What Could Have Been

Тишина и тьма. Именно их он боялся больше всего, когда впервые оказался в этом хитросплетении узких тоннелей под городом, где дышать было еще тяжелее, чем на “поверхности”. Беспросветная тьма и тишина, поглощающая и раздавливающая вплоть до быстро стихающего в ушах звона. Именно их он боялся. И именно к ним он теперь порой стремился, так как только здесь он мог чувствовать себя то и дело… в безопасности. Здесь его никто и никогда не тронет. Здесь он может быть наедине с собственными мыслями и мечтами о чуть более сытном пайке и не таком холодном одеяле. Живот почти скручивает, стоит вспомнить о каком-то до жути прекрасном запахе, что шел из окна их “старшего”, но он прикусывает ребро ладони, чуть жуя ее. Это позволяет ненадолго обмануть голову. А главное - позволяет сохранить тишину, в которой каждый лишний звук казался преступно громким. Выпустив ладонь, он снова кладет ее вдоль тела, не понимая уже - закрыты его глаза или нет. Над ним были лишь камень и земля. Погасшая и остывшая уже лампа даже не жгла теперь руку, и лишь где-то в дальше по тоннелю было слышно, как редко и тихо по капает вода. Проведя сухим языком по таким же сухим губам, мальчишка, чувствуя привычный уже вкус земли, камня, грязи и металла, лишь вспомнил до жути яркую картину того, как скрутило изнывающую от жажды девчушку, решившуюся эту воду попробовать. Вода та была больше “мертвой”, чем “живой”. Тут все было “мертвым”. Вернее, ему так казалось, ведь ведя по камню рукой, порой он чувствовал кончиками пальцем что-то странное. Какие-то рисунки, что были словно отпечатками чего-то странного и ему непонятного. И эти рисунки снова и снова напоминали ему - в один из дней умрет и он. Возможно даже в тот самый миг, когда, сбегая от всех, он решит все же вернуться назад, зажигая лампу спичкой. А используя их здесь, можно всегда увидеть последнюю вспышку в своей жизни. В этих коридорах жил невидимый убийца, почувствовать приближение которого порой помогали канарейки, привыкшие к Серостою. Птицы, что радовали людей, редких йордлов и вастайцев даже здесь, внизу, где не каждый верхний смог бы просто вдохнуть. Но даже они затихали и умирали, стоило газу, живущему под земной толщей, начать выползать из своего убежища. Рядом с ним не было канарейке. И поэтому, в этой тишине его оглушало даже собственное дыхание и сердцебиение, звучавшее уже у уха. Здесь не было никого и ничего. Так же, как и в его жизни. Пустота. Одиночество. Бессилие. Они “работали” здесь за то, что даже в рабочих кварталах не каждый будет готов назвать едой. Руки каждого из них были уже несколько раз стерты в кровь от работы инструментами и особенно - ненавистной киркой, превращаясь во что-то грубое. И каждый из них уже перестал бояться крови, смети, вида мешанины из плоти и костей. Те, кто все еще боялись - либо исчезали, либо сами после спускались в шахты в последний раз, без возможности подняться наверх живыми. Ему часто говорили, что он не поднимется. Но он поднимался каждый раз. Не в силах уже стоять на ногах. С кровоточащими руками. Кашляя кровью и думая, что скоро он выплюнет свои же легкие. Но поднимался. У него не было порой сил отстоять краюху хлеба. Но в этой борьбе с собой и Тьмой, живущей внизу, он пока брал верх. И может даже отчасти сливался с этой темнотой и тишиной. Возможно, если эта тьма и тишина пустят в него свои пальцы, выжрут остатки нутра, он почувствует себя целым. И если не сильным, то способным за себя постоять. И тогда… возможно тогда бы у него хватило смелости, пользуясь отсутствием “Старшего”, хотя бы взглянуть на то, что пахло, словно… словно что-то, чего вкуснее он в жизни никогда не попробует. Уже привычным движением он подносит ко рту ребро ладони, смыкая на коже зубы, чувствуя сухим языком следы от укусов. Открыв глаза, он видел перед собой всю ту же тьму, что и с закрытыми. Еще недавно его пугала темнота. Теперь же он словно точно знал, как выглядит, пахнет и ощущается Смерть. Она была вокруг него и, словно медленный яд, все сильнее забирала его в свои объятия. Каждый раз мальчишка поднимался на поверхность. И каждый раз, смотря в сторону как казалось ослепительно яркого света, он задавался единственным вопросом. А зачем? Что если эта Тьма не сила, как казалось ему порой. Что если эта Тьма - Смерть? И, если в итоге все умрут… зачем тогда мучиться? Что если в сон его клонит, потому что в этом тоннеле не просто спертый воздух, но медленно убивающий его газ? Что если сегодня старший, вздохнув, просто вычеркнет его имя, плюя после под ноги и прося найти “новое мясо”. Так же, как он делал каждый раз. А если так… Если его мысли о силе лишь глупые фантазии… Тогда зачем ему ждать, когда кто-то случайно ударит его по ноге киркой, и он, с отрезанный ногой или рукой, сгниет заживо на улицах города? Зачем ждать, когда ему проломит череп? Зачем ждать, когда его завалит и единственное, на что будет способен, так это тихо плакать из-под завалов, зная, что даже если и достанут, то жизни после этого кончится, ведь он будет умолять о прекращении своих мук? Закрывая глаза и чувствуя себя разваливающимся на части, он ослабил руку, что сжимала ручку фонаря. Тишину разрезает тихий свист, сменившийся несколькими щелчками. Этот звук был почти оглушительным, но страха не было. С губ лишь срывается похожий клич, после коего начинает слышаться яснее шуршание ткани и чье-то тихое дыхание. К нему кто-то приближался – Ты дурак. У нас 5 минут. Держи. – Я знаю. Открывая глаза, он жмурится, подмечая неяркий зеленоватый свет не лампы, но какого-то чудного кристалла. Этот свет помогает яснее выцепить фигуру такого же мальчишки. Только уже сейчас становилось словно заметнее то, что когда он подрастет, то будет кипным малым. Если подрастет. Зеленые глаза словно светились каким-то потусторонним огнем из-за кристалла и это могло бы быть пугающе. Но Страховин давно уже до них не добирался. Да и… его он не боялся. Взявшись за протянутую руку, поднимается, чуть пошатнувшись, стоило выпрямиться. Рядом звучит рычание, и губы растягиваются в улыбке. Резкий толчок, и вот уже из его рук почти выдирают кирку, закидывая ее на второе плечо, в тот же момент подкидывая камушек. Схватив его рукой, мальчишка сильнее сжимает непонятную для них “светяшку”, найденную в стоках недалеко от барака, что они называли “домом”. Зеленоватый свет становится ярче, а на поверхности камня становится заметно отражение. Тощего, несуразного, грязного ребенка с глазами цвета бутылочного стекла, которые почему-то некоторый называли голубыми. Точнее, “некоторые”. Следя вначале за невольным провожатым, он юркнул вперед, когда тоннель стал шире, безошибочно выводя их к тем тропам, где уже были другие. Их было слышно из-за голосов и топота ног, стремящихся к платформе, что поднимет и живых и мертвых, если их смогли достать, наверх. Их было видно из-за света факелов и фонарей, что привезли откуда-то и обещали выпороть и не кормить всех за поломку хоть одного из них. Но что важнее, был слышен отвратительный и пугающий до дрожи голос “Старшего”. – Пошевеливайтесь вы, неблагодарные ублюдки! Голос этот звучал пока далеко, но уже сейчас сжавшись и забегав глазами по стороне, мальчишка прячет кристалл вначале в ладони, а после засовывает ее в рот, загоняя за щеку, дабы его не нашли при осмотре. Они, как и всегда, идут в конце и заходят на последнюю платформу среди “едва успевших”. Они и есть единственные едва успевшие. – Ей, Вандер. Доходяга опять искал способы сдохнуть? – У него есть имя. Посмотрев на начавших было хорохориться, но вмиг притихших ребят постарше на удивление тяжелым для ребенка взором, зеленоглазый сбросил с плеч обе кирки, затем внимательно смотря на того, кого из раза в раз защищал. И в миг становиться чуть напуганным и собранным. – Силко, у тебя кровь идет. Удивленно моргнув, мальчишка касается рта и лишь чуть улыбается, заходясь после в кашле. Схватившись за ограждение по периметру платформы ровно в тот миг, когда она резко стала подниматься вверх, он лишь, придерживая языком кристалл, привычно уже сплевывает кровавую мокроту, смотря на пол, сплошь и рядом покрытый похожими пятнами. Чуть усмехнувшись, он поднял взор и зажмурился, увидев такой яркий после недавней темноты свет. Свет светила, с трудом добирающийся до низа дыры, что звалась Зауном, сквозь облака, дым и туман. Силко поднялся снова. Но тьмы внутри него стало словно еще немного больше.