Брачный

— Как я выгляжу? У Укуна гулко щемлет сердце под рёбрами и жар алый, душный красит щёки. Он смотрит на Ао Ли и не может подобрать нужных слов, словно дитя, впервые божественное повстречавшее. На Ао Ли одежды хаки и мяты. Избрызганные узорами злата и изумрудами тонкими, выточенными. У него в волосы — пепел рассыпчатый тумана — вплетены камни жемчужные и ленты зелени спелой. И на Ао Ли фата в цвет одежд длинных. Что так в глаза и бросается несправедливо манящей картинкой. — Прекрати, — просит Укун и отвести взгляд стоит непосильных усилий. — Ты выглядишь прекрасно в любом. Он не лжёт — видит Будда, будь Ао Ли хоть в оборванных платьях — он б уже стоял с ним у алтаря и целовал губы грязные, изрубленные прямо пред небесами. Ао Ли то понимает прекрасно — голову склоняет очаровательно, улыбается озорно-озорно, как ребёнок, когда делает шаг, чуть не спотыкаясь и падает в подставленные руки заранее. Укун прижимает крепко, цепко — как фантом блудных снов, что исчезнет — отвернись. И носом тычется в изгиб подставленный шеи — Ао Ли пахнет небом — хвоей, горами. — У нас была бы самая печальная свадьба, на которую никто бы никогда не пришёл, — голос Ао Ли затухает в смехе храма каменного эха. Но Укун думает — так даже лучше. Пусть даже Небеса не одобрят их брак — те не указ. Ведь у Ао Ли горят глаза звёздно и губы сложены в гримасу дурашливую, которую хочется защищать. Даже когда алый пачкает — и они падают оба на колени. — Ао Ли? Пиала под губами жидкостью зелёной наполнена. Травянистой и горькой — Укуна от запаха претит, но он сидит, хвостом подмахивая и время течёт губительно медленно для него. Слишком быстро — для Ао Ли. — Ты болен, — Укун заключает — утверждением, спрашивать нет смысла боле. Ао Ли улыбается — пропитанных лекарствами и виной, треск побледневшихся губ — и это то, чего так ненавидит Укун. — Почему ты не сказал? — Срывается голос позорно-болезненно, хоть обещал сдерживаться. Кровать прогинается — золотой в омут тусклого изумруда утягивается. Глаза Ао Ли — рябь веретён моря — сейчас даже напускной нежности полны — трещинами расходится и сгорает с каждым днём всё больше. У Укуна ломится-елозит под сердцем. И руки тянутся только, чтобы сдержать — сохранить. От беспомощности хочется сорваться и выжечь море, высушить небеса. Хочется выть и рвать мех лоскутами — содрать бессилие. Подарить тело — живое — его же всё равно — забрать болезни. Хочется всё — и потухнуть как свеча в беспомощности, опустив ладони — так не дотянувшись. Ао Ли молчит. Лишь затхлая тишина донести может стоны боли — лужи пролитой крови и крики, в стенах замурованные. Он кашляет — блюдцем алого выплеснуть на хаки и утопить в глубине. Укун смотрит, как кровь растёт пятном на одеждах, кормится грязно. Ноги не держат. Он на колени спадает. Жмурится — содрать картинку с век, вырвать собственное сердце и отдать — лишь бы Ао Ли жил. Когда тонкая рука бледного персика кожи волос касается и замирает Укун. От чувства тепла тленного — запах трав и горящей коры. Хочется прильнуть — сохранить крохи в памяти, но — роскошь недоступная, коей недостоин. — Сколько тебе осталось? — Хрип эхом по налитому болью, старинному полу хрустит. И смех — родной льётся: — Два месяца. Укун поднимает лица и смеётся — безудержно глухо. Время в тот день замирает — для них.

***

Перед Укуном платья белые, алые, пышные и девушки кружатся-вертятся то здесь, то там, на него взгляды неоднозначные изредь бросая. Укун белой вороной ощущается, что в логово сорок послали искрашенных и хочется только, чтобы Мэй вернулась скорее с МК, а ещё спрятаться от взглядов назойливых. Но он вниманием в который раз платья обводит и на дальнем задерживается в углу. Цвета болотного-хвои — кривом и невзрачном. Таком, которое никто в здравом уме не наденет. Но Мэй — ей бы понравилось. — Извините, можно… Укун шаг делает и чуть не отлетает, когда среди одежд голова вылезает. И волосы пепельные струятся по плечам небрежно, а глаза — зелени весенней ему ответно заглядывают. — Ой, извините, я, кажется упал, ха-ха. У Укуна на лице удивление невероятное и улыбка глупая по губам тянется. Он подаёт руку и вытягивает незнакомца через платья — в собственные объятия ловя. Фата алая на волосы того падает. И Укун приподнимает, глазами встречаясь. Ему моргают — озорно. Очаровательно. — Оу. Вы уже принарядились. Могу ли я выйти за вас? Губы налитые в улыбке ответной цветут — живой. И на этот раз ту не портит ничто. — Да, я согласен.