На руках демона толстым слоем лежит багровая кровь, каплями рисующая на коже проклятья. В глазах мерцает яростный лёд, влекущий за собой лишь смерть всему живому, и юное тело яростно вгрызается зубами в глотку каждому, кто находится на опасно близком расстоянии. В нем нет сострадания, нет и жажды кровавой жатвы. Есть лишь зияющая дыра в груди, переполненной вечными криками павших жертв.
Густые капли гнилью покрывают все тело, остаются в глотке, сплетают ресницы вязким мраком; золотистая радужка глаз вновь холодно мерцает, молнией проносясь по полю битвы.
Сухие губы, растянутые в беспощадном оскале, безустанно трескаются, и алая слюна длинной нитью тянется изо рта, брызжа во все стороны ядом. Дикое животное внутри демона, требующее сырости тёплой плоти, яростно ревёт, и всё его естество переполняется гневом.
Он не оставит в живых никого. Все его нескончаемые битвы имеют лишь один исход. Тысячелетиями этот порядок был установлен и сохранен.
Он создан, чтобы убивать. И его собственная битва — за душу, веру, за свет — проиграна слишком давно, чтобы сейчас об этом сожалеть. Он обречён на страдания. Он обречён на этот цикл, в котором нет победителей — есть лишь бремя его грехов и бесконечные крики павших душ.
***
Рыхлая почва проваливается под тяжестью босых ступней демона. Руки идущего безжизненно свисают вдоль его тела, взгляд устремляется вглубь густой чащи. Ветер, словно успокаивая тяжелое дыхание, ласково шелестит лепестками высоких крон деревьев, и солнечные лучи растворяются в темноте необъятного леса.
Аказа делает несколько шагов вперед, сопротивляясь желанию сомкнуть веки, и золотое свечение его глаз постепенно угасает. Ему кажется, словно тьма вокруг вдруг проникает внутрь его черепной коробки, вылизывая артерии холодным языком.
Его тело восстанавливается со скоростью, невообразимой для сознания любого существующего организма; однако его сердце тягостно ноет, подсказывая: столь глубокая рана никогда более не сможет затянуться. Она будет гноиться, вновь и вновь раскрываясь под тяжестью бремени, прилипнувшего к спине Аказы подобно гусенице на зеленых листьях кустарника.
Он останавливается, медленно прижимаясь спиной к широкому стволу древнего дуба, и безвольно сползает вниз. Холод прорезается сквозь тонкие одежды, словно пытаясь объять все тело демона, и влажный чернозем пятнами покрывает его кожу.
Он закрывает глаза, и под тяжестью светлых ресниц разглядывает всплывшее в сознании золотое пламя чужих волос. Однако оно ускользает под его взором так быстро, словно резвый светлячок теплым июльским вечером. Аказа тянет руку вперед, пытаясь ухватиться за пламенные отблески;
но ветер, врезающийся в его ладони, в очередной раз напоминает о том, как скоротечны летние ночи.
Он притягивает израненную ладонь к себе, баюкая ее уже восстановившейся рукой, и сохраняет блаженное выражение усопшего на своем лице.
Он презирает слабость. Но отчего-то впервые за многие годы именно она съедает его сознание в этот миг.
— Аказа.
Словно сквозь пелену сна он чувствует теплую ладонь на своей макушке, чуть выше поднимая голову и устремляя взор в пустоту. Он ожидает увидеть
ее: нежную, но переполненную тягой к жизни; сильную, но погибшую от рук слабых ничтожеств.
Однако золотое пламя вновь возникает перед его глазами, своим свечением заполняя мрак густой чащи. Демону на мгновение кажется, словно это солнце пробивается сквозь кроны высоких деревьев, и он напрягается всем своим телом, намереваясь бежать.
Однако в следующее мгновение он понимает, что солнечные лучи были бы гораздо более приятным наказанием для его израненного сознания.
— Аказа.
Статная фигура, объятая в огненные одежды, опускается на одно колено, тоскливо улыбаясь. Аказа чувствует, как его грудная клетка наполняется бесконечным потоком боли, разрывающей натянутые мышцы.
Он не должен быть здесь.
Он не должен был прийти к нему.
— Ты испугался? — Кёджуро Ренгоку медленно тянет ладонь к лицу демона, опуская ее на чужую щеку. — Неожиданно.
— Это… Сон.
Аказа не задаёт вопрос, лишь шепчет себе под нос заезженную мантру, осознавая реальность в ее искаженном состоянии. Он боится сомкнуть веки, лишь обезумевшим взглядом сканирует фигуру перед собой. Кажется, словно слабый порыв ветра может унести вслед за собой хрупкую иллюзию, которая разрушает сознание демона.
В глубине сознания он яростно кричит и срывает голос до хрипа: жаждет именно этого — чтобы Ренгоку исчез и больше никогда не тревожил его своим
несуществованием. Однако его дрожащие руки сами тянутся вперед, прижимая Охотника на демонов ближе к своей груди. Он хочет избавиться от него, одним движением переломать шею иллюзии, и надеется, что Ренгоку попытается сбежать от существа, нанесшего ему смертельный удар в безумной схватке. Однако Столп пламени лишь улыбается, убаюкивая холодное тело в своих руках.
— Ты уйдешь?
Аказа не замечает, как позволяет себе очередную слабость; сейчас он забывает даже о том, что именно она привела его к величайшему катарсису и бесконечному падению в бездну страданий.
Ренгоку не отвечает. Лишь ласково, практически невесомо касается черной полоски на белоснежной груди демона, очерчивая ее пальцами. Перед глазами Аказы вдруг расцветают бутоны паучьих лилий, прорезаясь сквозь тьму глубокой чащи яростным сиянием. Его грудная клетка тяжело вздымается под чужими ладонями, и он на мгновение ощущает под ребрами давно позабытый жар, мягко лижущий его кожу изнутри.
— Да.
Аказа заламывает брови, сильнее прижимаясь к Ренгоку, и ловит себя на эгоистичной мысли о том, как сильно желает остановить время. Ему хочется просидеть так до тех пор, пока его кости не треснут и не превратятся в пыль, забиваясь в чужие поры и сплетаясь воедино в одно громадное облако. Он хочет раствориться в воздухе, размазаться по земле в грязное пятно внутренностей, или же просто оказаться пронзенным чужим легендарным клинком — что угодно, лишь бы не отпускать частицу тепла, что погибла от его
собственных рук.
За все время своего существования на земле он любил лишь дважды. В первый раз его любовь сподвигла его на убийство шести десятков людей; во второй же — на уничтожение остатков своей давно увядшей души.
И тот факт, что последние мгновения своего существования его сильнейший противник готов провести с ним, крадет его дыхание, словно сковывая в стальные цепи легкие.
Аказа дрожащими губами прижимается к чужой шее, надеясь ощутить жар скользящей по артериям крови; но он чувствует лишь гладь мраморной кожи, медленно растягивающейся под его клыками. Он кусает Ренгоку, пытаясь вложить в свои действия все то, что испытывает сейчас на себе; разъяренно терзает иллюзию, пока его руки в противовес ласково гладят длинные рыжие волосы.
— Однажды мы встретимся, — говорит Ренгоку сильным голосом, прижимая ладонь к месту, где когда-то давно упокоилось сердце Аказы. — А до тех пор не сожалей о битве, в которой ты победил.
Аказа чувствует, что Ренкогу отпускает его торс, и как безумец тянется навстречу, опасаясь лишиться этой иллюзии слишком скоро. Ренгоку же улыбается, медленно приближаясь к чужому лицу, и кладет ладони на холодные щеки демона.
Их губы смыкаются лишь на мгновение: этого оказывается достаточно, чтобы внутри Аказы разгорелся необъятный пожар. Он закрывает глаза лишь на секунду — столь краткую, что практически невозможно заметить; а затем — как только размыкает свои густые ресницы — видит улыбку Кёджуро.
Он понимает, что их время
прошло.
Ренгоку медленно поднимается с колен, напоследок растрепав короткие волосы демона, и опускает ладонь на свой клинок. Аказа не может двинуть даже пальцем, застыв на месте подобно медной статуе.
Ренгоку улыбается и тянет руку вперед, с силой сжимая ладонь бывшего противника. И его свет тут же начинает угасать.
Аказа поднимается на ноги, пытаясь ухватиться за чужие одежды, и со смертельным ужасом в золотых зрачках ощупывает тело Ренгоку. Оно оказывается столь же легким, сколь орлиное перо, и Аказа в последней попытке удержать Охотника на демонов бросается вперед.
Ренгоку медленно рассыпается в его ладонях чёрным пеплом, не оставляя после себя ни одного напоминания о теплых прикосновениях сильных рук.
Весь мир вокруг вновь теряет краски, погружаясь в липкую темноту.
Аказа с грохотом падает на колени и пытается собрать пепел воедино, вновь соединяя его частички между собой; шепчет чужое имя словно обезумевший и снова принимается шерстить ладонями по мокрой земле.
Но Ренгоку больше не возвращается.
Пепел улетает вглубь леса, растворяясь во мраке холодной чащи. Аказа дрожащими руками закрывает свои глаза, втирая в щеки остатки чёрной грязи; ветер вновь нашептывает ему ласковые баллады, напоминая о том, почему он презирает слабость в любой из возможных форм.
***
Он лежит на грязном каменном полу Крепости бесконечности, игнорируя крики юного Танджиро и голос Столпа воды.
Аказа закрывает глаза, позволяя сильному потоку энергии разорвать остатки своего тела на части.
— Хакудзи.
Чужой голос проникает в его уши, лаская мысли. Молодой человек улыбается, размыкая веки, и впервые за многие годы ощущает… легкость.
Ему больше не нужно быть сильным.
— Я обещал, что мы встретимся.
