Ночь пройдёт, Пройдëт пора ненастная, Солнце взойдёт.
Лучи солнца проникали в толщу воды заманчиво, но будто бы нехотя, с трудом дотягиваясь до глади дна, на которой случилось обитать. Хотя, наверное, с местом расположения ещё повезло: кто-то из морских жителей оказался на самой-самой глубине, там, где им вовсе не нужны глаза. Кромешный мрак и скудная компания в виде гигантских червей и морских огурцов. Каково им там, на глубине? Не страшно? Почему они не стремятся ввысь? Они же наверняка и не догадываются, что есть кто-то выше них, что над могучими волнами тоже есть жизнь! Отчего скаты не летают так, как птицы? В своей жизни скату случалось подниматься к берегу всего пару раз: во время штормов. Воспоминания, разумеется, были не из лучших: сначала огромная волна силой пытается оторвать тебя ото дна, унести подальше от родных песчаных просторов, закрутить, завертеть... А когда ей это удаётся, она жеманно брызжет пеной, шипит и несёт куда-то на сушу. Тогда вопрос сам по себе вновь возникает в несчастной головке: почему чайки особенно резво носятся над водой, когда бушует шторм? Они хвастаются? Они хотят помочь? В такие моменты чайки казались одновременно очень близкими и очень далёкими. Оттого веселее становилось на простой скатской душе, словно волна несёт к берегу не просто так, а к тем самым чайкам, которые, как мелкие рыбки, беспорядочно курсировали над морем. Надежда на встречу оба раза шторма томилась внутри скромной жемчужинкой, какие бывают у моллюсков. И оба раза вдребезги эта жемчужинка разбивалась о побережье. Когда скользкое дрожащее тельце ската оказывалось выброшенным на берег, почему-то никто его не встречал. Ни одной чайки не ходило по берегу, и лишь издалека, откуда только что принесла волна, доносились их беспокойные кличи и трещащие на разный манер гарканья. Чайки всегда были далёкими-далёкими... Святыми. Неприкосновенными ангелами, водящими свои воздушные хороводы в нескольких километрах от морского дна. Ты — здесь, а они — там. И никогда не подняться к ним, не закружиться в едином порыве, не рассмотреть их пёрышки поближе. Только слушать визгливые восклицания и смотреть, как две белые лопасти уносят их от волн ввысь, ввысь, ввысь... Крик постепенно стихает, а две маленькие чёрные бусинки с берега беспомощно смотрят им вслед и не понимают, почему скаты, имея свои огромные плавники, не в силах махнуть ими, чтобы стать существом, сравнимым с чем-то таким же необычайно резвым, как чайка, и наконец-то оказаться в едином с ними кругу.***
Света становилось больше. Солнце бликовало, переливалось, становилось ярче... На секундочку даже стало страшно. Вдруг оно вот-вот взорвётся? Тогда беды не миновать! Со дна, из-под песков и кораллов, его, такое круглое и тёплое, увидеть удавалось редко, а сейчас, когда на горизонте замаячило приближающееся к берегу блиноподобное тело ската, солнце засверкало, разрослось в целый ослепляющий шар. Но мысль о страхе опередил здравый смысл: если чайки парят так высоко, прямо в облаках, и у них это получается настолько ловко и плавно, то в солнце нет ничего страшного!.. А вдруг оно — залог их элегантного полёта? Сегодня скат был настроен уверенно. Вообще-то он никогда бы сам не решился подняться туда, куда добровольно не поднимался ни один его сородич. Но и ни один его сородич будто бы не стремился познать жизнь тех, кто каждый день белоснежной стрелой проносится в необъятной небесной синеве над их же растекающимися по илистому дну телами. Неужели их всё устраивало? Неужели им не хотелось хоть на секундочку оказаться над водой и посмотреть на свой грандиозный дом свысока? Неужели им попросту не хотелось хоть на мгновение стать той самой озорной непоседой-чайкой? Наверное, они просто никогда не придавали им значения. На дне всегда царили тишина и умиротворение: баламутили воду только штормы, но к ним успеваешь привыкнуть за года проживания в море. А наверху всё было с точностью до наоборот: чем выше, тем больше было брызг, летящих в сторону песчинок и... топота неопознанных шевелящихся объектов. Чьи-то конечности, которые видеть никогда не приходилось, ходили по прибрежному песку, пинали ни в чём не повинную воду, выбрасывали её за пределы отведённого пространства. Скату не нравилось такое поведение. Более того, оно его пугало. Конечно, кому будет приятно смотреть, как твоим домом играют как хотят? Два глазика показались из-под водной глади и устремили взгляд вперёд. До конечного пункта оставалось немного, всего несколько метров... Только вот вместо чаек на берегу резвились уж очень странные существа. Даже... немножко несимпатичные. Нельзя сказать, что страшные, но несимпатичные: зрение не позволяло разглядеть их в точности, но не было у них ни плавников, как у скатов, ни крыльев, как у чаек. Вместо этого — две большие палки, похожие на морских угрей: такие же гибкие, такие же быстро шевелящиеся. Возможно, чем-то они смахивали на птичьи лапки. Однако клювов у существ не наблюдалось... Или этот маленький холмик между глаз и был им? Почему тогда они разговаривают не им, а двумя розовыми припухлостями? Может, болеют чем-то? Одним словом, не к тому стремился скат, выплывая на сушу. Здесь должны были быть (хотя бы теоретически!) чайки, а не эти наземные чудовища. Чаек не было. Чаек не было сегодня даже в воздухе. Голубое небо, ни единого облачка, палящий круг — всё на месте. Только чаек нет и нет. Какая-то давящая, ощутимо солёная и положительно острая боль охватила ската с головы до хвоста. Единственный раз решаешься выплыть на сушу ради того, чтобы хоть разок увидеть столь грациозное, столь совершенное создание рядом с собой, а оно... Не доплывая до берега, массивная клякса развернулась и печально направила курс обратно, в уже осточертевшие своим скользким илом глубины.***
— Кра! С высоты птичьего полёта раздалось чьё-то гортанное крякание. Столько всего в нём умещалось: краткость, мелодичность, тонкость... Родное душе крякание. Заискивающее и будто бы зазывающее сюда, в небеса. Оно проскользнуло над головой, чуть-чуть отдалилось, но тут же возникло перед глазками изящным силуэтом — чайкой. Чайкой! Одной-единственной чайкой! Она пролетела низко-низко, как во время охоты. Было видно её коричневые пятнышки, раскиданные по, казалось, такому хрупкому тельцу в случайном порядке. Но одно пятнышко ярко выбивалось из общего скопища — пятнышко, расположенное на пузике. Одно коричневое пятнышко, которое было темнее остальных. Скат дружелюбно затрещал чайке в знак приветствия. Обычно так приходилось звать товарищей или предупреждать о надвижении атаки хищника, но сегодня это значило ничто иное, кроме как нетерпеливость, трепет и горячую радость. Могли бы скаты кричать — море бы вышло из берегов от той мощной звуковой волны, которую послал бы скат в небосвод, лишь бы чайка наконец обратила на него хоть капельку своего внимания! Чайка постепенно сбавила высоту, приземлившись на обросший водорослями булыжник. Скат скромно, боясь спугнуть птицу, вильнул хвостом. Он не знал, что нужно делать в случае встречи с чайкой, но эта неустойчивая, совсем голенькая, новая идея мигала в голове блёклым светом: махни хвостом, и тебя заметят. Можно ещё махнуть плавниками... Чайка, гордо вытянув шею, смотрела в морскую даль, за линию горизонта, точно выжидая кого-то оттуда. Пару раз мигнули её глазки-изюминки, крылья дёрнулись, расправились, тут же облепили белоснежные бока, и, издав своё птичье урчание, чайка наконец начала водные процедуры: на пару секунд лапку окунала в ленивые волны, а потом умело скребла ею свой клювик. Сколько очарования в этот миг томилось внутри малюсенького разума ската!.. Ведь вот, до чайки всего плавником подать... Сейчас она так близко, как не была никогда: ни в моменты шторма, ни, уж тем более, в моменты штиля, когда всё, что можно было делать — это только мечтать о том миге, который происходит прямо сейчас, наяву! Сию же секунду можно прикоснуться к жизни чайки, аккуратно, чтобы не спугнуть, приблизиться к ней и разглядеть поближе... Стать для этой чудной птички самым необычным существом, которое она когда-либо видела. Булыжник был похож на айсберг: он возвышался над водой могучей скалой, но вместо толстых пластов льда был окружён месивом из прозрачных желеообразных морских обитателей — медуз. Июльское море всегда терпело их вторжение беспомощно, не в силах что-либо предпринять, и, наверное, поэтому они всё продолжали и продолжали назойливо наведываться туда, где было теплее. Пробиваться через их полчища было сущим наказанием: они нелепо переворачивались, как бочки, тянули свои щупальца, похожие на липкие водоросли, и, как было понятно, вовсе не хотели любезно пропускать нарушителя бесхозного строя вперёд. Достойны ли эти простушки находиться рядом с чайкой? Да вам до неё расти и расти! Посторонитесь, нежити! Чайка, забавно поднимая лапки, прогуливалась по своему камню, будто бы выискивая себе провизию: головка её была опущена низко, а иногда любопытно склонялась на бок. То ли надменно ждала, пока водоросли сами вытолкают из себя каких-нибудь аппетитных моллюсков, то ли умоляющим взглядом невинной птички просила об этом. Скат не видел в её действии ничего, что могло бы рассмешить, если бы только скаты умели смеяться. Единственное, что приходило на ум — умиление. Бесконечное умиление белыми пёрышками, мелкой дрожью развевающимися на морском ветру, бесконечное умиление птичьими повадками, которые никогда ранее наблюдать не приходилось... То ли дело сейчас! Скат, силой протолкнувшись сквозь полк медуз, прибился к булыжнику. Интересно, что раньше он испытывал неисчерпаемое могущество над каждым живым существом, потому что был уверен — стоит обидчику дотронутся до ядовитого шипа на хвосте, и мало не покажется... а сейчас всё было совсем не так. Сейчас он видел над собой величественную и в то же время совсем обычную чайку, но ощущал точно, без доли сомнения — ему не хочется быть сильным. У чайки не было ни шипов, как у морских ежей и у скатов, ни острых зубов, как у акул... Но она внушала бесконечный страх. Будто бы одно неверное, глупое движение ската обречёт на провал неожиданную встречу, и с позором опустит его обратно на дно, снова подняв чайку на недосягаемое поднебесье... Такого допустить нельзя! Хотелось спрятать свой хвост, чтобы не вызывать подозрений. Чайка важно подошла к краю камня. Незнакомый и незваный гость заставил встрепенуться и статно выпрямиться, как полагается особо серьёзным или, скорее, попросту воспитанным птицам. Вот и всё. Вот и всё. Конец наступил, это бесспорно. Непонятно, на кой морской ёж надо было подниматься на поверхность... Толкался бы у себя в илу, в песке, да и жил припеваючи... А сейчас, когда на тебя смотрят два глаза неземного существа, под плавниками закипает море, нарочно не пускает обратно: вот, мол, смотри, ты же этого хотел? И впрямь, хотел. Но кто же знал, что чайка породит внутри такое всепоглощающее чувство несгибаемого страха?! Кто знает, вдруг прямо сейчас ты станешь звеном в пищевой цепи?.. Самое главное — совесть шаткой скатской души не позволит нанести ответный удар, если начнётся атака. Никакой схватки не будет. Это же... чайка. Это же Чайка. Разве можно сделать ей больно? Она осматривала ската внимательно, непоколебимо, как обычно осматривают новую пищу на пробу. Всё же что-то было в её облике не так, как должно было выглядеть снаружи, какая-то незначительная чёрточка изгиба шеи и прозрачная глубина взгляда говорили без слов, выдавали неровность равнодушного образа... Ещё бы! Перед тобой — абсолютно новый организм, оказавшийся здесь неожиданно, как будто бы и не за чем. А главное — какой организм!.. Тело плоское, переливающееся водным блеском на солнышке, длинный хвост... и два глазика. Смотрят прямо в душу. Два глазика маленького уродца. Всего-то. Столько мыслей плескалось рыбками внутри... Отчего, отчего скаты не имеют ничего общего с чайками?! Ведь даже сейчас этой очаровательной птичке никак не объяснить, что так хочется показать ей свой подводный дом, а потом, если очень захочется, полетать с ней там, под солнцем. Неизвестно, как это сделать, но это детали. На тот момент это казалось глупыми деталями. И, пожалуй, несбыточными фантазиями. Взгляд чайки был непробиваем, а сама она была не очень-то и разговорчива. Она молчала. Молчала, склонив голову на бочок. А молчание давило, давило, давило... Нет, вопрос другой: почему скаты не умеют читать мысли? Почему нельзя залезть в голову к этой чайке и узнать, что она думает? О чём вообще могут думать чайки?.. Глазки невинно пробегались взглядом по чайке и негласно выпрашивали ответ хоть на один вопрос. Отчего она так молчит? Почему не может издать хоть одно своё «кра», чтобы не оставлять ситуацию в тупике? Отчего чайки так не разговорчивы? Отчего чайкам так нравится дразнить тех, кто случайным образом попался им на пути? Неужто всё так плохо? Вдруг она увидела тот самый шип, он её испугал... Или сам скат? Конечно! Она молчит, потому что боится. Угрожающе нависшее на поверхности воды существо, ещё и шипастое... Захотелось спрятаться целиком. Снова зарыться в ил и больше никогда в жизни не попадаться на глаза чайкам. Во время шторма зубами держаться за дно, чтобы, упаси моллюск, ни за что не подняться выше песчаного дна. Чайки живут на небе, а скаты живут в море. Закон природы, который нельзя нарушать, даже если очень захочется. Что ты, что ты смотришь? Хоть звук. Хоть что-нибудь. Если посчастливилось встретить именно эту чайку, то значит, в этом есть смысл? Так почему его всё не видно и не видно?! Скат тысячу раз слышал, как урчат чайки. Почему же тогда эта всё молчит и молчит?.. Её взгляд (теперь абсолютно точно создающий впечатление осуждающего) словно ограждал чужие глазки от своего беленького, гладкого тельца, от маленького хвостика, от тоненьких крыльев... От всего, что только было доступно взору. Она не произносила ни звука, но мысленно не подпускала к себе ни на метр и почти что уверяла: «Дружище, чайкам дружить со скатами не положено». Скаты не умели плакать так же, как и смеяться. Впрочем, сейчас было совсем не до смеха. Абсолютно точно. Чайка молчит потому, что скат по сравнению с ней — простая клякса, живущая под водой. Чайкам не положено дружить со скатами. Чайкам положено дружить с такими же высокими существами, как они. И есть ли им дело до мнимых фантазий, что плавники — это точно такие же крылья, как у чаек, только немножко другие? Скат даже не может выползти на сушу, чтобы... обнять чайку? Он не знал, что такое «обнять», но до ужаса хотелось укрыть её плавниками с лапок до головы, чтобы у неё даже не оставалось шансов вспорхнуть в небесную синь, и утащить за собой. Никак не из злых побуждений. Просто хотелось. Беспричинно. Но она молчит. Не произносит ни единого звука. Пожалуйста. Нет? Сердце будто бы замерло. Окаменело, как коралл или полип... Стремился вверх всю свою сознательную жизнь, так горячо ждал, когда хоть одна чайка заметит в воде пришельца, чтобы стать ей всего лишь другом..! А оно всё развернулось не так. Попросту не так. Развернулось хвостом и увильнуло в ту самую глубину, где обитают невесть кто. Те, кто ни разу в своей жизни не видел чаек и не грезил о знакомстве с ними. Повезло же. Скат точно хотел что-то сказать, но это не имело уже никакого значения. Клякса безнадёжно развернулась и направилась в морскую глубину, сантиметр за сантиметром дальше и дальше от берега. Толку-то, что оказался здесь? Посмотрел, как кто-то на суше выворачивает твой дом наизнанку и понял, что чайкам не нужны никакие скаты. Что чайки — это маленькие ангелы, которые спускаются сюда лишь затем, чтобы выловить пару несчастных рыбёшек себе на обед. А всё, что остаётся остальным обитателям моря — это наблюдать за ними из-под зарослей водорослей и мечтать о том, чтобы в следующей жизни стать им подобным. Но всё это, конечно, мнимые мечты. Куда там чайкам до таких мелочей?***
— Кра! Это прозвучало сзади. Можно было дать хвост на отсечение, это прозвучало сзади. Это прозвучало сзади! Кажется, внутри замерло всё. — Кра-кра! Не может быть. — Кра-а-а! Скат не смел поворачиваться и менять свой курс направления. Вдруг ему показалось? Вдруг он сейчас обернётся — а никаких «кра» вовсе не звучало? Если это была галлюцинация, то, пожалуй, самая лучшая и настолько драгоценная, что разбивать её вдребезги совсем не хотелось. — Кра! На несколько секунд снова воцарилась тишина. Только журчали волны, а с берега кричали несимпатичные существа, выплёскивая воду из моря. Такое напряжённое молчание не нависало над скатом никогда. Но нужно было двигаться дальше. Мало ли, что там может послышаться... Бока коснулось нечто мягкое и тёплое. Раньше такого ощущать никогда не приходилось: на дне не было ничего мягкого и тёплого. Всё было холодное, скользкое и мокрое. Но сейчас рядом с телом было то самое, что было абсолютно точно новым, но уже жутко любимым. Знакомым? Да. Как будто эти белые крылышки тысячу раз касались робких плавников, птичьи лапки поднимали в небо, катали... А чайка заливисто гоготала, когда скат щекотал ей пузико с тем самым коричннвым пятнышком. И словно не было никакой преграды. И молчания тоже не было. — Кра! Кра! Интересная картина: скат движется по водной глади, словно по-хозяйски, а возле — маленькая чайка. Совсем возле. Не исключено, что те несимпатичные существа с берега увидели этот неординарный дуэт. — Кра! В ответ раздался звучный треск. Скат на своём языке о чём-то оповестил собеседницу.***
Чайка, гордо вытянув шею, смотрела в морскую даль, за линию горизонта, точно выжидая кого-то оттуда. Теперь знала точно: ждать есть кого. Ждать всегда было кого. Ведь почему чайки не плавают, как скаты?