреналин. И я двигался, пока пил и ел, а потом пробирался под кожу, и там все ее существо пульсировало, и от него несло первобытным ужасом и болью и смертью, и я чувствовал жар, и на вкус это было восхитительно. В такие моменты становилось интересно, а какой на вкус была бы Мэрилин, если бы я ее освежевал, потому что, ну, я хотел по-настоящему ее узнать. Я хотел знать, из чего она состояла и что чувствовала. Я хотел стать ближе к ней. Не просто побывать в ней, в смысле как в сексе, потому что так может сделать любой мужчина, а я любил ее не как любой мужчина. Я хотел быть в ее венах, в ее мышцах, в глубине ее зрачков, расширенных от самого человеческого и искреннего чувства, какое только смог бы вызвать. Но для этого пришлось бы ее убить, так что я этого не сделал. Если бы я убил Мэрилин, то ее у меня больше не было бы. Вместо этого я как-то раз позволил ей посмотреть. Почти то, чего хотелось — и это было прекрасно. Слышать голос Мэрилин, чувствовать ее запах. Это она заманила беднягу в лес, так что кровь отдавала возбуждением и доверием, эстрогеном и дофамином. Мэрилин умела показаться очаровательной и понимающей и невероятно привлекательной. И я чувствовал, что она рядом, когда мне было лучше всего, когда я был магическим существом, которое больше всего хотело поступать по-человечески. Я чувствовал ее, когда сам был как обнаженный нерв. Мы даже не отошли далеко, когда я повалил ее на землю и навис над ней. Все тело ломало, пока я превращался обратно в человека и орал от боли, а она нашептывала что-то милое, обнимала меня, размазывала кровь по груди и плечам. Кажется, я еще не перестал быть монстром, когда раздвинул ее ноги. И мне было больно, так глубоко и резко я в нее входил, и земля впивалась в кожу, и Мэрилин кусала и царапала, подгоняя. Мое тело сдалось быстро. Я дрожал, и у меня ногти ломались от того, как сильно сжимал землю в кулаках. И Мэрилин тяжело дышала, хватая свежий воздух ночного леса, и ее тонкие губы подрагивали, красивая грудь вздымалась быстро. А потом я понял. Понял, что мы не предохранялись — и оно было приятно, само это понимание. Я улыбнулся, поцеловал Мэрилин в шею, и понял еще, что мог сделать для нее что угодно. Потом я много думал об этом, снова влюбляясь в нее. Понимаете, я не из тех парней, которым нравятся женщины с чрезмерной осторожностью по поводу физической близости. С Мэрилин значение имело только то, чего она хочет или не хочет — никаких панических вычислений по календарю, никаких истерик из-за защиты. Это, конечно, связано было с ее возрастом. Большинство бездетных женщин к сорока преисполняются сожалений, так давит общество, но к Мэрилин это не относилось, о нет. Мэрилин — само свободолюбие, она всегда наслаждалась жизнью, какая есть. Так что если бы ее легкая неосторожность привела к нежелаемым последствиям, Мэрилин не стала бы драматизировать. Безусловно, она была лучше любой моей сверстницы, которая могла встретиться в моем кафе. Должен признать, правда, что многие девушки моего возраста давно сбежали в большие города, поступив в колледжи, а у оставшихся склад ума особый. Они всегда мне улыбаются, но за этим кроются только пошлые попытки завязать отношения, которые потом привели бы к созданию семьи. Я же и вправду хороший парень, и когда-нибудь я заменю отца-шерифа на его посту. Стать женой шерифа, настрогать детей, а потом сплетничать с подружками, которые постареют душой быстрее, чем телом — вот и вся мечта большинства наших девушек. Ну, я не осуждаю. Просто такая жизнь не для меня. Честно сказать, я сам не мечтатель, но вот Мэрилин помечтать любила. Некоторые такие фантазии для нее становились целью, не просто витанием в облаках, и вот с целью я всегда рад помочь. Я всегда говорил: мечты лишь убивают время, а не заполняют его. В один вечер я остался в квартире Мэрилин и мы вместе приготовили ужин. Я дурачился, а она смеялась, такая молодая, такая красивая. Мы даже танцевали под винтажный рок, к которому она питала слабость. И еще мы целовались и обнимались. И еще мы ели лазанью, суховатую, потому что забыли о ней. В тот вечер я решил, что, пусть и не смог бы простить Мэрилин до конца, любить ее я еще мог — пока она сама этого хотела.—
Хорошо помню, как Уэнсдей появилась в нашей жизни. Поначалу ничего не вызывало подозрений. Мэрилин просто беззаботно обронила: «Девчонка Аддамсов поступила в нашу школу». Отец Уэнсдей убил брата Мэрилин, из-за него вся ее семья погибла, но голос ее звучал сухо. Я тогда нахмурился и спросил, что Мэрилин собирается делать, на что она улыбнулась: убить девку, конечно. Но совсем сбил с толку другой вечер. Мэрилин пришла в мое кафе с каким-то пацаном из ее школы, и они болтали о чем-то за столиком в дальнем углу. Мальчик выглядел грустным и напуганным, его глаза покраснели от слез и взгляд бегал туда-сюда, безумно поблескивая. Мэрилин держала его за руку, и это вроде бы успокаивало. Знаете, на мой взгляд, детям нечего делать рядом с женщинами вроде Мэрилин, но меня никто не спрашивал. Ученики-то ее обожали. Наверное, из-за ее хулиганского характера — она же даже носила прическу как у рок-звезд семидесятых, которые ей нравились. Так вот, она отвезла пацана в общагу, а потом вернулась и попросила его убить. — Зачем? — я тогда спросил, просто из любопытства. Как я и сказал, для Мэрилин я мог сделать что угодно. — Затем, что он верит, будто должен убить Уэнсдей. А она должна жить, пока я сама до нее не доберусь. Вот поэтому я удерживал Уэнсдей в городе и защищал ее от всех подряд, кроме своей женщины — она, конечно, могла делать что угодно. Я бы не бросил Мэрилин претворять ее месть в одиночку; хотя, должен признать, потеря всей семьи превратила Мэрилин в ту самую женщину, которую я полюбил. Она жила с трагедией. И еще она жила с генами убийц и психов. Я всерьез верил, что эта болезнь, эта травма удержит нас вместе, и так Мэрилин останется моей. А оказалось наоборот: все это только усиливало одержимость девчонкой. — Она особенная, — вздохнула Мэрилин утром воскресенья, когда у нас обоих был выходной. Она еще валялась в постели, а я уже приготовил завтрак и принес его в постель. — Такая умненькая. И, представляешь, она всегда поступает как ей вздумается, даже если ей никто не разрешал. Иногда мне хочется запретить ей что-нибудь, просто чтобы понаблюдать, как она выкрутится. — Так ты передумала или что? — Нет, конечно! Я все еще хочу задушить ее голыми руками. Мэрилин знала, она была уверена, что сможет принести Уэнсдей в жертву. Я уже тогда догадывался, что в этом и есть настоящая причина ее слепого обожания, но слишком увлекся разглядыванием лица Мэрилин. То ли свет неудачно лег, то ли утро не задалось, то ли отсутствие макияжа сказалось — но вдруг стало очевидно, то Мэрилин совсем не так красивая, как мне раньше думалось. — А потом что? — Потом я верну кое-какого охотника на ведьм к жизни и он убьет всех выродков вроде Уэнсдей. А когда ее семейка приедет забирать тело, перебью их по одному, — объяснила Мэрилин, попивая кофе. — И потом, милый, мы сможем делать что захочется и податься куда захочется. Я кивнул, и она улыбнулась. От одного вида Мэрилин, маленькой и немного взъерошенной в моей кровати, на душе стало теплее. Снова подумалось, что ради Мэрилин я мог сделать что угодно. Но не стать дураком.—
Я сорвался, признаю — но Мэрилин не стоило винить меня в том, что натворила ее драгоценная девочка. — Где ты вообще был, когда она пошла в эти руины?! — кричала она в телефон. — Ты хоть понимаешь, что она могла там увидеть?! Ее мать телепат, так что у нас телепат помладше ходил в стенах, которые видели вообще все. Потря-блядь-сающе, Тайлер! — Я ошибся, — спокойно признал я, перебирая склянки с таблетками в ее ванной. Конечно, я знал, что она принимала, когда и зачем, а еще знал название специфичных и очень важных таблеток, пластинка которых оставалась едва тронутой. — Прости, милая. Больше не повторится. Да, контрацептивами мы практически не пользовались, и от этого мне крышу сносило — какая-то часть меня жила в моей любимой женщине, хоть и недолго. Только не нужно путать это с порнографическими кинками мужиков, которым ответственность не знакома — они не при чем. Мне просто нравилось идея — идти на риск с человеком, которого уважаю. Я усмехнулся и положил таблетки в карман. — Конечно, не повторится, потому что я теперь сама буду за ней присматривать. Она ожидала, что я продолжу извиняться и соглашаться и нахваливать ее. Ничего такого я не сделал. На самом деле это Мэрилин виновата, что девчонка узнала лишнее. Она слишком увлеклась, слишком очаровалась находчивостью своего маленького гения, который должен был умереть от ее руки — вот и результат. Но она сама этого не видела. — Знаешь что? — вздохнула Мэрилин. — Я останусь в замке на ночь. Нам обоим нужно остыть. Мудрая мысль, но в ее тоне на мудрость не было и намека. Мэрилин хотела указать на мое место, в наказание забрать у меня то, чего я больше всего хотел — ее саму. Она хотела унизить меня, как глупого мальчика, и раз уж мы до этого докатились, я должен был ответить. Я не собирался прекращать наши отношения. Обдумав все, я решил, что дам Мэрилин еще один шанс. По пути в замок школы, в которой Мэрилин работала, я все напевал одну песню и никак не мог ее забыть. Я не хотел тебя трахать, детка, но ты милая, когда моя; я не хотел обижать тебя, детка, но ты милая в слезах. Правда, Мэрилин при мне никогда не плакала. Наверное, ее скромность следовало воспринимать даже скептичнее, чем ее красоту. В оранжерее горел свет — это значило, что Мэрилин все еще возилась со своими растениями. Говорят, социопаты заводят питомцев, чтобы их мучить; мало кто упоминает другой красный флаг — слабость к ядовитым цветам и плотоядным растениям. Мэрилин их обожала. Каждый день она поливала и удобряла их, зная, что один только запах некоторых из них мог убить. Каждый день она скармливала живое существо бездушному придатку и терпеливо наблюдала, как оно переваривалось заживо. Я никого не осуждаю, а свою любимую женщину тем более; просто, как по мне, это забавно — то, как хобби Мэрилин ей подходило. Я пробрался к оранжерее и заглянул в окно: Мэрилин занималась какой-то химической реакцией. Совсем одна. Слишком увлеченная, чтобы заметить, что вокруг нее происходило. Сама по себе она не была высокой, — мне по плечо, если без каблуков — но когда я вот так следил за ней, она казалась еще меньше. Настолько, что я мог бы даже забыть, что она натворила. Вот только никому нельзя накачивать любящего человека наркотиками, чтобы тот выполнял всю грязную работу; это несправедливо. Так что я обогнул сад сбоку и прокрался в оранжерею. Пахло сладостью, которую Мэрилин каждый раз приносила домой. Она дернулась, но слишком поздно. Я накрыл ее рот рукой, прижал ее к себе и по старой привычке позаботиться предупредил: — Я убью тебя, если закричишь. Мэрилин даже не пошевелилась, так что я мог не волноваться насчет ее поведения какое-то время. Что волновало в тот момент по-настоящему, так это дверь в коридор замка; не хотелось, чтобы нас кто-то увидел. Нам повезло: к комнате примыкала коморка-лаборатория, там я мог бы спрятаться или заставить Мэрилин сказать что нужно, чтобы прогнать какого-нибудь любопытного полуночника. Так что я поволок Мэрилин именно туда. Она не сопротивлялась. — Что происходит? — спрашивала она дрожащим от паники голосом. — Тайлер? Какого черта ты творишь?! Я достал из кармана таблетку, которую подготовил заранее, а потом все случилось быстро. Пара шагов, пара движений — и вот моя ладонь на ее губах, таблетка упирается в стиснутые зубы. Мэрилин хотела вести себя как шлюха, именно так я с ней и обращался. Она бормотала что-то, пытаясь отвернуться, но я схватил ее за волосы и заставил замереть. Она ничего не могла сделать. Это приятно. — Ты знаешь, что должна сделать, — сказал я. — Не усугубляй, детка. Мэрилин таращилась на меня; никогда раньше не видел, чтобы она так распахивала свои зеленые глаза или чтобы ее зрачки так расширялись, чтобы вместить весь страх. Знаете, не каждый получает такую откровенность от близких. Когда ее горло приподнялось и опустилось, играя тенями на розовой коже, я понял, что случилось. Хорошо. — Молодец, — похвалил я. И поцеловал ее, но она не ответила — я только и мог что водить языком по сжатым зубам. Кажется, я зарычал. Тогда я рванул и впечатал Мэрилин в стену, и что-то было в звуке удара, что-то сильное и свирепое и удовлетворяющее. — Блядь! — прошипела Мэрилин слишком громко, так что я схватил ее за шею одной рукой. Больше не слышал ни ее голос, ни ее дыхание. В какой-то момент удушье принесло бы ей удовольствие, но это ничего, я не был против; мне просто нравилось контролировать ее тело. Наверное, нужно было тогда сделать то, чего я давно хотел. А может и нет. Я вспоминал, как мы были близки: скрип кровати и стоны и шепот. Этого оказалось достаточно. То есть, этого хватило бы в любом случае, учитывая, как она ко мне прижималась, какой жар от нее я чувствовал. Я отпустил шею Мэрилин, и она свалилась на меня, захлебываясь воздухом — в этот раз мешать поцелую она не стала. У меня аж голова закружилась от ее запаха и вкуса и ощущения ее тела под ладонями. Тогда я раздвинул ее ноги, прижался к ней, чтобы почувствовать ее еще ближе. Она вцепилась мне в плечи, а потом ударила, и еще раз, и еще, я почти ее уронил. — Прекрати, — рыкнул и снова взял за горло. Мэрилин пыталась вырваться, а я пытался не сломать ей шею. В конце концов надоело, пришлось переместиться. Стол оказался вполне удобен. Я снова зажал Мэрилин рот, пробрался под ее юбку — ей нравилось. Ей правда нравилось. Стало жарко и нервно. Я разобрался с ремнем за пару секунд, а потом вошел в нее, резко и глубоко. Зарычал от ощущений. А Мэрилин усмехнулась, усмехнулась и впилась ногтями в шею. Пришлось позаботиться о ее руках, с трудом удерживая равновесие, чтобы не рухнуть всем весом прямо на нее. А она все улыбалась, хоть и жмурилась от боли. Сучка. Ее тело ездило по столу, наполненное, горячее, я держал ее за запястья одной рукой и за бедро другой, притягивая к себе. Мышцы горели, но остановиться я не мог. Нет, только не это, даже когда в глазах потемнело и шум в ушах заколотил в такт сердцу. Был только ее жар, пульсирующий, вбирающий, и он него было так хорошо, что я сжимал зубы, лишь бы не стонать. Пришлось скинуть куртку и футболку, воздух оказался холодным, а моя спина — уже влажной, аж мурашки пошли. Мэрилин наблюдала за мной с ухмылкой и туманом возбуждения в глазах. Разорвал за это ее блузку. — Псих, — выдохнула, но с такой дрожью, что прокатило приятной волной. Это ничего, что ей нравилось. Так даже лучше, так проще и теснее и мягче, и это потрясающе. Я отпустил руки Мэрилин, и они остались лежать спокойно, так что я положил ладонь на ее живот и по-хозяйский двинулся вверх. Взял ее за шею, но в этот раз несильно, просто чтобы чувствовать, как двигалась ее гортань. Этого хватило. Я перехватил Мэрилин, прижал к себе и отодрал так, что она разомкнула губы в беззвучном крике. Ее тело выгнулось навстречу, дергаясь от каждого толчка, сильного, быстрого, и в ней было так горячо, так влажно, так, блядь, хорошо, что ощущения наконец взорвались. Я вколачивал свой оргазм в нее, и еще, и еще, пока не осталось сил. Обычно я целовал Мэрилин в такие моменты и мы оба пытались отдышаться, деля густой воздух, но в этот раз ничем не хотелось с ней делиться. Я ее использовал, как она использовала меня. Так что я выпрямился и отстранился, из-за чего она разочарованно заурчала. В следующий раз я избил бы ее, чтобы она перестала веселиться. Пока я разбирался с ремнем, Мэрилин села и поправила юбку. Потом посмотрела на меня с откровенным безумием в глазах и усмехнулась: — Ну и что это было, солнце? Она звучала беззаботно, почти невинно точно в той мере, чтобы взбесить снова. Наверное, так она пыталась справиться со стрессом, не могу сказать. Ей я тоже ничего не сказал. — Забыла сказать — я тут выучила пару трюков. — Я молча собирал одежду. — Что, тебе неинтересно? Ну и ладно. Слушай все равно. Эти слова отозвались как-то странно. Я нахмурился, зря я это — позволил Мэрилин заметить, что сбит с толку. — На колени. Я тут же рухнул. Больно. Уставился на Мэрилин, Мэрилин хихикнула как девчонка, снимая остатки блузки. Потом она поднялась и подошла. — Отдай. Я не мог сопротивляться. Мэрилин надела мою рубашку, заправила ее, как обычно женщины носят мужскую одежду. Когда она заговорила, ей уже как будто было плевать на все. — Я бы не разбудила Хайда, если бы не знала, что смогу его контролировать. Что с тобой, Тайлер? Слишком расчувствовался? Я все смотрел на нее, и ни единый мускул не отзывался на то, что хотелось с ней сделать. — Колдовская сука. — Ученая сука, Тайлер, ты меня совсем не слушаешь? — Мэрилин тронула мое лицо, движение фальшивое насквозь. Что-то в ее глазах почти заставило испугаться. — А теперь сходи принеси мне новую блузку, а я пока подумаю, что с тобой сделаю. Обещаю придумать что-нибудь пооригинальнее твоей этой выходки.—
Кто-то во время ссор бьет посуду, а кто-то — ребра. Если вдаваться в детали, то ребра я сам себе сломал, но это неважно. Важно то, что Мэрилин не отличалась садизмом. Когда она увидела результат собственных приказов, она только нахмурилась и ушла. Что сказать, не было у нее любопытства и извращенного — извращенного, именно, я сам это признаю — чувства прекрасного, из-за которого одна мысль об убийстве кружила мне голову. Что иронично, Мэрилин не разделяла даже стремление ее маленького гения посмотреть, как как-то страдает. А ведь жестокость Уэнсдей многого стоит. Что сказать, обо всем этом и даже большем я думал много, потому что свободного времени ощутимо прибавилось. Мэрилин со мной не разговаривала, даже видеть меня не хотела. Вдали от нее я пересмотрел свои решения и понял, что нужно извиниться. Уходить от Мэрилин не хотелось. Поначалу смущало, что с ней пришлось бы потерять свободу выбора, но потом я придумал, как извернуться и избавиться от ее контроля — чтобы показать, что выбираю ее по собственной воле, только и всего. Правда, тогда не особо верилось, что она еще хотела быть со мной. Зато я наконец понял, как Мэрилин смотрела на мир. Для нее все значили не больше, чем неживой набор клеток — как насекомые, которых она скармливала своим растениям. Для нее все просто живут какое-то время и потом умирают, вот и все. Так что это логично — то, что она не хотела мучить что-то бесчувственное, не вызывающее особого интереса. И все-таки я помню моменты — те самые приятные и горькие сценки из начала наших отношений — когда она говорила, что любила меня. Честно сказать, думаю, это правда. Так, как Мэрилин, невозможно отдаваться не любя. Как-то вечером она пригласила в свою квартиру, чтобы с глазу на глаз обсудить планы. Она старалась даже не задевать меня, а в остальном ничего как будто не изменилось. Она улыбалась своей этой милой улыбкой, ворковала, даже предлагала поужинать и открыть хорошее вино. Какое-то чувство искрилось в глазах Мэрилин, но вызвал его разговор о Уэнсдей. Уэндсей вот-вот умерла бы. Мэрилин не могла нарадоваться. Она объяснила, чего хочет от меня, а потом намекнула, что пора бы уходить — ну, я и собрался. В последний момент по привычке обернулся и попытался ее обнять или в щеку поцеловать, не знаю, но она аж отпрыгнула. Все-таки еще обижалась. И пыталась скрыть это за выдавленной улыбкой и неловким объятием. В этом вся Мэрилин. Агонизирующее создание, которое всегда улыбалось собственному страху и боли. И все-таки я любил ее, хотя человеческая боль — она как бешенство: чрезвычайно заразна, но бессмысленна. Поэтому я поддерживал Мэрилин в ночь, когда Уэнсдей Аддамс умерла. Сам я ее смерть не видел, но Мэрилин о ней рассказала. Не соврала, это слышалось в голосе — то, как драгоценная Уэнсдей разочаровала, позволив себя убить; правда, Мэрилин уже кусала губу от восторга из-за кое-чего другого. — У меня получилось, — объявила она. — Я его воскресила. Все происходило в лесу, так что ее глаза поблескивали в темноте. Мэрилин отошла от склепа, уступая дорогу существу позади. Морда у него была такая, что я тут же схватил Мэрилин и закрыл ее собой. Мерзкая тварь, это существо. Ни дать ни взять труп, все никак не сгнивший за двести лет, только с частями тел посвежее. Оно мне улыбнулось во всю пустоту без зубов, а потом прошелестело что-то непонятное. — Все в порядке, — хмыкнула Мэрилин. — Он мой. Мой. Тварь кивнула и зашагала дальше в лес, Мэрилин пустилась за ней, даже под ноги не глядя — только на свое творение в обносках. Поначалу она на меня даже не смотрела, а потом остановилась и обернулась. — Ну и? — поторопила с раздражением, а саму аж трясло от желания побежать за своим трофеем с выгравированным комплиментом. Уэнсдей для нее, очевидно, больше ничего не значила — маленький гений, мертвый и забытый. Мы все были просто насекомыми, но не в коллекции кого-то, кто оценил бы нашу мертвую красоту; наш удел — чтобы с нами поигрались, а потом скормили заживо. Я пожал плечами: — Подожду у машины. Мэрилин оскалилась, счастливая рыжеволосая бестия, и кивнула. Она выглядела такой милой, забывшей обо всем от радости, и я долго смотрел, как она уходит. Честно сказать, парой мы стали так себе. Я, конечно, любил Мэрилин, и старался изо всех сил, чтобы стать для нее достойным партнером. Но пришла пора что-то менять. Я не хотел терять Мэрилин, я ее обожал. И, признаю, я так задумался о том, как бы улучшить наши с ней отношения, что совсем не заметил Уэнсдей Аддамс, когда она выбиралась из склепа. Сам виноват.—
Найдя тело Мэрилин, я ее сначала не узнал. А как узнал, так сразу побежал к ней. Столько порезов, столько крови… И лицо — о это лицо. С выражением невыносимой боли и ужаса, такое ни с чем не спутаешь. Мэрилин бросили в лесу на съедение зверям, подумать только. Честно сказать, я заплакал, держа ее в своих руках. Даже завыл. Мало кто может понять это, бесконечное отчаяние из-за потери настоящей любви, за которую ты борешься, которая бывает раз в жизни; я сам испытал это впервые. И я потерял эту женщину. Одну такую на всем свете. Ощущение настолько же первобытное, насколько поэтичное. Как будто вдруг отказываешься от героина. Словом, мне было так больно, что словами и не выразишь. Я укачивал ее истерзанный труп целых пять с половиной минут, а потом начал думать. Понимаете, в такой ситуации необходимо рассуждать трезво и осторожно. Я не стал закапывать тело, потому что тогда пришлось бы где-то искать лопату и идти на неоправданный риск. Звонить в полицию, чтобы о нем позаботились, не стал тоже — слишком подозрительно. Так что я просто оставил все как было. Все равно для Мэрилин не было никакой разницы. И, честно сказать, все, что с ней случилось — она же сама на это все нарвалась. Так что я имел полное право двигаться дальше, надеясь, что ужасное горе и тоска по любимой когда-нибудь пройдут. Просто дело в том, понимаете, что я-то хороший парень. А вот Мэрилин точно не была хорошей женщиной.