Спокойной ночи

***

      Сон просто не шёл: позвонил в дверь, постучал и встал на пороге — ни туда, ни сюда. Топтался мелкими шажочками, раздражающими. Принёс с собой головную боль, спутанность мыслей и звон в ушах. Вытянул руки и протянул эти «дары», постукивая каблуком остроносых туфлей по металлу. С простодушной улыбкой на лице и искренним непониманием в глазах: как от такого можно отказаться? От души же, от чистого сердца. Ну не нести же назад — сложил «презенты» прямо на пороге. Попрощался поспешно, чуть касаясь полей своей шляпы, и скрылся. К другим, таким же бессонным бедолагам, которые битый час ворочались с одного бока на другой в ожидании.       Руслан вот тоже ждал, но тщетно — ни в одном глазу Сна не было. Он к Тушенцову не шёл. Скрылся, перепрыгивая через ступеньки в парадной, пробежал мимо окна, и не отразился в мутном стекле. Окликнуть его — сил нет. Цепляться за него, пуститься следом, догнать и крепко ухватиться за подол пальто — всё бесполезно.       Потому что мелатонин у Руслана закончился, и новый купить он совсем забыл. А рецепты на снотворное — просрочены. Написаны ещё так по-дурацки, что дату не подделаешь: размашистым почерком, буквы напоминают забор или бессмысленное чирканье, и вписать туда что-то почти невозможно. Сразу заметно, очевидно, понятно — фармацевт посмотрел бы на Руслана, как на отчаянного. Скривил бы губы в неприязни и, сохраняя холодный профессионализм, сказал: «Феназепама нет в наличии». И потому ситуация — безвыходная. На другие призывы Руслана Сон почему-то не реагировал в последнее время. Только химия, только препараты.       Попытки уснуть самостоятельно всë же были. Но по истечении часа они становились искренне забавными. Умолять себя перестать думать, просить расслабиться, насильно зажмуриваться — всё, лишь бы обмануть. Лишь бы притвориться убедительно, лишь бы Сон поверил в этот слабенький спектакль. И, наконец, пришёл. Не скрывая своего облегчённого вздоха, — он хоть и садист, но у всего есть пределы.       Или нет? Вместо Сна — тёмный потолок. Мутные полосы оранжевого света расчерчивали абстракции, уже осточертевшие, хотя, безусловно, красивые. Руслан ими любовался где-то с двух часов ночи, в перерывах между насилием над собой. Иногда буквальным — щипал себя за руку. Цели — разумной, по крайней мере, — у этого действия не было. Но остановиться практически невозможно. Маленькое, дурацкое наказание, непонятно для кого предназначенное.       — Ты че делаешь? — на пятнадцатом щипке прозвучал сонный, хрипящий усталостью голос. Руслан повернул голову.       — Разбудил всё-таки. Сори, — ответил он шёпотом. Попытался улыбнуться, но вышло совсем криво, — Даня даже со слипающимися глазами в эту улыбку не поверил.       — Я сам проснулся, — пробурчал он. Проморгался и обтёр лицо двумя руками, стряхивая дрёму. — Так че ты делаешь?       — Уснуть пытаюсь, — Руслан развернулся на другой бок и придвинулся чуть ближе к Даниле. Его лицо — нахмуренное, недовольное, но участливое — в темноте выглядело совсем иначе, чем днём. Разница ощутимая, но сложно объяснимая. Будто перед Русланом сейчас совсем иной человек: голос тот же, глаза те же. Но всё остальное — другое. Не чужое. Просто другое. — Не спится.       — Почему?       — Бля, че попроще спроси. Не знаю я.       — Ты таблы пил?       — Пил.       — И?       — Хуи. Они же не от бессонницы.       Даня вздохнул. За окошком проехала машина — ночная тишина отступила, на смену ей пришёл звук надрывающегося сабвуфера. Трек про тяжёлую, пацанскую жизнь изобиловал басами и разбудил, наверное, всех чутко спящих в округе. Кашин зачем-то оглянулся на звук.       — Какой еблан катается…       — Ты точно так же ездил года три назад.       — Не ночью же.       — Всё равно ты тоже еблан. Понаставил колонок в машину, в итоге продал. Зачем-то.       — Блять… — Даня усмехнулся. Положил ладонь на щёку Руслана и провёл большим пальцем вдоль скулы, медленно и невесомо. Успокаивающе. — Ты когда спать хочешь — пиздец какой вредный.       — Знаю, — Тушенцов чуть вытянул шею. Подставил голову под прикосновение — жест, обычно ему не свойственный, продиктованный усталостью.       Закрыл глаза. Пришлось приложить усилие, веки почти сопротивлялись. Поглаживание и правда успокаивало: раздражение потихоньку притуплялось. Но Сон всё ещё не шёл.       — Ты… хуй знает, ну… овец считать пробовал? — спросил Данила, шурша одеялом.       — Я че только уже не попробовал. А ты овец считаешь, что ли, когда не спится? Реально?       — Нет. Я думаю.       Руслан выпустил смешок. Непроизвольно — фраза прозвучала так важно, так напыщенно, что не рассмеяться было просто невозможно.       — И о чём думаешь?       — О том, что приснится. Выдумываю всякое — хуйню абсурдную, чтоб прям вообще смысла не было. В итоге увлекаешься и типа… мозг устаёт думать, что ли. И вырубается.       — Мне не поможет, — тихо сказал Тушенцов, открывая глаза. Проследил за движением даниного взгляда — слегка заторможенный, мутноватый. Было бы правильнее просто позволить Кашину уснуть. Но снова остаться наедине с самим собой, в пережёванных, вязких мыслях, в состоянии между «я сейчас встану и пойду работать, нахуй лежать» и «хоть бы, блять, отрубиться» — сродни пытке. Поэтому Руслан продолжил. — Ты знаешь, какие у меня сны.       Данила кивнул. И, честно, лучше бы не знал. Потому что никак не мог на это повлиять — прогнать, заменить. Ничем не мог помочь. Каждый раз при таких разговорах чувствовал бессилие, и для Дани оно — самое отвратительное. Самое гнетущее.       — Иди сюда, — сказал он, похлопывая по матрасу рядом с собой. Руслан придвинулся ещё ближе. Его обняли, крепко — одна рука легла на плечо, другая на затылок, зарылась в жёсткие, и без того взлохмаченные волосы. Тёплые ладони и сиплое дыхание над ухом — затруднённое, прерывистое.       — Опять заложило?       — Мгм, — Данила шмыгнул носом.       — Ну не в ухо же, ай… — Руслан поморщился. — Вроде ещё остался «Пиносол». На тумбе.       — Не надо. Капал уже седня.       — Больше нельзя, да?       — Не. Само пройдёт, — отмахнулся Даня. Потому что пройдёт, надо только подождать немного. И обязательно пройдёт.       — Курить надо меньше, — назидательно прошептал Тушенцов. Хотел поддеть по-доброму, но голос не послушался, — проскользнула укоризна.       — Тебе тоже, если че.       — У меня нулёвки.       — Ещё хуже, — сказал Даня и ткнулся лбом в русланову щёку. И, пока тот не видел, аккуратно проскользнул рукой под его футболку, к рёбрам. Щекочуще очертил их пальцами, всего на пару секунд, но и этого хватило: Руслан задушено захихикал в данино плечо, попытался отодвинуться, вывернуться. Правда, не всерьёз. Скорее для галочки.       — Ты… бля, хватит! — слова сквозь смех. Пара тычков в отместку, по местам, куда получилось дотянуться, — в шею, плечо, предплечье.       Дурачество в чистом виде. Но усталое, ленивое, совсем не такое, как пять лет назад — призрачный отголосок бывшей неугасающей энергии. Может быть тогда, в прошлом, они бы долго перепирались: шутливые подначивания сменились бы укусами в не прикрытые одеждой места, плавно перетекли в поцелуи — нежные, но торопливые. Нескончаемые. А потом и дальше. Кто сверху — на камень-ножницы-бумага. На самом деле это не принципиально, просто пунктик, почти ритуал — глупый и почему-то прижившийся.       Так было пять лет назад. Сейчас — нет.       Сейчас у них проблемы с дыханием, кошмары и сбитые режимы. Магия ночи незаметно, как-то сама по себе, стала блёклой. Сговорилась со Сном и сбежала, не раздумывая. Заглядывала лишь иногда, изредка, в периоды даниных обсессивных периодов — возвращалась, выбивая дверь с ноги. И Руслан её сильно ждал, правда ждал. Не хотел провожать. Хотел, чтоб они со Сном остались на подольше.       А они упорхали, беспокойные и непостоянные, без обещания вернуться.       — Сказку тебе рассказать, что ли?.. — спросил Данила, задумчиво разглядывая тени на стенах.       — Обойдусь, — Руслан зевнул, широко и протяжно, с большим удовольствием. Тоже глянул на стены, мельком. — Что ты видишь?       — В смысле?       — Ну, тени. Они типа… бесформенные или в них че-то есть? Фигуры там, силуэты.       Даня замолк, раздумывая над ответом. Всмотрелся внимательнее и не увидел ничего особенного — обыкновенные тени, вытянутые и чёрные. Скучные.       — Нет. Ниче такого. А ты?       — На лес похоже. Густой. Ну, знаешь, такой, в котором неба не видно, — всё заросло, — Тушенцов вытянул руку и очертил пространство, указательным пальцем вывел в воздухе большой неровный круг. — Ну вот, видишь? Похоже же.       Данила вгляделся ещё раз. Прищурился и даже закрыл левый глаз, но понятнее не стало.       — Не, не вижу. А это что, тест Рор… Ро…       — Роршаха.       — Да, точно. Тест Роршаха?       — Нет, — сказал Руслан. И замолчал, не посчитав нужным объясниться.       Так и лежали, уставившись в игру светотени. У каждого перед глазами — своё. Разное.       — Поговори со мной. Расскажи что-нибудь, — шёпотом, почти неслышно попросил Тущенцов.       — Ладно… Только не как в прошлый раз.       — А че в прошлый раз?       — Ты не помнишь?       ­­— Не-а.       Даня приподнялся на одном локте, подперев щёку кулаком. И ответил так же тихо, старательно придерживаясь безмятежной интонации, так и норовившей соскользнуть в беспокойство.       — Недели полторы назад. Тоже не мог заснуть, разбудил меня и такой: «Дань, слушай… Разговор есть. Короче… Ты же понимаешь, что я первый умру, да?».       Руслан засмеялся. Вспомнил: он тогда проснулся от кошмара. Такого, что лучше никому не рассказывать, — красочный, сюрреалистичный, тонкий и избирательный в способах напугать. Только образы, никакой конкретики, но это пугало даже больше, чем подробная расчленёнка. Страшная глубина, будто точно знающая, куда надавить, чтоб Тушенцов проснулся в холодном поту и уже не смог заснуть обратно.       — Точно. Было.       — Это не смешно нихуя, — Данила нахмурился. То, с какой лёгкостью Руслан говорил с ним о смерти, не могло не раздражать. Кашин вообще такие разговоры переносил тяжело, каждый раз нервничал, подбирая слова и фильтруя речь, чтобы не сказать лишнего. Когда-то это было проще. Когда-то и возможность такая не рассматривалась — в далёкие двадцать.       Сейчас, под покровом этой ночи, тёмной и беззвёздной, уже не так легко. И не смешно.       — Так правда же. На правду не обижаются.       — Блять, я тебе… — Даня запнулся. Глубоко вдохнул и лёг обратно, поудобнее устраиваясь на тёплой подушке. — Проехали, короче.       — Как хочешь. Это ты вообще вспомнил, не я.       Кашин не ответил — он прощёлкивал пальцы на левой руке. Каждый в отдельности, начиная с мизинца.       Где-то за окном раздался смех, звонкий и беззаботный, слишком громкий для такого позднего часа. Ему отрывисто вторил хор голосов, мужских и женских, каждый — преувеличенно весёлый. Топот ног эхом отражался от близлежащих зданий, отскакивал и возвращался назад, искажённый. Напоминало, скорее, марш, чем простой ход подвыпившей компании, — настолько громко это было.       — Че делать будем завтра? — Руслан скинул с себя одеяло. Жарко — форточку открыть на ночь никто не потрудился.       — Ни-че-го. Спать. Валяться, — сказал Данила, растягивая гласные. Компания за окном, кажется, подошла ближе. «А может до кальяна дойдём, хули, там всё равно нет никого никогда?» — эту фразу Кашин расслышал отчётливо. Но ответ затерялся, сжевался в воздухе: свернули в дальнюю арку. — А ты че-то хочешь?       — Да нет… Нет. Ну… Нэтфликс энд чилл? — Тушенцов перехватил данину ладонь, сплетая её со своей. Сжал пальцы, стиснул кожу крепче, прощупывая тыльную сторону кисти: сухая, шершавая. Чернильные линии, слегка зеленоватые, выцветшие под солнечными лучами, уже не так сильно чувствовались — рельефность, когда-то присутствовавшая, совсем потерялась, сошла на нет.       — Нэтфликс энд чилл, ага, — Даня улыбнулся одним уголком рта. — Можем приготовить что-нибудь.       — Бля… нет. Ты помучить меня хочешь или че?       — Ладно-ладно. Переформулирую: я могу приготовить.       — Так. А вот это уже интереснее, — Тушенцов скосил глаза в сторону дверного проёма. Отсюда в потёмках можно было разглядеть только смутные очертания коридора. — У нас в холодосе остатки всякие. И соусы. Надо подумать, че брать в магазине.       — Завтра, Руслан. Всё завтра, — пробубнил Данила. Веки нещадно слипались.       У Кашина вообще со Сном были интересные отношения. Он легко приходил, без особого приглашения, наведывался часто, иногда даже не в самое подходящее время. Протирал обувь о коврик посреди дня, шаркал вглубь квартиры и присаживался рядышком. Уговаривал, практически склонял, увещевательно нашёптывал заветное: «Подремать полчасика, ну чего ты. Это полезно даже, потом будешь, как огурчик. Помнишь, как в школе было классно спать после уроков, часа так в три. Пришёл, завалился в кроватку и спишь до пяти. Ну, так как? Здорово же, да?». И Даня слушался, практически всегда сдавался. Засыпал. Но Сон — не дурак. Уходил также быстро, как и приходил: от любого громкого звука, как напуганное животное, он срывался с места и исчезал. Тревожный, непостоянный, чуткий к внешнему миру и всем его проявлениям.       Сегодня вот исчез непонятно от чего. Даня, по крайней мере, искренне не мог понять, почему.       — Ну, технически, уже сегодня…       — Ой, блять… Не умничай.       — Окей, — быстро сдался Руслан. — Завтра так завтра.       Кашин притянул руку Тушенцова поближе, почти вплотную к своему лицу. Сощурился и покрутил его кисть, разглядывая со всех сторон. Наконец, нашёл искомое: красный след от чрезмерно усердных щипков. Раздражённое пятно, видное даже в такой темени, бесформенное, расплывающееся по смуглой коже уродливой кляксой. Нашёл и вздохнул — тяжело, протяжно. Сквозь заложенный нос звук вышел даже забавный, с легким присвистом.       — И зачем ты так? — спросил, не рассчитывая на ответ.       — За тем же, зачем ты губы кусаешь, — но Руслан подал голос, чуть дёрнув кистью. Подавил желание вырвать руку, спрятать под подушкой. Чересчур по-детски. — Не знаю. Оно само так. Непроизвольно, наверное.       Данила промолчал. Вместо слов мягко, осторожно коснулся губами покрасневшей кожи — мимолётное, едва ощутимое прикосновение.       Тушенцов вздрогнул. Посмотрел Дане в глаза, напрямую, в темноту зрачков. И не увидел там даже остатков старой, жалостливой щенячьей нежности. Вместо этого — уверенная, выстраданная поддержка. Построенная на опыте. Человеку со стороны такая поддержка вполне могла бы показаться усталой отговоркой, но для Руслана она – искренняя, всепроникающая.       — Засыпай. Я не буду спать, пока ты не заснешь.       Данила поднялся. Прошёлся босыми ногами по ламинату, неуклюже, громко переступая с пятки на носок. Распахнул форточку настежь; ставня протестующе скрипнула, впуская по-летнему прохладный воздух. Даня постоял так немного, морщась от яркого света уличного фонаря, единственного во всём дворе, и лёг обратно. Откинул скомканное одеяло подальше, куда-то в ноги, и обнял Руслана одной рукой.       — Давай, закрывай глаза. Представь, что ты в армии. А, блять, нет, не представляй… Просто закрывай.       И Тушенцов послушался — сомкнул припухшие веки, испещрённые тонкими, заметными сосудами. Прислушался: за окном — тишина, под боком — шуршание простыни, на спине — размеренное скольжение ладони. Аккуратное и усыпляющее, баюкающее. Ненавязчивое поглаживание от лопаток до поясницы, без лишнего давления, медленное. Своеобразная колыбельная, успокаивающая лучше, чем любые разговоры.       И со временем, прислушиваясь к этому мягкому ощущению, Руслан забылся — мысли перестали роиться, улеглись, слились во что-то общее, неразборчивое. Дыхание углубилось, стало ровнее, а тело, наконец, расслабилось: потихоньку, начиная с ног и заканчивая кончиками пальцев.       Засыпая, Руслан почувствовал смазанный поцелуй в лоб, напоследок. И услышал приглушённый голос, который, он готов был поклясться, расщеплялся на два — один знакомый, близкий, выученный наизусть, а второй — почти такой же, отличавшийся лишь интонацией.       — Спокойной ночи.       Сон пришёл.