танец.

      Это совсем не то, что он ожидал увидеть, хотя ничего исключительного в этом не было. Родион для таких случаев праздники не нужны. Гости, впрочем, тоже. Но все же одну ошибку он допустил.       — О, Грег, ты не спишь!       Пока все грешники спали или старательно делали вид, что спали, ворочаясь в тщетных попытках устроиться как можно удобнее, Родион кружилась в увеселительным (только для нее одной) танце с бутылкой шампанского.       — А я уже хотела тебя разбудить! Как хорошо получилось! — она направилась к нему походкой, которую даже в какой-то степени можно было назвать уверенной — уверенно пьяной, и протянула свободную руку.       Он сразу же закрыл глаза, заранее зная, что это не подействует.       — Не думаю, что это хорошая идея… — он старался звучать еще более устало, чем обычно.       — Да ну! Смотри! Даже Данте спит! — она повернула голову в сторону менеджера, что, перекрестив руки, мирно трещал.       Грегог не представлял, каким образом Родион поняла, что он спит. Быть может, тот просто задумался, смотря на стремительно сменяющийся пейзаж за окном (Грегог еще не придумал объяснения тому, как управляющий мог видеть своим циферблатом), или безостановочно читал молитву, моля господа о том, чтобы устроенный ею балаган прекратился.       — Давай! Не трусь! — прежде чем он мог что-то возразить, она сама поднимает его с места.       — Мне не нравится эта идея! — скорее предупреждает Грегор.       — А мне очень нравится!       Родион отпивает из своей бутылки остатки розоватой жидкости и отправляет ее кататься по салону автобуса.       Харон это не понравится, угрюмо думает он. Мефистофелю тоже.       Грегор оказывается вовлеченный в танец, название которому еще не придумали и вряд-ли придумают. Сопротивляться смысла не было, поэтому он просто вверил себя Родион, что, придерживая его одной рукой за талию, другой — за плечо, кружила его по салону автобуса, прямо как ту самую бутылку, которая сейчас стукалась об ножки чьего-то сидения. — Эта невероятная свобода! Ты просто не понимаешь! Это же чудно!       Она смеялась и музыка ей была совсем ни к чему. Было достаточно ночной тишины и гудения двигателя. Единственный ритм, которому они следовали, был ритмом их сердец, но из-за разных конституций и других условностей Родя то и дело наступала ему на ноги.       Ясность ума, кажется, и не собиралась к нему возвращаться. Потревоженный чужим капризом, он вдруг снова оказался в каком-то забвении, словно он и не просыпался вовсе. Были только он и Родя.       — Тебе же нравится! Я вижу! Ты не такой скучный, каким хочешь казаться!       — Не кричи, иначе всех разбудишь.       — О, хочешь продлить момент? — заигрывающе говорит она, а затем неожиданно сбивает ветерана с ног и сразу же ловит его одной рукой. Ее ухмыляющееся лицо оказывается слишком близко. Он не может найти подходящих слов для упрека — не то, что причину, и отводит глаза будто в задумчивости, хотя никаких мыслей, которые можно было бы облечить в слова, у него не возникает.       В вальсе или его подобии нет элементов танго, но Родион, кажется, хочет сломать все существующие правила. Что было сегодня она завтра и не вспомнит.       — Почему бы, собственно, и нет? — заговорщически говорит он и позволяет Родион вести его вглубь автобуса.