* * *
Ветер завывает в морских скалах. Солёный, пахнущий йодом, он треплет его светлые, как морской песок, волосы. Холодный и резкий. Прочищающий разум. Воображение рисует яркие образы, кажущиеся более реальными, чем всё окружающая действительность. Вот на горизонте появляется крохотная точка, со временем превращаясь в гигантский трёхмачтовый парусник, лихо разбивающий носом тёмные, почти чёрные волны, гонимые из самого Финского залива. Наверное, на таких кораблях плавал сам Пётр 1. Как бы ему хотелось оказаться на его палубе. Он ведь не хуже царя. Да и имя… И тут его хватают за шиворот и стаскивают с перевёрнутой лодки, на которой он сидит. - Вот ты где, поганец! Мальчик вскрикивает от боли, ударяясь головой о землю. Нет в этом смысла. Его не отпустят. Он знает это. Но продолжает кричать. - Я его по всем властям и областям ищу, а он сидит, на солнышке греется! Вот погоди, вернёмся в приют… Там я тебе, паршивцу, устрою! Он знает еë голос. Знает лучше, чем все прочие. Всё потому, что она часто кричит на него. Еë зовут Марина Павловна, но он не может называть еë так. Просто не поворачивается язык. Про себя, он называет еë только Змеё, и никак больше. - Эй, вы что? Пустите ребёнка! Мужской голос заставляет Змеюку замереть. Она не выпускает его ворот из крепких, не по женски сильных пальцев, но резким движением поднимает мальчика с мокрой гальки, по которой тащила его. Камешки больно впивались ему в руки и спину, царапали кожу, заставляя кричать и вырываться. И вот, это прекратилось. - Вы, эт самое, кто такой? - спрашивает она елейным голосом, так не похожим на недавнее злое карканье. Она всегда это умела. Претворяться. И поэтому ему никто не верил. Змея поворачивает мальчика к себе спиной, кладет тяжёлую обвешенную золотыми перстнями руку ему на плечо. Он, наконец, видит своего спасителя. Высокий, худой и бледный мужчина в ветровке и джинсах. Интересно, где он достал их? Пронзительные голубые глаза смотрят в самую душу. Каштановые волосы уже посидели на висках, но он явно нестар. - Я – Николай Оленицкий. Орнитолог. Чаек изучаю. А вы кто такая? Почему мучаете мальчика? - Да понимаете, - продолжает Змея всё тем же нежным голоском. - Этот мальчик - сирота. А я - работница детдома. Он сбежал от меня, когда мы пошли всей группой гулять. Согласитесь, это не правильно. А если бы он поранился? На мне такая ответственность! А он, эт самое, сбегает. Она постоянно говорила так. Не до конца. Вместо "Это самое" всегда было проклятое "эт самое". Исковерканное и укороченное. Грозящее бедой. Мальчик дёрнулся. - Ну, это не даёт вам права таскать его по земле, как мешок с опилками, - резонно замечает Николай. - ведь так можно ему только навредить. - Может, вы и правы. - Ну, вот и хорошо. Отпустите мальчика. Он напуган. И она отпускает. Зыркает на него, но отпускает. - Ну, иди. Поблагодарили доброго дядю, - говорит Змея сквозь зубы. Этот тон не предвещает ничего хорошего. А точнее, предвещает, что она, скорее всего, побьёт его, как только "добрый дядя" уйдёт. Но он пользуется шансом. Бросается к мужчине, благодарно что-то шепчет. Голос сел от криков и холодного ветра. - Ну, ну, что ты. Как тебя зовут-то, а? - мягко спрашивает спаситель, опускаясь на корточки перед мальчиком. - Пётр Пятницкий, - отвечает ребёнок с интонацией взрослого. - Ну что ж, Петя, давай-ка я провожу вас до вашей группы. Держи вот, подарок. Мужчина копается в кармане ветровки и достаёт оттуда четыре конфеты - три шоколадных и одну карамельку. Петя, не веря своему счастью, берёт их дрожащими руками. Он съест их по дороге, чтобы не делиться с другими детьми. Им конфеты доста ются только по праздникам. Шоколадные вообще являются редкостью. Он запомнит этот вечер. На долго. Потому что "долго" - это тот срок, который ему предстоит не видеть больше добра от других.***
Она бежит, задыхаясь. Каблучки чёрных лаковых туфель спешно топочут по асфальту. Но громче их в ушах девочки раздаётся стук крошечного сердца, скрытого в еë ладонях. Поворот, ещё поворот. Светофор. Лестница. Вот она вбегает во двор своего дома. Здесь тихо, как и всегда. Пахнет сиренью. Соседки, одетые в пыльные халаты, выбивают залежавшийся ковры. Двое стариков играют в шахматы на скамейке у подъезда. Детвора носится по площадке с дикими криками. Похоже, играют в салочки. Но всё это не важно. Вторично. Она врывается в дом. Дверь всегда открыта. Даже зимой. Замок сломан и, если его закрыть, то не откроешь больше. На лифт нет времени. Она бежит по лестнице. Первый этаж, второй, третий. Старый велосипед, навечно оставленный хозяином у двери квартиры на четвёртом. Пятый этаж. Она замирает. Сердце бьётся от страха. В боку больно покалывает. Но всё это не важно. Вторично. Мама должна быть дома. Сегодня у неё выходной, ведь она работала две смены. Девочка стучит в дверь. Так сильно, как только может. Да! Мама дома. Она открывает. - Маша? Ты чего так тарабанишь? - Мама, Мама, помоги! - Что такое? Ты поранилась? - Нет, не я! - А кто тогда? И тут она показывает его, еле отделив крохотные коготки от своего школьного сарафана, уже успевшего пропитаться кровью. Крошечный рыжий котёнок с коричневыми полосами на спине задыхается и мяучит. У него даже не открылись глаза. Значит, ему не больше двух недель. Его Маша отобрала у группы хулиганов, что вытащили котëнка из подвала дома, пока кошки не было рядом. Они издевались над ним. Ржали, наблюдая за тем, как он в слепую ползает, натыкаясь носом на всë подряд. А потом решили запихать в коробку с битым стеклом... Лапы и живот крохи покрывали глубокие царапины, которые она на первых парах приняла за полоски на шерсти. Он пищал от боли, пока Маша несла его домой. Просто больше было некуда. Она верила - мама поможет. Она ведь всегда помогала. Котëнка кладут на стол в кухне. Самый большой в квартире. Почти двадцать минут его осматривают, мажут зеленкой и помогают, как могут, пытаясь продлись малышу жизнь. Но этого мало. Для него просто не подходит человеческое лечение. Спустя ещё десять минут, длящихся, словно часы, котёнок перестаёт дышать. Крохотное сердце, которое она с таким трепетом держала в своих руках, останавливается. Маша рыдает. Она никогда раньше не видела смерть. И не знала, что это такое. Но она узнает. Узнает, и больше не забудет никогда.***
Машина с жутким скрежетом врезается в другую на полном ходу. Крики, треск и вой смешиваются в его голове в единую дикую какофонию. Вдруг мир переворачивается с ног на голову. Его дёргает назад, потом вперёд. Он кричит. От страха и внезапной боли. Голова ударяется о спинку переднего сиденья. В ушах невыносимо звенит. Сознание мутится, летит куда-то вверх. Или вниз? Он не знает. Когда его глаза вновь открываются, он только и может, что смотреть. Руки немеют и холодеют, спина болит, в голове всë ещё мутится. - М-мама? - зовёт он. Голос звучит как-то не так. Тихо и хрипло. Словно бы он простыл где-то. И тут он чувствует что-то тёплое под своими пальцами. Мамина ладонь? Нет. Что-то другое. Горячее и влажное. Он поводит глазами. Ничего не понятно. Он явно всë ещё в машине, но она, похоже, перевёрнута. Кто-то кричит, воют сирены. Что происходит? Где его родители? Они ведь просто ехали на рынок. Папа сделал музыку чуть громче. Мама попросила вернуть всё, как было. Но он их не слушал. Слишком был занят разглядыванием кулона, который ему подарил отец сегодня с утра. Тот напоминал клык и был, кажется, довольно острым. Мальчик уже представлял, как с его помощью вырежет своë имя на низкорастущей ветке старого клёна, который стоит у самого подъезда их дома. И тут дверца машины неожиданно распахивается. - Эй, тут есть ещё кто-то живой! Помогите достать его! Чужие руки просовываются внутрь салона и тянутся к ремню безопасности, пересекающему его грудь наискосок. А мальчик, не понимая, что происходит, кричит. Кричит как может громко и яростно. Он пытается вырваться из хватки чужих пальцев. Когда ремень отстегивают, он вновь ощущает власть гравитации. Его тащит вниз, но руки незнакомцев мешают упасть, поддерживают, словно раненого героя. Он видит битое стекло в том месте, куда он должен был свалиться. Руки тянут его на себя. Вытаскивают из двери машины. Ставят на ноги. Его трясёт. Колени подгибаются. В вечернем свете видно место аварии. В бок их машины врезалась другая, чёрная, заставив ту перевернуться. Та сторона, с которой он сидел осталась не повреждена. А вот другая, водительская... Он оглядывается, ищет глазами родителей. И не видит их. Чужие люди толкают его и расспрашивают, но он не реагирует. - Как тебя зовут? Эй, как тебя зовут? - требует ответа полный мужчина с седыми усами и лысиной. Он слышит его, словно сквозь вату. Голова кружится. Затылок болит. - Иван, - наконец отвечает он, так, как учили его родители, еле найдя в себе силы открыть рот. – Иван Святлов. И тут он видит их. Отца и маму. Еë рука виднеется из выбитого окна машины. Она покрыта ссадинами, бледна и не движется. Под ней что-то красное. Неужели, кровь? Нет. Нет, нет, нет. Не может быть. Отец и вовсе вылетел из машины, выбив лобовое стекло. Он лежит на асфальте лицом вниз в полуметре от автомобиля. Под ним тоже что-то красное, но мальчик не верит, что это... Это... Он кричит, рвётся к отцу и не может вырваться. Множество рук держит его. Не пускает. На глаза наворачиваются слезы. Он кричит, кричит, кричит... Высвобождается. Бежит со всех ног. Падает на колени у тела отца. Не понимает, что тот мёртв. Трясёт за плечи. Пачкается в крови. И это не последняя кровь в его жизни, но первая. Какую-то он прольёт сам, какую-то прольют по его приказу. Много крови. Но он не знает об этом.***
Все они пережили боль. Кто-то - большую, кто-то - меньшую. Кто-то - моральную, кто-то - физическую. Но она сделала их сильнее. Сделала теми, кем они стали. Кем будут, повзрослев.