Колючка

Сэди — девушка мечты: она остроумно шутит, знает пять языков, смущённо и как бы случайно упоминает об успешной карьере, не проронит ни разу за столом бранное слово и всегда готова прийти на помощь в трудную минуту, выслушать и понять, сочувственно кивая, она — светлый образ, который запечатляется в умах многих надолго, она — идеал во плоти, сошедший с хрустящих страниц глянцевых журналов моды, и немая зависть любой другой девушки на этом свете, чёртов идеал, в который до одури влюблён её глупый, милый братец, у которого самые прекрасные глаза — (они напоминают Мэтти те полузабытые воспоминания из детства, когда она была маленькой и подолгу глядела в лазурь неба) — и обворожительная ухмылка, из-за которой она еле сдерживается, чтобы не улыбнуться в ответ, закатив шутливо глаза. Её глупый милый братец влюблён в идеал, всё его внимание направлено на неё одну, и дом больше не впитывает в себя, в эти стены и комнаты колкие шутки их беззлобной перепалки из-за ничего, не ловит блеском стёкол окон и зеркал их косые взгляды — кто кого переглядит, одна из их любимых игр детства, счастливое-редкое воспоминание о былом, сохранившееся в тусклом настоящем, — всё это осталось позади, всё то, что доставляло Мэтти головную боль, больше не будет и виной всему дурацкий идеал, что сидит по левую руку с братом, целует его в колючую щёку и трепетно-нежно ласкает взглядом, пока Мэтти сидит совсем рядом, чересчур внимательно следит за любым малейшим соприкосновений ладоней — чужой и родной, такой широкой, как в детстве, готовый защитить и позаботиться, — и душит в груди злобное чудовище, неизвестное чувство, от которого нет спасения и лекарства. Ревность убивает её изнутри, покрывает незримыми шипами горло и сердце, из-за чего в груди всё болит и ноет, а в уголках глаз щипет от непролитых слёз обиды. Обещание всегда быть рядом и заботиться, данное когда-то в детстве, когда они подолгу сидели на веранде и считали звёзды до тумана грядущих снов перед глазами, рассыпается в пыль здесь и сейчас. Маленькая глупая девочка, невыносимая младшая сестрёнка Мэтти ревнует братца к той, кого он знает один день, а влюблён так, словно знает её всю жизнь — (перед сном она достаёт из подсознания воспоминания о первых неудачах Коула в попытке флирта, его смущённое бормотание о том, что ему нужен её девчачий совет насчёт подарка, советуется и шутит, впитывает каждое её слово, как губка — воду, и благодарит её за совет крепкими объятиями и детскими поцелуями в лоб) — осознание подобного больно ранит, остаётся осколком где-то под слоем одежды и кожи, зудит между рёбер и напоминает каждый раз, стоит ему упомянуть одно-единственное, ставшее для неё проклятием, имя: Сэди. Мэтти видела её пару раз за семейном ужином и слышала сотню раз со слов брата, — (прекрати, хватит, мысленно кричит она, отпивая из кружки ставшее холодным кофе и кривя губы в тонкую линию, как ты не видишь, что мне больно?), — она может дать руку на отсечение, что все его слова в её голове заучены до заезженной пластинки, навязчивой мелодии из радио, которой, хочешь ты или нет, но будешь рано или поздно подпевать, отбивать пальцами ритм за столом и беззвучно бормотать случайные строки из песен, и это вызывает зубной скрежет, крик отчаяния в груди, от которого руки невольно сжимаются в кулак. Чёртова Сэди охмурила её невыносимо наивного брата, засела в его голове похлеще рака мозга, и в каждом его жесте, в каждом случайном слове слышится её образ. Мэтти успела проклясть всеми матерными словами тот день, когда они встретились, укорить себя саму за то, что оставила Коула присматривать за прилавком, хотя отец уговаривал её поехать вместе с ним в город — вы и так редко видитесь по выходным, отдохните, сходите куда-нибудь вдвоём, — но собственная гордость, едкая тварь внутри неё, говорила её голосом о выборе остаться, отпустила пару шуточек о его скором отъезде — скучать не буду даже если тебя объявят без вести пропавшим (ложь-ложь-ложь), — но не забывает бросить через плечо извечное напоминание об ингаляторе, успевает спрятать усмешку в ободке чашки, слыша недовольный цокот Коула и его забавное оправдание, что просто проверял её — и исчезает, оставив после себя пыль и визг шин. Ошибка, о последствиях которой она потом здорово пожалела. Ошибка, ходячий итог которой весело проводит время с её родителями и милым невыносимым братцем в гостиной, пока Мэтти сидит чуть поодаль, с ногами забравшись в мягкое кресле и делая вид, что журнал о пластике и фитнесе — Коул не переставал восхищённо говорить, что Сэди спортсменка, пока та сидела рядом, смущённо опустив ресницы и кривя едва заметно губы от собственной гордыни, — однако слухом улавливала каждый их смех, вздох и выдох, тяжёлое дыхание и звуки влажных поцелуев (пальцы мёртвой хваткой впиваются в несчастную страницу, с которой на неё глядит похожая на Сэди модель и горделиво ухмыляется; бешеный стук сердца заглушает дыхание и слух, делает её похожим на беспомощного котёнка; во рту становится сухо, а перед глазами всё плывёт). Мэтти почти готова признаться себе в первую очередь, что завидует ей во всём: начиная от внешности — Мэтти ходячая пацанка, дитя уличной моды и заядлая любительница тяжёлого рока, — и заканчивая пунктом, где она счастливо проводит время с (её) братом. Её невыносимым, глупым, добродушным и милым Коулом, у которого в запасе несмешные шутки, обворожительная ухмылка и доброе сердце. Мэтти с тоской вспоминает те прошедшие дни, когда они были маленькими и действительно близки, листает украдкой по вечерам старый фотоальбом, посмеиваясь в кулак с их детских фотографий, невесомо обводит пальцем с чёрным маникюром и обгрызанными ногтями — у Сэди пальцы чистые и аккуратные, ласковые и нежные, неспособные удержать тяжёлые вещи и способные юрко переплестись с его пальцами, словно случайно, — их юные и прекрасные образы из прошлого, смаргивая непрошенные слёзы. Мэтти никогда не признается, что скучает по их старым детским играм, вечерам, когда они смотрели часами на звёзды или очередной старый ужастик, от которого весело хохотала она и пугался он (именно она затеяла с ним спор насчёт «Изгоняющего дьявола», выиграла сотку и неподдельный испуг Коула, который не мог заснуть и всегда приходил к ней, засыпая в обнимку под одеялом — так они верили, что демоны и прочая нежить их не разлучит), что под её кроватью хранится коробка с его письмами, которые он отправлял ей из колледжа — после школы их дороги разошлись, от былого появились трещины, но осталось обещание всегда помнить друг об друге, — редкие детские игрушки и крупица тех счастливый мгновений, что рассыпались между пальцами со временем, исчезли, как они того боялись. Мэтти мало, о чём жалела в своей жизни, начиная, например, с того, что пирсинг надо было сделать раньше, и заканчивая решением поехать вместе с ним в один колледж, учится и жить рядом, зная, что всё хорошо и они никогда не расстанутся. По ночам, когда особенно не спится (разум играется с ней, подбрасывает ненавязчивые мысли, как сейчас Коул и что он делает в этот момент Сэди), Мэтти заглядывает в ванну и пристально вглядывается в усталый образ напротив — у отражения её бледное лицо, круги под глазами и пирсинг в ушах и на губе, — до ходячего идеала-ошибки по именем Сэди ей далеко, как руке — до звёзд, у неё нет ладной фигурки, как у Сэди, улыбка выходит едкой и усталой, а в глазах не плещется то очарование, которое пленило крепче каната глупого Коула к себе. Она вся — образ колючий и едкий, ненавидит дурацкие цветастые платья и обожает панк-рок, с её губ не раз слетает мат, на которой мать закатывает глаза и устало просит не ругаться, у неё ворох вредных привычек за плечами и наивная, глупая и щемящая её холодное сердце привязанность к брата, чей взгляд и мысли направлены на женственную и таинственную Сэди. Всё остальное для него позади — в том числе и она. Но именно Мэтти находит брата спящим за столом, в окружении черновиков и бумажных комков с идеями для будущей книги, именно Мэтти оправляет ему прядь волос за ухо и умиляется виду спящего брата, накрывает плечи его шерстяным пледом — под таким они когда-то прятались в детстве в момент грозы за окном и рассказывали друг другу страшилки, — а под щёку — колючую, горячую, — подкладывает подушку, приглушает напоследок ночник и долго стоит над ними, впитывая в жёлтом свете лампы родные, знакомые черты, от которых пальцы так и норовят провести по векам, бровям и щекам, задержаться на губах — Мэтти пристально вглядывается в манящую пухлость его губ, сглатывает слишком громко в вечерней тишине и старается дышать через раз, чтобы ненароком не разбудить. Мэтти редко когда жалела о чём-то в своей жизни — что ушло, то прошло, жить нужно сейчас и этим днём, а не копаться в себе, — но сейчас, целуя глупого и невыносимо родного Коула в щёку, близ уголка губ, она чувствует, как помимо того, что щёки вспыхивают жгучим румянцем, а собственные губы хранят тепло его губ, она делает что-то в своей жизни правильное — (потом, сидя у себя в комнате и слушая Metallica, она заметит, что не испытывает отвращения и по-девчачье глупо улыбается, как влюблённая дурочка). Сейчас же, тяжело дыша и касаясь пальцами собственных губ, — такие тёплые, сохранившие ощущения колючей щетины и мягкости чужих-родных губ, — она исчезает из комнаты молниеносной светлой тенью, тихонько взбирается по скрипучим ступенькам, касаясь ладонью того места, где сердце бешено стучит, и не видит, как чужие-родные ресницы дрогнули в тот момент, когда она наклонилась к нему, а уголки губ слегка приподнялись в улыбке, провожая сонным взглядом её силуэт. Завтра день начнётся и пройдёт как обычно: уборка по дому, помощь матери на кухне и отцу в поле, вереница колких слов и парирование точно таких же острых, но знакомых фраз, от которых оба закатят в глаза, пряча едкие ухмылки за кружкой кофе, только Мэтти ещё не скоро узнает, что Коул объявит как ни в чём не бывало о расставании с Сэди — это вызовет тяжелый вздох родителей, грустную улыбку у матери и обнадёживающие слова отца, — не замечая, что Коул отчего-то смотрит именно на неё, вглядывается пристально именно в её удивлённый взгляд и подмечает, как дрогнули её губы в отнюдь не грустной улыбке. только потом она поймает себя на мысли, что он каким-то образом знает о её тайне и сокровенных мыслях (не догадываясь ещё, что она не так уж далека от истины). а уже через несколько минут, отправляясь в свою комнату за ключами от сарая, Мэтти заметит на подоконнике небольшой горшочек с кактусом, чьи колючки украшены нежными цветами, и обнаружит записку, чей подчерк тотчас узнает, а после прижмёт к груди и содрогнётся от беззвучного смеха. Мэтти Тёрнер — образ колючий и едкий, невыносимый и закрытый, она никогда не оденет туфель или платья, променяв их на кеды и косухи, с большой вероятностью сматериться — без причины или с причиной, — и косо улыбнётся вслед глупому старшему брату, который снова забыл ингалятор на видном месте. Она далека от идеала с обложки журнала моды. Она вся — колючая, как кактус, но родная и знакомая: она не умеет говорить мотивационные речи, но призовёт не сдаваться и найти ошибку в той или иной ситуации, всегда будет рядом, защитит и поддержит. Коулу не нужен идеал по имени Сэди Роудс. Коул уже нашёл его в главной колючке своей жизни, у которой ворох вредных привычек, угрюмый дерзкий взгляд, невыносимый порой характер и течёт одна и та же кровь в жилах. И имя ей Мэтти Тёрнер.