Последняя исповедь

      Пропитанный порохом воздух остался где-то внутри, застыл в едва вздымающихся лёгких. Резкий удар прошил раскатистой жгучей волной за мгновение до того, как мир перед глазами померк. Нестерпимая, бескомпромиссная боль железной хваткой вцепилась в левый бок и утащила меня в зловещую тьму.       Хоть глаз выколи. Беспросветная чернота. Отчего-то мне кажется, что с каждой секундой моё тело всё больше слабеет и холодеет от потери крови. Скорее всего, так и есть, если больше не слышится отчаянных криков и глухих ударов града камней о землю. Я уже мёртв? Вряд ли, если до сих пор чувствую, как силы уходят от меня. Значит ещё слишком рано.       Сколько уже прошло? Минуты? Часы? Годы? Место, где нет понятия времени и шума заставляет страх стыть в жилах. Место, где все грандиозные планы, цели и мечты больше не имеют смысла. Ха, какая же злобная шутка! Так много лет утекло в погоне за ними. Мне казалось, что в них скрыт смысл моей жизни. Я отдался им целиком, посвятил свою человечность, своё сердце. Но в итоге остался ни с чем.       Вокруг никого. Совершенно. Я так и останусь здесь насовсем? Впрочем, я заслужил наказание гораздо жёстче, чем это. Заслужил мучаться подольше. В тысячу раз дольше, чем погибшие по моей вине солдаты. Две сотни новобранцев, которые все как один умирают прямо сейчас на поле боя. Или бессчётное количество рядовых – тоже совсем юнцы, которые так и не познали жизни. Мои верные боевые товарищи. Друзья, которых я не смог уберечь. Отец. Я так виноват перед ним. И…       Леви. Мой план сработал? Всё получилось? Ты же смог уцелеть, правда?       Ноющая боль в грудине не идёт ни в какое сравнение с моим ранением. Невидимая, давняя, она вот-вот разорвёт сердце на куски. Если мой последний приказ забрал и тебя, то никакой «подвиг» этого не искупит. Как же хочу верить, что с тобой всё в порядке. Ты как никто другой заслуживаешь жить.       После всего, что было, после всех понесённых потерь… Ты всё равно оставался со мной. И я был бы полным дураком, если бы спросил: «Почему?». Ведь знаю ответ на этот вопрос так же хорошо, как ты знаешь мой. Но… Мои грехи никогда, слышишь, никогда не должны были коснуться тебя. Помню, как сказал об этом вслух, и твоё тихое, раздражённое: «Тц! Всё это чушь, понятно? Не решай вместо меня». Для меня это звучало куда искреннее всякой лести. Всегда.       Тьма сгущается. Казалось бы, куда гуще. Чёрное месиво не то болотной мути, не то потемневшей крови, медленно пожирает, душит своей плотной дымкой. Ноги постепенно подгибаются от тяжести, заставляя без единого звука тонуть в пустоте. Мне мерещится, или тысячи рук обвили тело? И все как одна мечтают меня схватить, чтобы изодрать плоть до костей, уничтожить малейшее напоминание о моём образе.       В ушах зазвенели хриплые голоса мертвецов. Некогда срывающиеся на крик, теперь они обратились в жуткие протяжные стенания. Тихие проклятия, заунывный плач молодых девушек и возобновившаяся боль заставляли меня с силой жмурить глаза. На губах появился солёный привкус не то крови, не то кованого железа. Все раны открылись. И, похоже, даже те, которых не было прежде.       «Не человек, а дьявол во плоти!», «Вы выбросили наши тела, бессердечные ублюдки! Неужели мы не заслужили нормальных похорон?!», «Мама и так была плоха, а как узнала, что я никогда не вернусь, совсем зачахла. Её жизнь тоже на твоей совести!», «Наконец и ты поплатился!». Звуки смешались, наполнили мозг болезненным скрежетом. Стало трудно вычленять отдельные слова. И всё же…       «Я тоже был там совсем один. Даже не мог подняться на перекушенные ноги, когда четверо титанов разорвали меня в клочья. А где был ты? Лелеял мысли о своей правде, пока я умирал?» – обухом по голове ударил хорошо знакомый бас Майка. Будто бы грудную клетку вскрыло. Мы дружили, сражались вместе много лет, но я так и не узнал настоящую причину твоей смерти. Теперь знаю. Представляю ужас и безысходность в твоих глазах, твои последние попытки выжить. Ты точно не сдавался до конца, всегда хотел протянуть подольше. Да, конечно, хотел. Поэтому твоя ненависть оправдана. Если сможешь, то прости меня, друг. За весь твой отряд. За себя. И за Нанабу прости. Вам было ради чего возвращаться, ради чего продолжаться бороться.       А ты, Ханджи? А твой отряд по ту сторону Марии? Вы тоже погибли после взрыва? Скорее всего. Но всё равно, если получится, если только сможете… Постарайтесь выбраться, хоть кто-нибудь!       Все внутренности ужасно жжёт. Чужие костяные пальцы впиваются до предела, давят на раны, словно стремятся выжать из них побольше крови. Единственную оставшуюся руку выворачивает, нещадно разрывая мышцы. Пелена всё выше, боль всё обширнее. Мне давно было известно: павшие по моему приказу настигнут меня и устроят страшный самосуд, стоит только оказаться по ту сторону.       Похоже, это конец. Глаза смыкаются. Все чувства сводятся к смирению. Я ведь знал, что так будет. Знал, что рано или поздно захлебнусь в озере из трупного яда и догнивающих внутренностей. Но…       Что это?       Веки вдруг прорезает луч света. Он приятно, невесомо греет лицо. Искорёженные образы погибших, будто ошпаренные, исчезают. Я слышу тебя! Твой голос! Буквально последнее светлое, что осталось в мой пробивший час. Как же я мечтал услышать его хотя бы ещё один раз, хоть на секунду, хоть одно слово. Ты вечно упрямился и притворялся, что считаешь это глупостью, когда я сравнивал его, будь то вожделенный шёпот, спокойный тон, недовольный бубнёж или чеканные капитанские распоряжения, с будоражащей музыкой. Сейчас же ты звучишь иначе. Тихо, ошарашенно, измученно… Совсем другая мелодия, но всё ещё твоя. Всё такая же невообразимая и чарующая.       А самое главное — твой голос значил, что ты смог. Ты остался невредим.       «Эрвин… Живой», — твоё надломленное изречение раздаётся, кажется, прямо надо мной. В нём сквозит такое отчаяние, что оно способно насытить целый город.       Я до сих пор жив?.. Почему? Мне казалось, что слышать его – это щедрый подарок после смерти. Всё должно было случиться иначе! Я не должен был оказаться здесь! Это жестоко – заставлять его в такой ужасный момент находиться рядом!       Теперь я понимаю что такое агония. Мне плевать на собственную боль, ведь истинное мучение – не иметь возможности унять, забрать твою. Остановить твою скорбь. Сжать тебя в объятиях настолько крепко, чтобы весь ужас вокруг рассеялся подобно разъярённым духам товарищей. Целовать так, как не целовал никогда прежде. Прости, прости меня, я не знал, что тебе придётся видеть меня таким! Я не хотел этого. И тем не менее, даже сейчас ты со мной. Даже сейчас…       Вспышка.       Меня отбрасывает далеко назад, я забываюсь. Слух улавливает звонкую болтовню позади, редкие смешки и мой собственный голос, звучащий ещё совсем по-мальчишески. В нос бьёт знакомым запах старых книг вперемешку с пылью. Перед взором мой старый класс, потрёпанная историческая карта и удивлённый моим вопросом отец у доски.       Учитель, а как мы установили, что нигде за стенами не осталось других людей?       Класс превращается в огромный зал с бесформенными колоннами. Стены сплошь покрыты зеркальной гладью, но в них нет отражения. Вместо этого они полнятся старыми воспоминаниями. Так вот что значит «вся жизнь проносится перед глазами»? Стоит только вглядеться.       Вот тот самый, как мне казалось, беззаботный вечер из детства. Мы ужинаем с отцом. Надо же, я с такими широко раскрытыми, полными восхищения глазами впитываю все его рассказы, которые он столь воодушевленно излагает. Смотря на это спустя столько лет, думаешь, что ничуть не повзрослел – внутренне чувствуешь себя тем любопытным ребёнком на пороге открытия самой загадочной тайны, масштабы которой не способны себе вообразить соседские ребята.       Губы трогает лёгкая, пусть и грустная улыбка. Грусть эта совсем не болезненная, даже тёплая. Подумать только, этот мальчишка и не знал, чем аукнется ему не по годам серьёзный секрет. Я делаю шаг вперёд. Новый шаг – новый эпизод из прошлого.       В следующих зеркалах по обе стороны можно наблюдать за очертаниями мелькающих нашивок с перекрещенными мечами. От воспоминаний о кадетском корпусе веет жарой, взвившейся над землёй пылью во время тренировок, тонким ароматом спелых яблок. Вырисовываются очертания сада. Как же это было давно, мне в ту пору едва стукнуло тринадцать. Когда овощная похлёбка с хлебом совсем уж надоедала, нам с Майком и Найлом нравилось дожидаться отбоя, чтобы тихонько улизнуть из казармы, влезть на толстые ветви раскидистой яблони в попытке урвать себе самое наливное, самое вкусное угощение. Других и не думали посвящать – это было наше общее, сокровенное. Майк как всегда справлялся проворнее нас, собирал в свёрнутую кульком куртку все ближайшие яблоки, но тем не менее охотно делился. Найл и тогда страдал зазнайством, его амбиции были куда менее наивными, чем мои, например. Я хотел знать всё скрытое, стать для людей героем, который освободит человечество от неведения. Мы могли несколько часов так сидеть, рассекать чуть покачивающимися ногами ночную духоту, шепотом строя планы на будущее.       Шаг. От образов первой вылазки за стены разит смертью. Раньше думалось, что всю миссию я держался стойко. А сейчас, взглянув со стороны, понимаю, что весь мой юношеский запал сменил немой ужас, когда бывший сокурсник, брыкающийся и молящий о помощи, скрылся в пасти титана. Померещилось, что я вновь услышал хруст его костей. Да уж, сильный, почти животный страх погибнуть при первом же столкновении с настоящими чудовищами делал и меня, и моих сослуживцев одинаковыми, сколько каждый из нас не храбрился. А когда Разведкорпус в полном смятении вернулся домой, встреча горожан и вовсе развеяла грёзы – героев в нас и близко не видели.       Ещё шаг. Задребезжал раскатистый смех, вихрем разнеслись радостные вопли. Ох, не забуду ту миссию. Для нас миновало уже пару лет на службе, а для пришедших в ряды разведчиков новобранцев всё только началось. Каким было моё удивление, когда одна из новичков ловчее некуда разделалась с аномальным семиметровым титаном, а по возвращении в штаб принялась без умолку болтать ребятам о их удивительной природе. Всклокоченная и шумная, девушка искрила глазами, скрытыми под бликующими стёклами очков. Они были полны неподдельного восторга, какой-то живой энергии. Жаждущая новых знаний натура налицо. В роли слушателя вскоре оказался и я сам. Так мы познакомились с Ханджи.       Следующее воспоминание ознаменовалось громогласным звоном бокалов. День моего назначения на пост лейтенанта. Поздравления то там, то тут не утихали ни на миг: искренние – от верных друзей, фальшивые – от завистников. Многие из них знали, что моё повышение фактически означало открытую дорогу к командованию. Шадис с самого моего появления в офицерском составе пророчил столь светлое будущее, не скрывая своей благосклонности перед другими солдатами, нравилось это им или нет. Странно, но не то чтобы я почувствовал сладкий привкус власти. Ничего подобного. Будто сделал отметку о выполнении напротив очередного пункта в длинном списке, не больше. Наверное, так оно и было. Мои цели всегда простирались гораздо дальше, чем формальности в воинской иерархии, поближе к истине нашего существования. Так или иначе, продвижение по службе стало необходимой частью для её достижения: чем ближе ты к руководящим должностям, тем свободнее полёт твоей мысли.       Едва я переступил с ноги на ногу, как перед глазами тотчас взорвались тысячи мгновений. Вот и дошёл до того момента, когда наши с тобой судьбы пересеклись. Обрывки самых разных дней, словно сплетённые из бесчисленного множества светлячков, образовывали собой рамки, огромные и совсем крошечные, испытанные временем и относительно новые. В них запечатлена наша история. Самая сокровенная часть моей памяти.       Сердце защемило. Сколько бы моментов здесь не таилось, в каждом угадывался ты. Несмотря на нынешнюю горечь, хотелось разглядеть всё и сразу, задержаться на них подольше, а лучше иметь честь выбрать хотя бы одно и вернуть то время. Многие говорят, что счастье познаётся в сравнении. Глупости! Сравнивать мне не с чем, да и не хочу. Это было гораздо больше, чем обычное счастье. Только рядом с тобой я впервые ощутил себя человеком, связанным с кем-то настолько прочно. И действительно понял, что живу.       Особенно меня привлекло полотно, где сверкали мириады звёзд. Если я бы и хотел вспомнить что-то на смертном одре, непременно бы предпочёл именно ту летнюю ночь.       Мы с Ханджи прочитали о надвигающемся событии в письменных заметках астронома из Троста, вроде бы кто-то из родни Марлен. Я так сильно хотел показать тебе звездопад воочию, что мы несколько часов кряду добирались до укромного места подальше от штаба. Одна беда, начало июня – пора дождей. Редкие коварные тучи, следующие по пятам, намекали, что ничего может не выйти, но меня почему-то это не остановило.       Вскоре нам довелось оказаться на скрипучем мосточке близ заводи. В зарослях камыша голосили лягушки, прохладная роса оседала на ткани плащей, моя рука крепко сжимала твою. Небо неумолимо продолжало хмуриться. Ты, разумеется, сказал, что нам стоило бы вернуться. Но под моими уговорами быстро сдался, да и сам наверняка весь извёлся от интереса.       Через просветы в неплотной дымке облаков мы таки смогли рассмотреть яркие пятна звёзд. Когда упала сначала первая, а за ней ещё несколько, ты лишь безмолвно распахнул глаза от удивления. Другого никто и не ожидал. Знаю ведь, что ты любишь необъятность неба. Знаю, что никогда не упустил бы возможности поглазеть на такую красоту. А я не упустил бы возможности разделить этот миг с тобой.       Спустя время всё же начался дождь. Сначала мелкая морось, потом сменившие её покрупневшие капли. Мы так и стояли, наблюдали за мутнеющим горизонтом. Я наскоро спрятался под плащом. Тебе, держу пари, было вовсе не до этого: ты был настолько впечатлён увиденным, что не обращал внимания не на капающую с волос воду, не на ветер, пробирающий до костей сквозь влажную одежду. Что мне оставалось, так это позаботиться обо всём самому – повернувшись к тебе лицом, я убрал мокрые пряди с твоего лица и накинул на голову капюшон.       Тихое хмыкание оповестило – ты вовсе не жалеешь об этой поездке. Лишь посмотрел на меня так, что серые глаза горели ярче полумесяцев. После чего легонько приподнял уголки губ с вопросом: «Погода нам сегодня совсем не улыбается, да?»       Помню, как ответил: «Зато мне улыбаешься ты. Этого достаточно». Ответ прозвучал прежде, чем проворные руки порывисто потянули меня поближе. Наши губы мягко соприкоснулись.       С тех пор словно прошла целая вечность и одновременно не прошло и суток. Не устану повторять – всё изменил именно ты.       С тех самых пор, как я встретил тебя тогда, в Подземном городе. Сколько бы дрянных высказываний не мололи злые языки, дескать: «Притащил какого-то оборванца в Разведку, спас подземную крысу!», мне всегда было наплевать на эти бредни. Ведь дела обстояли совершенно иначе – это ты спас меня. Стоило лишь узнать тебя ближе, как я безвозвратно потерял голову. Ты избавил меня от бремени одиночества. Ты стал тем единственным, кто осветил мой путь по-настоящему до самого конца.       Спасибо тебе за всё.       Помнишь, я рассказывал тебе, как однажды, ещё в детстве, мне показали огромную книгу? Думаю, что-то из запрещённой литературы. Вечером, перед сном, отец часто читал мне мифы, легенды, сказания, далеко не похожие на верования в богинь Стен. Жаль, я уже не узнаю, были ли то лишь выдумки или действительно разные поверья множества народов, собранных одним переплётом.       Там писали о невиданных существах самых разных образов. И одни врезались в память особенно хорошо. Отец называл их Стражами или Хранителями человеческой души. Объяснил, что они, как посланцы свыше, оберегают человека всегда, что бы тот не делал и куда бы не ступил. У них не было имён, а вместо лиц мерцало свечение. Меня это неслабо удивило. Я много любопытствовал, мол, как же тогда понять, что они не враждебны, если не имеют таких простых вещей? Отец тогда рассмеялся с моей мнительности и сказал, что они всегда возвышенны, изящны, их безликость обрамляют длинные белые локоны, а при одном взгляде в их сторону душу наполняет радостное спокойствие.       Потребовались годы, чтобы понять – его описания не были точны. Радостное спокойствие, трепет, восхищение – здесь да, в точку. Но Хранитель моей души может быть и бледным, хмурым, острым на язык, слишком прямолинейным. Может ершиться, негодующе сдувая спавшую на глаза смоляную чёлку и поправляя шейный платок. Может сгорать от страсти в моих руках. Может сражаться до последнего вздоха за то, во что верит. Может принести нам по чашке чая вечером. Может отчитать меня за бардак в кабинете. Может подарить мне всю свою душу в ответ. Потому что, в отличии от этих сказок, у моего Хранителя есть и лицо, и имя. Это твоё имя, Леви.       Навсегда. До смерти и после неё.       Среди осколков прошлого мелькает то самое лицо, которое я узнаю за милю в многолюдной толпе. Сплошь залитое кровью. Твоей или врагов? Почему-то я уверен, что второй вариант. Вокруг раскинулись черепичные дома… Шиганшины? Погоди, неужели я вижу тебя со стороны прямо сейчас? Разве такое возможно?       Впрочем, ничего удивительного. Уже чувствую, как смерть дышит в затылок. Меня бьёт озноб, встряхивает так, что веки дрожат. Не пойму почему: то ли у меня жар, то ли слишком тяжело принять – всё закончилось.       Мы знали, на что обрекали себя, когда давали волю чувствам. Мы знали, на что обрекаем друг друга. Такой исход – самый ожидаемый финал. Будь у меня ещё один выбор: сбежать или дать тебе преимущество в битве, я бы не изменил решения. И сейчас не испытываю ни капли сожаления. Наоборот, даже рад. Шесть лет вместе с тобой заменили мне долгую жизнь порознь.       Только не вини себя, ладно? Со мной уже ничего не поделать. Всё решено, все карты брошены. Мне придётся уйти, тебе нужно отпустить меня. А ты дорвись до сути, ощути свободу, посмотри мир, если он есть за пределами Стен. Пожалуйста, живи.       И не думай, что у меня закралась хоть одна мысль оставить тебя насовсем. Ни за что! Обещаю, что буду рядом всегда, в каждом рассвете или закате, в каждом порыве ветра. Иначе быть не может. Уцелевшая половина моей души по праву твоя.       Огромный зал медленно исчезает, превращаясь в чистый лист бумаги. Потолок, колонны, зеркальный коридор – всё растворяется, как будто случайные разводы чернил после капли ацетона. Я успеваю бросить последний взгляд в твою сторону. Как же ты прекрасен. Как же я буду скучать…       До свидания, любовь моя. Однажды мы обязательно встретимся вновь.       Вокруг больше никого и ничего не осталось. Вскидываю голову ввысь. Внутри становится так легко. Приходится зажмуриться от внезапно ослепившего свечения. Меня захватывает потоком воздуха, подбрасывает ввысь, несёт навстречу долгожданной безмятежности. Оказывается, умирать совсем не страшно.       Глаза немного привыкают к бьющему по ним ярким лучам. Теперь я могу разглядеть вдалеке силуэт, до боли похожий на тех существ из книги: белокурые волосы, благоговейное сияние, радостное спокойствие. Неужели небесный страж? Так, значит, мне не уготован котёл в аду?       Лишь когда удаётся подобраться поближе, в горле застывает ком. Размытый образ складывается в родные черты давно ушедшего сюда от мирской суеты.       — Отец?..