Care

Тенье кажется, что его план трещит по швам. Первый пункт они уже выполнили, но начать заново еще можно. Что же там было вторым?.. Сначала нужно было снять очки или сразу лечь на спину? Так и не запомнил последовательность. Не первый раз уже, а все равно вылетает из головы. — Готов? — надавив ладонью на голую грудь, мягко спрашивает Очако. От прикосновения кожа покрывается мурашками. Засомневавшись на секунду, Тенья решает, что очки все-таки лучше снять: откладывает их на тумбочку справа от кровати и осторожно откидывается назад, стараясь унять дрожь во всем теле. Наверное, со стороны он сейчас выглядит жалко. Злодеев обезвреживает в два счета, за всю карьеру получил несколько серьезных ранений, после которых лежал в реанимации, да чего только стоит каждое усиление причуды. И что же, он выдержал все эти испытания, чтобы стыдиться и пасовать? И перед кем — перед Очако, которая знает его чуть ли не так же хорошо, как он сам? Точно нет. Сглотнув, он прямо смотрит на нее из-под челки. Шторы задернуты, и в свете лампы ее глаза золотятся карамелью. От нее и пахнет так же сладко — медом в чашке крепкого горячего чая. Запах ее феромонов окутывает Тенью, успокаивая, Очако явно старается, чтобы он не нервничал, но это не особо помогает. Наоборот, горячка от этого только усиливается, потому что тело тут же отзывается. В паху тяжелеет, выделяется смазка — Тенья чувствует, как между ног под ним становится мокро. От этого Очако раздувает ноздри, напоминая любопытного зверька. Пятнышки на ее щеках розовеют сильнее, поза становится напряженнее, но она все равно ободряюще ему улыбается. Хорошо, что Тенья остался дома: в первый день течки, особенно внеплановой, работать было бы сложно. И ему так повезло с Очако. Кивнув, он сам дотрагивается до ее локтя, ведет рукой к плечу, ощущая под ладонью крепкие мышцы. Добравшись до теплой шеи, слышит тихое довольное мычание. Чуть повернув голову, Очако трется о его руку подбородком, шумно вдыхая. Перехватывает запястье и по-звериному тычется носом в основание ладони, приоткрыв рот, словно собирается укусить. Затем резко отпускает, наклоняется вперед, обхватывает его лицо пальцами и целует... в нос. Тенья дергается, тут же вспомнив, чем это может обернуться: во время течек контроля на причуду у Очако не остается. А им хватило двух раз «экстрима» от спонтанных проявлений, и в первый Тенья чуть не сломал себе шею. — Перчатки, — пытается строго напомнить он, но получается сипло и тихо. И голос дрожит. — Да. Да, конечно, — соглашается Очако, внимательно заглядывая в глаза, и быстро облизывается. Зрачки у нее расплываются по радужке, отчего взгляд делается пугающе голодным. Погладив Тенью по щеке большим пальцем, она отстраняется, нашаривая перчатки под подушкой, и устраивается на кровати. Усаживается между бедер, деловито раздвинув его колени, и целует уже медленно, куда обстоятельнее: сначала мягкие губы касаются скул, затем щек и линии челюсти. Очако не задерживается надолго, не позволяет себя почувствовать, Тенья пытается поймать ее, чтобы усилить контакт, и хмурится, когда та уворачивается. — Нетерпеливый же ты, — хмыкает Очако. И только тогда наконец-то целует. Дразнит кончиком языка нижнюю губу, чтобы Тенья сам потянулся навстречу, тут же втягиваясь в поцелуй, сел и обнял ее за талию. Очако позволяет ему делать что хочет — пока что, — и Тенья чувствует вкус ее слюны, ее запах — усиливающийся, горячим медом проникающий вглубь и капля за каплей распаляющий инстинктивный пожар. Тенья думает: куда еще сильнее? И ощущает под руками голые лопатки, ощущает, как стучит сердце и как прижимается к коже мягкая грудь с твердыми сосками. Очако теплая, вовсе не горячая — прохладнее, чем он, — и Тенья вжимает ее в себя, пытаясь хоть немного заглушить пожар внутри. Этого так мало. Омегой быть не зазорно, он давно с этим смирился, но вот признавать, как сильно ему нравится быть ведомым, все еще сложно. Его с детства учили быть внимательным, искать точки опоры, уметь нести ответственность не только за себя, но и за других и стараться контролировать ситуацию — и именно поэтому так трудно смириться с желанием отдаться. Но течка всех делает слабыми, вскрывает то, что прячется на самом дне сознания, и Тенья не исключение. Поэтому сейчас ему просто хочется. Хочется, чтобы кто-нибудь отобрал на время его волю, сломил упрямство, может быть, даже заставил. Подмял и разделил. У Очако это всегда получается легко и безболезненно. Она будто применяет причуду, делая все его мысли и проблемы невесомыми, и даже его гордость это не задевает. Мысленно улыбнувшись, Тенья возвращается к плану. Потому что, несмотря на то, что Очако знает, что с ним делать, сохранять иллюзию контроля для него все еще важно. Это она понимает тоже — и ни разу не позволила инстинктам взять над собой верх раньше, чем он перестанет думать. Он так сильно ее любит, что, кажется, может перестать дышать. Взяв подушку, Тенья подкладывает ее под поясницу и ложится на спину. Согнув ноги в коленях, раздвигает чуть шире, задавливая в себе стыдное желание сразу же раскрыться сильнее. Приподнявшись на коленях, Очако очерчивает подрагивающими руками его бока, ведет по прессу подушечками пальцев и с нажимом проводит по бедрам. Шумно втягивает носом воздух, резким нервным движением заправляя за ухо каштановую прядь, и Тенья закрывает глаза. Сладость медового запаха становится острее, заполняет все пространство комнаты, почти душа: Очако нервничает и нетерпеливо торопится, но ей нравится. Нравится его трогать, нравится, когда он не ворчит и не противится, нравится, как он вздрагивает, когда она щекочет чувствительное место на внутренней стороне бедра, и как старается все делать правильно и по пунктам. Очако все нравится — и если чаще всего Тенья в этом не уверен, потому что слова могут обманывать, то сейчас может сказать наверняка. Не сдерживаемые инстинкты, запахи, сердцебиение и дыхание не лгут. Ткань перчаток приятно скользит по разгорячённой коже, замирая в опасной близости к паху, и Тенья сглатывает. Заставляет себя сосредоточиться, вспоминая третий пункт, помеченный вопросом, и приоткрывает глаза, чтобы тут же смущенно отвернуться, не успев закончить вырвавшееся «что ты там?..». Члена касается горячий язык, и Тенья сразу же понимает, что это ненадолго. Его просто не хватит — и этого точно не будет достаточно. Очако должна это чувствовать. Смазка течет сильнее, ладони потеют, и он еле сдерживается: вдруг ей не понравится, если он толкнется? А если это доставит еще больше дискомфорта? Зачем она так с ним? Он же не просил, и вообще, это же не обязательно, особенно сейчас. А вдруг она захочет пойти до конца? Вкус семени имеет значение, а он, дурак, даже не помнит, что ел в последние дни. Надо было озаботиться этим раньше, но кто же виноват, что течка началась на два дня раньше срока, да и вообще... Он в панике смотрит вниз, и Очако ловит этот взгляд. Словно прочитав его мысли, находит руку Теньи и кладет себе на голову. Вдох застревает у него в горле вместе со словами благодарности: так удобнее, а еще это именно то, чего он хочет и чего хотят от него сейчас. Внутри от собственной послушности что-то поет. Аккуратно придерживая его за бедро, Очако позволяет ему двигаться. Пару раз он толкается, мечется по влажной простыне, толкается снова — уже беспорядочно, и почему-то становится стыдно за себя и предательское тело омеги. Ему нужно научиться самоконтролю, герои обязаны это уметь. Мысль мгновенно тает, исчезая вместе с Очако: она выпускает член изо рта с влажным причмокиванием, широко лизнув головку напоследок. Перед глазами все плывет. Незаметно сведя колени, Тенья старается отдышаться: в груди, животе и паху горячо настолько, что от этого очень больно. Он тянется рукой под подушку, доставая презервативы, и молча протягивает Очако. Та целует его под пупком, шуршит перчаткой и осторожно проводит оголенными пальцами между ног, вводя внутрь сразу два. Трогает его изнутри так аккуратно, будто он не жаждет ее, отчаянно сокращаясь, и от этого до самого позвоночника пробивает словно электрическим разрядом. Тенья морщится, еле сдерживаясь, чтобы не насадиться с размаху до упора: этого мало, мало, мало, за что она так с ним сейчас, когда так необходимо больше... Смазка хлюпает, звук смешивается с их шумным дыханием. Очако не мучает его долго, только убеждается, что он готов, и тут же отстраняется, вскрывая упаковку. Тенья облизывает пересохшие губы. Капля пота стекает со лба на подушку, пульс стучит в висках, и нетерпеливый клубок в животе скручивается так туго, что дышать уже получается через раз. Тенья дышит. И ерзает. Порывисто переворачивается на живот, послушно поднимает бедра и утыкается головой в предплечья, замирая. Очако на это только вопросительно фыркает. Так лучше, так кажется правильнее, так приказывают инстинкты, но какой-то трезвой части разума от позы становится неуютно. От того, что он большой и бесполезный, а Очако приходится с ним возиться. От того, что он вот так подставляется, вместо того чтобы взять все в свои руки. От всего сразу. Но зато так Очако не видит его лица, и от этого чуть легче: оно все красное, Тенья чувствует, как пылают щеки, шея и грудь. На Очако ему не нужно даже смотреть, он и так знает и чувствует: та всегда выглядит для него привлекательно. Не только как женщина и альфа, не только как герой — как самый близкий для него человек, самый удивительный из всех, с кем он знаком. Он старается не смотреть на нее слишком долго, особенно на публике, потому что это неправильно, но все равно смотрит и не может насмотреться. Несмотря на рубцы от шрамов, разбросанные по телу под костюмом, на не сходящие синяки и царапины, постоянно подпаленные волосы, грязь, пыль и кровь, Очако очень и очень красивая. Всегда. А еще за командировку в прошлом месяце она успела где-то загореть — Тенья припоминает что-то об источниках и аномальной жаре — и теперь ее мягкая кожа похожа на золотистый песок. Он не может ей этого сказать, не знает, как вообще можно такое сказать, но это так идет ее запаху. И розовому с серым костюму, и карим глазам, и каштановым волосам, и пятнышкам на щеках и пальцах, и ее прекрасной улыбке, и смеху... Густой запах заполняет ноздри, обволакивает кипящим медом, лишая способности связно думать. По бедрам от желания бегут мурашки, волоски встают дыбом, и Тенья со стыдом чувствует, как из уголка рта бежит слюна. Четвертый пункт плана горит красным восклицательным знаком в голове. Чувствуя приставленную ко входу головку, Тенья сбивается, словно со стороны услышав свой глухой стон. Наконец-то. Но Очако вдруг снова отстраняется: наклонившись, дорожкой поцелуев проходится от поясницы до загривка и невыносимо медленно облизывает зажившую метку, обводя кончиком языка. Тенья вздрагивает, выгибаясь навстречу, стискивает пальцами подбитую подушку, но Очако тут же кладет ладонь ему на поясницу, запрещая дергаться. Нажимает — легко, но кажется, что его прибивает к кровати сотней тонн. «Причуда?» — тревожно мелькает в голове, но следом Очако отпускает себя, окончательно душа его феромонами, и Тенья теряет волю. Остаются только ощущения. Очако снова проводит рукой по внутренней стороне бедра, по ягодицам, касается члена, яиц, мокрого от смазки отверстия — едва-едва. Если она не остановится, то он кончит прямо сейчас, не дождавшись. Чуть двинув бедрами вперед, Тенья вжимается в подушку и протестующе мычит. — Все в порядке? — спрашивает Очако. — Можно? Тенья не видит ее лица, но беспокойство и так сквозит в голосе. Беспокойство и дрожащее, словно марево, горячее нетерпение. Но она может связно говорить, в отличие от него, может себя контролировать, и это такой маркер — того, что он может расслабиться в ее руках. Для омеги внутри него, для течки, для той части Теньи, которую он стесняется кому-то показывать. Он касается ее ладони и переплетает пальцы, чуть сжимая. Выдыхает короткое «да», проглатывая умоляющее «пожалуйста». — Хорошо. Пожалуйста, скажи, если что-то будет не так, — глухо, но ровно говорит Очако и наваливается сверху. Тенья чувствует спиной ее соски, а потом она толкается внутрь, долгим движением входя сразу наполовину, и внутренности так же медленно заливает кипятком. Кровь пульсирует в висках, жар растекается по животу, по зажатому члену, в груди и горле, и вырывается шипением сквозь зубы. Очако медленно движется назад, почти выходя, и снова толкается внутрь. Затем еще и еще. Неспешно наращивает темп, влажно шлепаясь бедрами и грудью о кожу, растягивает его внутри так правильно, так хорошо. Тенья пытается дышать, стонет в предплечья, подается назад, навстречу, насаживаясь резче. Колени проскальзывают по простыне, по бедрам течет — а внутри стыдно и влажно хлюпает. Ощущений слишком много. И Очако только добавляет их: чуть меняет угол, выкручивая чувствительность, и толкается в эту точку, раз за разом попадая. Тенья словно со стороны слышит собственный скулеж. Как ужасно и унизительно. Но ужасно приятно — об остальном он подумает когда-нибудь потом. Выдохнув в волосы, Очако обхватывает его за подбородок рукой и тянет на себя, заставляя повернуть голову. Дотягивается до его уха, выдыхает «так вкусно пахнешь» и что-то вроде «даже здесь покраснел, так мило», прикусывает мочку и проводит языком за ней. Покусывает шею. Поцелуями проводит до самой метки и прикусывает, в очередной раз повторяя очертания. Тенья чувствует натягивающие кожу клыки и стонет. У него больше нет сил: Очако ускоряется, почти сбивается с ритма, и на особо глубоком толчке он кончает, забрызгивая живот и подушку. Очако почти сразу следует за ним, содрогаясь, и они замирают, восстанавливая дыхание. Сквозь шум в ушах Тенья пытается прислушаться к себе: достаточно ли сейчас будет одного раза? Очако аккуратно выходит и ложится рядом, потягивается, как кошка, и тут же, поймав на себе его взгляд, смущенно натягивает одеяло. Фыркает, словно не знает, что сказать. В голове Теньи вяло трепыхаются последние пункты плана, но сил на это совсем нет, поэтому он слабо хмурится, трет метку, проверяя — нет ли крови, и надевает очки. По ощущениям, до следующего витка течки время еще есть, поэтому надо бы сходить в душ. В пояснице тянет, тело подрагивает, но лихорадка немного утихает. Сразу становится легче. — Может быть, стоило взять еще выходной... — задумчиво говорит Тенья. — Я взяла, — довольно мурчит Очако, поднимаясь на локте, — на все пять дней. Печально вздыхает и добавляет: — За наш счет. — Мы не можем так пропадать, — Тенья хмурится, — особенно оба. Мне хватит таблеток. — Не-а, — Очако под его укоризненным взглядом прячется под одеялом, а потом высовывает лохматую голову, смешливо щурясь. — Не получится так. — Это еще почему? Вместо ответа Очако сводит свои маленькие брови домиком и закатывает глаза, виновато краснея. Снова скрывается под одеялом, чтобы оттуда проворчать: — Ты меня своими… запахами… и звуками… на ранний гон спровоцировал. Теперь так просто не отделаешься! Все вокруг пахнет ее медовым чаем, включая самого Тенью, и он не хотел бы признавать, как ему от этого комфортно. Пока она не видит, он борется с улыбкой, а потом отворачивает край одеяла и сцеловывает такую же глупую улыбку с ее губ. Очако деловито жмется ему под бок и, пробурчав: «Ты как хочешь, а я посплю, пока можно», — закидывает на него руку и сразу же начинает активно сопеть, засыпая. Устала, наверное. Выдернул ведь с длинного дежурства: сразу примчалась, как только услышала про течку. Метка пульсирует. Надо будет приготовить на завтрак что-то сытное, думает он. Калорийное, чтобы надолго хватило. Возможно, на несколько суток. Без перерыва… И переделать бы, наконец, план на такой случай: старый уже никуда не годится.