воспоминания о докторе, окрасившиеся в красный и белый

— Будет забавно, если в этот раз я не выкарабкаюсь. Эти слова Чжун Ли услышал год назад, когда травник Бай Чжу впервые впустил его в свою комнату в часы, в которые «доктор не принимает пациентов по состоянию здоровья». Бледная кожа, чуть ли не сливающаяся с чешуей Чан Шэн, тонкие синие вены и потухшие змеиные глаза в полутьме, ведь шторы плотно задернуты, а комнатушку освещает лишь пламя свечи, танцующее свой медленный, подрагивающий, словно болезненный, танец. Его пальцы удерживают платок у искусанных губ, и алое пятно на белой ткани заставляет Чжун Ли вздрогнуть. Нет-нет, снаружи он остался спокоен, как всегда спокоен, верно, Властелин Камня, Моракс, бог контрактов… Не он ли, существо, прожившее семь тысяч лет, должно быть самим воплощением спокойствия? Кажется, не в этот раз. В этот же раз сердце вздрагивает. Алый. Алый, такой алый. Кровь в памяти отпечаталась ярким разрывом, контрастом стерильности и недуга. Белый и красный. В его жизни было невероятно много крови. Этого ненавистного красного цвета, разорванные артерии и сломанные судьбы, искаженные перипетиями истории, войнами и кризисами, а иногда и глупостями. Все одного цвета — красного, а одежды, в которые одевают покойника — белые. Белый и красный. Красное пятнышко крови на белом платке. Белый и красный. На его глазах умирали многие, но Бай Чжу умирал впервые. — Ох-ох, прости, — Бай Чжу убрал платок от губ и похлопал свободной рукой по кровати, — Обычно я никого не пускаю с собой сидеть, поэтому… Можешь присесть здесь. Чжун Ли повинуется, он не может не присесть на этот край кровати, не может не примять одеяло весом собственного тела, это будто следствия контракта, заключенного между их чувствами, скрепленными в грудине, а не на бумажке, глупые, совсем глупые бумажки, этот договор Чжун Ли высек на своём сердце с золотым прожилками, сам того не зная. Надо что-то сказать, да ни одного слова из рта не вырывается, они остаются где-то внутри, скребутся, раздирают глотку, иного объяснения болезненным ощущениям в горле он не находит. Бай Чжу неловко смеется, то ли над ним, то ли над своим положением. Неизвестно, но на смех Чан Шэн облизывает ему щеку и боязно смотрит на Чжун Ли, словно он пришел совсем не вовремя и некстати, нет-нет… Будто забрел в священную обитель, являясь грешником или непосвященным. — Чан Шэн, можешь нас оставить? — вновь ослабший голос рассеивает тяжелую пелену тишины, — Попроси Гуя заварить чая для нас, пожалуйста. Красные глаза змеи неуверенно скользнули по Бай Чжу, но перечить она не стала, лишь лизнула друга на прощание, да выползла из комнаты, ловко юркнув в щель под дверью. — Теперь стесняться не будешь? Он усмехнулся и протянул к нему руку, Чжун Ли не сразу понял, чего именно от него хотят, но вот пальцы стали нетерпеливо перебирать ткань одеяла, и наконец-то одна рука накрыла другую. Его смущало собственное молчание, которое никак не получалось нарушить словами. Он слабо поглаживал изящные пальцы и под своей ладонью у него не сразу получилось разглядеть покрасневшие, словно от удара, костяшки. — Ты ударился? — Чжун Ли вздохнул от того, насколько неподходящим и странным этот вопрос оказался, — Извини, мне тяжело видеть тебя таким. Снова слабый смешок. Бай Чжу одергивает руку, и от этого резкого жеста что-то сжимается внутри. Чжун Ли оборачивается и видит застывшую на лице горькую улыбку, с которой доктор смотрит на свои костяшки пальцев. — Мне тоже тяжело видеть себя таким, — он сжимает дрожащую руку в кулак, но уже через секунду она безвольно падает на кровать, видимо, силы совсем его покинули, — Только я ещё и чувствую. Слабость, Чжун Ли, дикую слабость, будто я не молодой мужчина, а старик, страдающий от артрита или чего похуже, — глубокий, судорожный вздох прокатился по комнате и отдался в пламени свечи слабым движением, — Я удивлен, что из всех возможных вопросов ты задал именно этот. Теперь приходило время вздыхать Чжун Ли. Бай Чжу становился необычайно нервным, когда разговор заходил о его здоровье. Он готов потерпеть, конечно, просто… Было совсем непонятно, какие слова от него требуются, что можно было сказать человеку, доктору, который оказался способен спасти тысячи жизни кроме своей собственной? Человеку, о поисках бессмертия которого наслышан весь Ли Юэ? Человеку, который… Нечего, ему нечего сказать, и это осознание неприятно стискивает все тело. — Неужели ты пришел сюда только для того, чтобы помолчать? — теперь голос его звучит ещё тише, улыбка окончательно спадает с лица, — Я не слишком нуждаюсь в поддержке, уже привык, но… Молчание, если честно, угнетает меня ещё больше. Я начинаю казаться сам себе… Впрочем, забудь. Глупость, какая глупость. Змеиные глаза ласкают тьму комнаты, Чжун Ли пытается поймать их взгляд, но всё безуспешно. Поговорить с ним, поговорить, а перед глазами платок с кровавым пятном, а руки все ещё ощущают дрожь его пальцев. Он пришел, чтобы столкнуться лицом к лицу с болезнью, пожирающей дорогого человека, а в итоге… Даже примириться с ней не может, только придерживает худые плечи, когда Бай Чжу заходится в приступе кашля, вместе с которым из груди выходит ещё один кровавый сгусток. Чжун Ли не убирает свои руки. Гладит спину, плечи, смотрит на ключицы, четко проступающие под домашней рубахой. Худой, пожираемый болезнью, доктор, доктор Бай, как его называли все в Ли Юэ, а для него он был господином Бай Чжу, с которым когда-то было просто приятно пить чай и обсуждать оперы, а затем… Затем случилось то, что давно перестало казаться возможным. Теперь его сердце вздрагивало от происходящего, не оставалось спокойным и каменным, нет, чувства, колкие, неприятные, похожие на разбитую вазу, пронизывали грудь, когда он все же нашел несколько слов: — Извини, правда извини, мне просто непривычно, — Чжун Ли чуть отстраняется, наконец-то ловит взгляд любимых, но таких печальных глаз, — Я не лекарь, и мне тяжело подобрать слова утешения, — потому что он привык воспринимать смерть как неизбежное, ему всегда было легче смириться с очередной могилой, чем найти нужные слова, — И мне действительно больно видеть тебя таким… — Каким, Чжун Ли? — он поджимает губы, обреченно хмурит брови и выжидающе смотрит на него, — Скажи, пожалуйста. Ступор. Умирающим. Погибающим в агонии, в клетке своего тела, слабого, бледного, немощного, будто у старика. Красный, красный, очередной кровавый сгусток, хрупкие ребра, ломающиеся под хриплым кашлем, сжимающим всё едва тлеющее жизнью нутро. Медленно догорающий огонь глаз, некогда живых, а теперь, теперь… Задыхающихся, умирающих в боли и слабости, в ненависти к себе, в разочаровании. Поиски бессмертия оказались бесплодными, все это — глупости, ни один человек никогда не будет бессмертен, только если он не… — Уставшим, ты выглядишь до ужаса уставшим. Неправда, такая жгучая неправда, о которой они знают оба. Бай Чжу находит в себе силы поднять руки и вцепиться ими в пиджак Чжун Ли, он стискивает сильные плечи, такой контраст, красный и белый, слабость и сила. — Я и вправду до ужаса устал, — хватка становится ещё слабее, Бай Чжу чуть-чуть наклоняется к Чжун Ли и опускает взгляд, — Но ты ведь хотел сказать что-то другое, не правда ли? Скажи, я не обижусь, не мне обижаться на правду, как я выгляжу сейчас? Жалко? Ничтожно? Как умирающий? — на последнем слове он горько усмехается, — Словно вот-вот испущу дух? Нет. Нет. И внутри себя Чжун Ли уже отрицает всё то, о чем он думал пару секунд назад. Испустить дух? Нет, пожалуйста, нет. Никаких умирающих, это глупости, с чего ему умирать, глупости, глупости. Он слегка прижимает Бай Чжу к себе, целует его в макушку, гладит по спине, нет, нет, все хорошо, никто не умирает, не будет в памяти никакой новой могилы. Будет, и Чжун Ли это отлично знает, но если не будет отрицать сейчас, то попросту не сможет говорить с ним. — Нет, ты просто выглядишь уставшим и больным, тебе нужно больше отдыхать, — будто он не отдыхает сейчас, захотелось испариться, не докучать ему своим присутствием и молчанием, неспособностью выразить своё волнение и любовь словами, — Может тебе стоит поспать? Знаешь, когда люди не говорят, что лучшие лекарства — это лекарства доктора Бая, то говорят, что лучшее лекарство — это сон. Бай Чжу прижимается к нему сильнее, жмется, и Чжун Ли наконец-то замечает, что он очень холодный, поэтому обнимает его руками, стараясь согреть. На тумбе напротив кровати замечает компрессы, видимо, он сбивал температуру. Сбил, раз теперь такой холодный и дрожащий. — Может и стоит, я уже и впрямь не знаю, а может стоит уже лечь и… — на секунду затаивается, кладет щеку на грудь Чжун Ли, — Рано или поздно настанет конец, вот и всё, а я дико устал его бояться и ждать. У тебя достаточно крепкое здоровье, ты меня, пожалуй, не сможешь до конца понять, и никогда, прошу Архонты, не узнаешь, что такое ждать собственной смерти, этого рока и дня, когда ты окончательно увянешь, и один раз… Архонты… — тяжелый, очень тяжелый вздох, — Глаза, я просто… Их однажды не открою. Ничего и никогда больше не увижу, а… Мне кажется, что я видел так мало, я же говорил тебе, что собираюсь в Сумеру, изучать грибы, искать очередную панацею, неужели… — Тише-тише, не хорони себя, пожалуйста, преждевременно, — вновь целует его, раз поцелуй, два поцелуй, все в макушку, — Ты одновременно доктор и пациент, не говори, что перестанешь бороться, сколько мы с тобой обсуждали, что дух необходимо поддерживать для положительного протекания лечения? Не унывай, может именно в Сумеру ты найдешь лекарство, давай я свяжусь с торговцами, сделаем заказ и начнешь фармакологические исследования, спасешь не только себя, но и другие жизни, в очередной раз. Затих. Не кашляет, молчит, чуть хрипя. Не сказал ли он чего-то лишнего? Бай Чжу трется о него щекой, и сомнения мало-помалу уходят. — Знаю, знаю, просто… — Давай займешься исследованиями, как только поправишься, я думаю… — Мне так не хочется уходить. Последовавшее за фразой молчание ударяет сильнее всякой пощечины. Гулко, больно, растекаясь бледным огнем по внутренностям. Чжун Ли не знает, что сказать, в очередной раз перед человеческой смертностью оказывается бессилен, по этой причине он не хотел подпускать к себе кого-либо, человеческий срок слишком короток, бессмертным сущностям вроде него… Это лишь краткий миг, прекрасный, живой, но до боли краткий, а у этого человека с золотым сердцем и руками, которые он, Властелин Камня, успел полюбить, по крайней мере это щемящее чувство можно было назвать любовью в его понимании, это та самая привязанность, которой всякий из бессмертных избегает, именно она и любовь, которая теперь теплится раскаленными иглами под кожей, потому что слышать такие слова невыносимо. — Ты не уйдешь. Ложь. Такая ложь, окутывающая их фигуры в полутемной комнате пеленой надежды, слабой, никчемной, как тело Бай Чжу, они оба слишком хорошо знали, насколько он слаб, нет смысла обманываться, особенно Чжун Ли, ценящему честность больше всякого. Но именно сейчас он лжет, сердце требует обмана, сладкого, притягательного, как хочется, чтобы обман этот совершил метаморфозу и обратился в правду, да так в жизни не бывает. Ложь есть ложь. Бай Чжу уйдет, однажды уйдет, и если бы не от старости, то вот сейчас, когда он в очередной раз кашляет, обагрив пиджак темной кровью. — Извини, извини, испачкал… — он пытается оттереть кровь платком, но Чжун Ли останавливает его рукой, — Такому джентльмену как ты не стоит появляться на публике с чужой кровью на одежде, — слабо смеется, но попытки оттереть пятно откладывает, — Сними хотя бы, в руке понесешь, мне так неловко, прости… — Все в порядке, — да, все действительно в порядке, в ином случае он и вовсе бы не обратил никакого внимания на эту неурядицу, но… В этот раз на нём была не чья-то там кровь, а кровь Бай Чжу и это странно отзывалось в сердце, все той же слабой болью, — Так и быть, понесу в руке, если тебе этого так хочется. Он встает, быстро стягивает с себя пиджак, оставаясь в жилете и рубашке, складывает его и кладет на тумбу, Бай Чжу пристально следит за его движениями, все такими же плавными и элегантными. Садится обратно, но тут же в дверь стучат и он вскакивает, слышится голос травника Гуя: — Я чай принес… — Чжун Ли, будь добр, забери у него чай, я, как видишь, не могу принять тебя как дорогого гостя сегодня… И вот он уже перенимает поднос с чаем у Гуя, выглядевшего встревоженным, ровно как и Чан Шэн, обвившаяся вокруг его шеи. — Все нормально? — голос змеи звучит тихо, она пытается заглянуть в комнату через плечо Чжун Ли, но у неё не получается, — Бай Чжу, ты там? — Будто я могу куда-то испариться, Чан Шэн, — Бай Чжу вздыхает, но продолжает отвечать на вопросы, — Да, все в порядке, просто господин Чжун Ли отказывает мне в разговорах. Как всегда смешливый и веселый со своими друзьями. Просто удивительно, будто в комнате и не стоит душная атмосфера приближающейся смерти. На самом же деле Чжун Ли рад, что Бай Чжу находит в себе силы оставаться прежним, даже борясь со своим недугом, явно побеждающим его тело. — Не отказываю, просто не могу сосредоточиться. — Да-да, знаю-знаю, мистер консультант похоронного бюро «Ваншэн», — искренний смех, куда громче, чем у него раньше выходило, — Странно, конечно, в моем положении принимать такого человека в гости, но вышло как вышло, верно? Лишь ирония, но от неё в груди разрастается упрек к самому себе. И вправду, зачем он пришел, если на деле и слова вымолвить не может? Но ладно-ладно, смеется, а это главное, от смеха что-то развязывается внутри, становится легче. Бай Чжу всё ещё тут и не собирается уходить. Он здесь, с ним, с Гуем, Чан Шэн и малышкой Ци Ци… — Бай Чжу, твои шутки как всегда блистательны, — замечает Чан Шэн, но заметно расслабляется, — Я буду на заднем дворе, Ци Ци вышла на разминку, побуду с ней немножечко. — Хорошо, ползи. Пока Бай Чжу о чем-то переговаривается с Гуем, стоящим около двери, Чжун Ли ставит поднос с чаем на прикроватный столик и вновь усаживается на кровать. Внимательно слушает разговор, что-то по работе, нужно пополнить запасы трав, а ещё приготовить лекарств, в Ли Юэ занесли какую-то холеру, Гую следует быть поосторожнее… — Конечно! Я же травник, как я могу быть не осторожен, господин Бай! Смех, внутри ещё раз все распрямляется. Искренний, честный, живой, от этого так хорошо. Чай приятно пахнет и Чжун Ли даже готов провести этот день со спокойной душой, все не так плохо, наверняка не так плохо, как они тут надумали, просто нужно время и побольше возможностей, все обязательно обойдется. Чай не может пахнуть так хорошо, когда кто-то умирает, нет-нет, это сюрреалистично, всё обязательно будет хорошо. Он даже успевает уверовать в это, делая глоток обжигающего чая. Сегодня без длительных чайных церемоний, порой даже для Чжун Ли они оказываются чересчур утомительными. — … да, думаю, завтра уже снова буду на ногах, пускай господин Чен Ху заглянет на днях, хорошо? Редко встретишь людей, остающихся спокойными в таких ситуациях. Бай Чжу прекрасно себя держал с другими, хоть наедине с Чжун Ли явно давал волю не самым приятным и хорошим чувствам. Это радовало, все же… Раз его сюда впустили, то несомненно безумно доверяли. Жаль только, что доверие не получается оправдать. Ждал ли Бай Чжу от него поддержки? Наверняка, а может… Зная его, он мог просто захотеть поделиться собственной болью, устав переносить её в одиночестве. Но вот дверь захлопывается, а одиночество Бай Чжу остается одиночеством, ведь поддержать смертного древнему божеству не слишком хорошо удается. Край одеяла нервно сжимается тонкими пальцами, стискивается со слабой силой. Он ждет от него каких-то слов, определенно ждет. — Все будет хорошо, мы обязательно найдем способ тебя вытащить, — слова его звучат как всегда спокойно и уверено, уж слишком редко меняет тон его голоса, — Любой болезни найдется лекарство. — Да, конечно, — а вот голос Бай Чжу звучит чуть ли не насмешливо, пускай печали в нём куда больше, — Обязательно найдем, правда? И все же в последних словах звучит надежда. Чжун Ли пододвигается к нему ближе, кладет руку на лицо, гладит, а Бай Чжу, подобно змее, ластится и прикрывает глаза. — Правда, точно правда. Как легко ложь вырывается из рта. Легкие слова, желанные для них обоих. Чжун Ли склоняется к лицу, целует тонкие веки с прожилками вен, острые скулы и лоб, убирая спутанные пряди волос. Стягивает перчатку с руки, проводит пальцами по ушам, которые чуть краснеют, касается губ и оттягивает нижнюю, внимательно смотрит на неё, но целовать Бай Чжу не спешит, пускай тот явно и ждет этого. — Можешь пообещать кое-что? Бай Чжу прикусывает губы, смотрит на Чжун Ли искрящимися глазами исподлобья, слегка улыбается, игриво касается длинным раздвоенным языком своих губ и пальца, все ещё лежащего на них. — Могу. И Бай Чжу вмиг становится серьезным, выпрямляется, Чжун Ли не успевает словить эту перемену в настроении, поэтому смотрит чуть недоуменно, но слова всё проясняют. — Останься со мной до конца. Глаза Чжун Ли неярко загораются, как и кончики волос. Слабо, Бай Чжу наверняка и заметить не успел, но… — Хорошо. Приходится немного налечь на него, чтобы поцеловать в приоткрытые губы. Ещё один контракт, на этот раз скрепленный словами. Бай Чжу ловко проникает в него языком, ласкает нёбо, переплетает с языком Чжун Ли. Контракт, да, языками сплетенный и скрепленный, их языками. Губы на губах, слабые покусывания, глаза прикрыты, а потому божественного блеска в них невидно. Контракт, самый настоящий контракт. Очередной в его жизни, один из тысяч, но именно этот ему предстоит вспоминать часто. Слишком часто. Этот раз один из первых. … губы отдают металлическим привкусом.