***
В начале второго ночи Никита начал клевать носом, Ирина, смеясь, что он сейчас заснет в оливье, отправила его чистить зубы и в кровать. Заглянув в комнату, через четверть часа, обнаружила его прилипшего к окну и смотрящего на салют. Это вызвало улыбку женщины, она уже давно не видела в салютах красоты, смотреть не было времени, в новогоднюю ночь она обычно дежурила, менялась с кем-то из семейных, которым очень надо было в праздник быть дома. ― Никит?! — Ира обняла мальчика, целуя в макушку. — Правда, красиво, — восторженно прошептал он, даже не обернувшись, вовсе прилипнув носом в стекло. — Да, красиво, — вполголоса подтвердила она, прижавшись щекой к голове сына и также смотря на разноцветные огни. Так они и стояли у окна, не замечая, как от двери на них смотрит их гость. — Уложила? — с улыбкой интересуется Андрей у вернувшейся, через несколько минут, в гостиную Иры. — Попыталась, салют важнее сна в девять лет, — также улыбаясь, отвечает она, ставя на стол бутылку вина, и устраивается на диване, поджав под себя ноги, по-домашнему уютно и спокойно ощущая себя рядом с ним. И меньше, чем через час, повторила действия сына, но не просто начала клевать носом, а вовсе уснула, положив голову на плечо Высокова. Он даже не сразу заметил, что она спит. Вино, принесенное Ириной, быстро оказалось в бокалах, а сама она под крылом из пледа и его руки, вплотную к Андрею. Они сидели, краем глаза смотря советское кино, ещё в детстве выученное наизусть, но от этого не менее прекрасное и отлично скрашивающее новогоднюю ночь. Ему казалось, что она просто задумалась, но, когда не ответила на в третий раз заданный вопрос, он как мог, скосил глаза, чтоб посмотреть на неё. Оказалось, что это не желание обниматься в ней проснулось, несколько минут назад, когда поперек его живота легла её рука, а кое-кто, уснув, пытался удобнее устроиться. — Иришка, Иришка, — практически одними губами прошептал психолог, нежным прикосновением убирая щекочущую нос женщины прядку её собственных волос. Его вроде бы как пригласили на новогодний ужин, который затянулся, а хозяева и вовсе уснули. Высоков не был образцом хозяйственного человека, но уборка праздничного стола в доме Шумской легла на его не так давно выписавшиеся из больницы плечи. Ира была уложена на диван и укрыта пледом, еда убрана в холодильник, телевизор и свет выключен, мужчина уже практически покинул дом, когда его окликнули: — Дядя Андрей, — раздалось за спиной гостя голосом, вроде бы давно уже спящего мальчика, — Не уходите. — Что такое? — совершенно искренне забеспокоился Высоков. — Ира спит плохо, ворочается, иногда кричит и плачет, а несколько раз вас звала, — на одном дыхании выпаливает Никита. — И давно? — профессионал включается против воли самого психолога. — Недели две-три, — грустно отвечает мальчик, а Андрей мысленно считает и понимает, что если верить словам Никиты, то проблемы со сном у Ирины начались после последнего совместного дела. — Хорошо, я присмотрю за Ириной, — улыбается он, трепля по голове парня, — А ты иди спать. — Вы правда её не оставите, — с детской непосредственностью и надеждой во взгляде уточняет ребенок. — Я тебя когда-нибудь подводил, Никита? — удивленно спрашивает взрослый, строго смотря, и в ответ получает лишь отрицательное покачивание головой, — Вот и ответ на твой вопрос. Всё иди спать, у вас, кажется, была насыщенная программа на завтра, точнее уже на сегодня. Высоков действительно остается, смотрит пару минут на спящую Ирину, после чего с тяжелым вздохом идет отвоевывать у Фауста часть дивана, который хвостатый явно считал своим. Но психолог не успевает даже закемарить, как из соседней комнаты раздается сначала невнятный шум, затем явственно слышимое ворочание, а после и вовсе болезненно-надрывный стон, переходящий во всхлипывания. Андрей как может быстрее пытается оказаться возле неё, но всё равно не успевает, Ирина резко садиться на кровати, закрывая лицо руками, прикусывая губы, чтобы заглушить всхлипы. Ему только и остается, что сесть рядом с ней обвить рукой плечи и ждать, когда она хоть немного придет в себя. Шумская только немного успокоившись, понимает, что её обнимают и гладят по голове словно ребенка. — Андрей?! — она удивлена и испугана, он это не столько видит, сколько слышит в легком возмущении и дребезжании ее голоса. — И давно у тебя кошмары? — Что ты здесь делаешь? — игнорирует она его вопрос. — Вообще-то это ты уснула у меня на плече, — усмехается психолог. — Прости, вымоталась за день, — отворачивает она голову, чтоб он не видел её глаз. — Ты не ответила, давно у тебя проблемы со сном? — настаивает Высоков. — Лет десять-пятнадцать, как начала работать в СК примерно, — усмехаясь, пытается уйти от темы Ирина. — Ира, я волнуюсь за тебя, — шепчет мужчина, утыкаясь лбом ей в висок. — Не стоит, — как можно более равнодушно бросает она. — Почему ты заботишься о других, но не позволяешь позаботиться о тебе? — пробует зайти с другой стороны. — Всё, Андрей Ильич, сеанс психотерапии закончен, — чересчур резко бросает Шумская и пытается отстраниться от него, но он оплел её руками, пристроив голову на её плече. — Я соскучился, Ир, — тихо и с несвойственными нотками в голосе произносит он, чуть сильнее сжимая её в объятьях. Андрей не ожидал, что вообще такое скажет, он в целом до недавнего времени не верил, что может тосковать по общению с кем-то, но всё оказалось именно так, и случайно сорвавшиеся с губ слова правдивы как никогда и говорят о его чувствах больше, чем он готов сам признать, даже самому себе. Шумская пытается сглотнуть неожиданно появившийся ком в горле. Но когда это удается, не получается сдержать слезы, которые тихо, без всхлипов и дрожащих плеч, начинают течь по щекам. Она чувствует влажные дорожки, которые наверняка сейчас портят, не снятый макияж, но не может найти в себе силы пошевелиться. Ей кажется, что стоит ей только чуть дернуть рукой, как полог тишины, искренности и покоя, в который, по внутренним ощущениям, завернул её Высоков, падёт. Придётся ему всё объяснять, а Ира даже самой себе не может признаться в том, что чувствует. Сидит словно истукан, сжимая в кулаке край пледа до побелевших костяшек. С облегчением и сожалением вздыхает, когда Андрей, наконец, поднимает голову с её плеча и выпускает из объятий. Вот только сбежать в ванну или куда-нибудь ещё не успевает, он каким-то неуловимым в её теперешнем состоянии движением пересаживается на диване и теперь сидит перед ней, держит за плечи и пытается заглянуть в глаза. — Ты не представляешь, какими ужасными были те минуты, — неожиданно для него и самой себя тихо говорит Ирина, всё так же не двигаясь и смотря в одну точку. Но последующие слова звучат уже с нотками истерики, она несильно бьет его в плечо и заглядывает в глаза, словно пытается убедиться, что он её услышал: — Ты умер, понимаешь, умер. Я не успела, опоздала, ошиблась, — всё тише и тише говорит она, всё ниже склоняя голову, пока та совсем не падает, упираясь подбородком в грудь. Андрей ничего не отвечает, лишь привлекает женщину к себе, устраивая её голову на своём плече и поглаживает по спине, едва уловимо касаясь губами волос. Даёт ей возможность выплакаться, выговориться. Он не её психолог и никогда им не будет, но создать для неё безопасное пространство, где она может выговориться, выразить всю ту гамму чувств и эмоций, что обычно прячет под маской холодного и отстраненного следователя, он в силах. Для этого даже не обязательно быть психологом, достаточно просто чутким человеком. — Я не могу… ты тогда… не успела… — полувнятно доносится сквозь всхлипы, Шумская всё-таки не сдержалась и скатилась в истерику, мыслями и воспоминаниями всё больше проваливаясь в тот вечер. Высоков мягко отстраняет её от себя, проводит ладонью по щеке, стирая влагу. Смотрит в ставшие за прошедшее лето родными глаза, и понимает, что она сейчас не здесь, а там в том вечере, в его ванне, с его бездыханным телом и своей беспомощностью. Надо её вытаскивать и срочно. И не давая себе шанса отступить и испугаться, он касается её губ. Он мог бы отвесить ей традиционную пощёчину, возвращая в здесь и сейчас, но и такое действие было достаточно неожиданным для неё, впрочем, для него тоже. Постепенно касание перерастает в робкий поцелуй. Но стоит Андрею ощутить её ответ, как ладонь без ведома хозяина ложиться на женский затылок, притягивая и не давая отстраниться. Губы уже смелее целуют, и он в какой-то момент замечает, что Ира уже не просто робко и несмело отвечает, а пытается перехватить инициативу. Её руки обвились вокруг его шеи, а ноготки царапают кожу. Он как может мягко завершает поцелуй, отстраняется, но она осознано или нет, тянется вслед за ним, за его губами. Андрей улыбается уголками губ, касается кончиком носа её, шепчет: — Шшш, Ириш. — Останься сегодня, — также шёпотом, не открывая глаз, отзывается Шумская. — Ириш?! — он берёт в ладони её лицо и лишь голосом выражает своё сомнение насчёт этой затеи. — Никаких намёков, Высоков, — открывая, наконец, глаза, усмехается Ирина, — Просто мне так спокойнее. Может, высплюсь, наконец. В лёгком шантаже проскальзывают нотки игривости, но в словах явственно слышится печаль и скрытый страх вновь пережить тот кошмар. — Ты издеваешься или играешь со мной, Шумская? — вздыхает Андрей, осознано отвечая только на её усмешку, делая вид, что не заметил всех оттенков эмоций в голосе и словах, и теперь уже он утыкается лбом в её плечо. — Если бы я сама знала, Андрей, — вздыхает Ирина, продолжая поглаживать его шею. Они так и сидят в темной комнате дома Шумской, слишком близко для друзей и слишком неоднозначно для возлюбленных. Сами себе боятся признаться, что до боли в сердце и темноты в глазах бояться потерять друг друга. Проще и привычнее прятаться за колкими фразами и ухмылками, пытаться обогнать смерть, которая слишком часто словно третий лишний пытается встать между ними. — Останешься? — повторяет Ира вопрос, прижавшись щекой к его голове. Андрей молчит, и пауза уже почти становится слишком затянувшейся, когда он наконец отстраняется от её плеча и задает наиболее неожиданный вопрос: — У тебя чай есть? Она сначала не может понять, он издевается над ней или что, но затем замечает в глазах огоньки безумного ученого, которые обычно горят в его взгляде во время расследования, глубоко и тяжко вздохнув, поняв, что момент искренности и близости упущен, отвечает: — Поищи на кухне, только тихо, пожалуйста, Никита спит. В попытке скрыть грусть и вновь подступающие слезы, Ира, отворачиваясь от Высокова, откидывает плед и уходит в ванну, надо привести себя в порядок, умыться холодной водой, прийти в себя. Общение с Андреем никогда и ни для кого не было простым, но когда ещё примешиваются чувства осознаваемые и нет, всё усложняется многократно. Долго задерживаться и побыть сама с собой Шумская не может, слишком многое психолог может понять по такой мелочи, а ей это не нужно и не хочется. — Что ты ищешь в моих шкафах, чай вон рядом с чайником стоит, — вяло интересуется Ирина, практически ложась на стол в кухне, по возвращению из ванны. — Ромашку, — не прерывая своего занятия, отзывается Андрей. — Хм, доктор, кажется, вам пора спать, — усмехается женщина, не поднимая головы с рук, всё так же смотря на мужчину, — Фитотерапия так себе средство. — А я и не собираюсь себя или тебя лечить, и уж тем более таблетками, на которые ты сейчас намекаешь, пусть тебе твой врач прописывает, хотя я не верю, что ты пойдёшь к моим коллегам, — не оборачиваясь, усмехается он, перебирая банки с крупами и приправами. — И зачем тогда? — Выполняю простые действия, чтобы самому успокоится и эффект плацебо для нас обоих никто не отменял. — Андрей, в нас две, если не три, бутылки вина, никакая ромашка не поможет. — Она у тебя вообще есть? — перестав рыться и повернувшись к ней, интересуется Высоков. Ира медленно встаёт, практически сползает, со стула и открывает шкафчик, в котором он рылся самым первым и жестом фокусника достаёт жестяную банку с цветочным рисунком, которую и протягивает психологу. — Сыскарь из тебя никакой, Андрей, — улыбаясь, произносит она, пристально смотря на него. — Ну, так следователь у нас ты, — он улыбается в ответ, заправляя маленькую прядку за ухо женщины и поглаживая её щеку. На кухне в четвёртом часу ночи в доме Шумской царит непривычная умиротворенность. Колкие фразы, ставшие привычным средством общения для следователя и психолога, смягчаются тенями улыбок в уголках губ, томными взглядами и нежными прикосновениями. Высоков всё-таки остается у неё. Он уже готовился второй раз за ночь у кота диван отвоевывать, но Ира молча, переплетя свои и его пальцы, тянет за собой. — Ничего не говори, пожалуйста, — шепчет она, не поднимая головы. Садиться на диван, хлопая ладонью по месту рядом с собой. — Ира, — сев рядом, соприкасаясь с ней плечом, всё же произносит Андрей, и в тот же миг ощущает на своих губах её ладошку. — Не надо, Андрей, — с надрывом шепчет она, — Всего лишь одна, праздничная ночь, я ведь не так много прошу. Он берет её за запястье, отстраняя от себя руку, но перед тем как совсем отпустить, почти невесомо касается губами раскрытой ладони: — Я понял, никаких намеков. — Именно.***
— Иринка, — разносится на большую часть дома от двери, с утра первого января. — Тише! — шикает, появившийся из своей комнаты, мальчик. — Что такое, Никитос? — не понижая голоса, интересуется у малого брат следователя Шумской. — Ира спит. — Ты же говорил у неё кошмары. — Дядь Миш, вы сами сказали обратиться к дяде Андрею. Я так и сделал, — произносит Никита, наблюдая за гостем. А тот наконец раздевшись, проходит в гостиную и видит действительно спящую Ирину, вот только спит она на груди того самого дяди Андрея. — Вижу, — усмехается мужчина, плечом проваливаясь к стене, смотря на умильную картину перед собой. Михаил испытывает дичайшее желание сфотографировать сестру с психологом, но слишком отчётливо понимает, что и как с ним сделает любимая сестренка за такое фото. А ему неожиданно вспоминается фотокарточка из родительского альбома, где мелкая Ира, тогда ещё Иришка, в возрасте не больше четырех лет. Так же умиротворенно спит, улыбаясь, обнимая и используя вместо подушки большого плюшевого медведя. Девочка выросла и теперь льнет к мужской груди, но умиротворенность на лице точно такая же. Да и в целом он давно уже не видел сестру такой спокойной и довольной, даже во сне. — Знаешь, Никитос, не будем мешать людям спать, а пойдем, погуляем, — поправив частично сползший плед на плечах сестры, вполголоса произносит Шумский.