Вместо тысяч пожеланий спокойной ночи

      Если б кто из сослуживцев Захарова сказал, что это Харитон Радеонович тот самый подгоняла — ему б никто не поверил. Но именно он, Харитон Радеонович, всегда и гонит Сережу ко сну. Торопит его, недовольно пофыркивая, когда тот долго засиживается перед телевизором, и чуть не ремнем своим шлепает его, загоняя под одеяло, когда тот стоит на балконе с сигаретой, запрокинув голову к небу: не то на звезды смотрит, не то уже дрыхнет с открытыми глазами. А Сережа, «мальчик» (как его до сих пор называет Сеченов, а теперь и товарищ Захаров, подхвативший эту нелепо-заразную привычку) просто старается не заснуть раньше времени. Ждёт когда, ну когда же Харитон Радеонович уже оторвется от своих бумажек, но сам не гонит — ещё чего — ему нервы дороже, да и жить как никак хочется в любви и гармонии, а не грызться, потому что уже не вытравить это из характера ни одним разговором. Не придут они ни к какому компромиссу — проходили. Сережа его однажды, на свою голову, попробовал от ночных пописулек галимых оторвать да спать уложить — такого наслушался… Ну к черту это дело неблагодарное, пусть дома хотя бы не воняет на него его ученый лысый мен. Сережа, несмотря на общепринятое мнение о тупых солдафонах, всё прекрасно понимал и запоминал ещё с первого раза.       А потому в очередной из поздних-поздних вечеров — ага, из тех вечеров, которые случаются только после полуночи — сначала слышно скрип деревянных ножек по паркету (нет же постелить ковер у себя там — в кабинете), потом — шарканье тапочек (потому что отсидел себе всё этот горе-ученый) и по приближению к Сереже, смотрящему телевизор, — нарастающее бухтение.       — Сергей, ну, и какого черта ты не спишь? Угрюмо, в паре с нахмуренными бровями и взглядом из-под очков, которые съехали по носу ниже — опять глаза тёр.       — Да вот, какао сделал вкусное, хош попробовать? — и ведь протягивает чашку. Ну, мало ли в этот раз сработает.       Харитон Радеонович только губы поджимает в недовольном жесте. Но чашку берет, отпивает маленький — это так Сереже кажется — глоток и, смотря в глаза своему мальчику, выдает:       — Приемлемо, — после чего ответственно кружку возвращает. А на дне уже ничего нет — вот тебе с виду и маленький глоток (реально, пора бы спать), вот тебе и оценка «приемлемо». — В мойку поставь и живо в постель! Сколько можно себе зрение садить.       Вот интересно, думает Сережа, такое брюзжание — оно что, с возрастом приходит? Или это всё-таки черта характера самого Захарова, и таким вредным тот был всегда?..       В любом случае, Сережа в ответ ему только вздыхает. Ну, посадит и посадит себе зрение, чего бубнеть. Будут вдвоем очки носить, делов-то. Однако же чашку он сразу моет, захламить мойку — это любимое дело местного ученого, а майор любит, когда в доме порядок. Заодно немного разминается: пару наклонов влево-вправо и пять раз поприседать — оп-оп и готово! — ниче не тянет и нигде не ноет, не болит.       Заходит в спальню, а тут картина маслом: ночник горит, книга в руках, только лысина из-под корешка сверкает.       — Ну, Хоша-а-а, — тянет Сережа. — Ну сколько можно в свои книжки залипать.       — Тебя не дождешься, вот решил себя занять.       Ну да, отличное оправдание, считает Сережа. Хмыкает и улыбается — устал он за сегодня, как собака, спать ляжет, а этот — пусть делает, что хочет, йий богу достал! Завтра всё равно выходной.       А на душе у обоих так хорошо, приятно — оба они знают, что один без второго спать все равно не будет. Без Сережи под боком Харитон Радеонович не заснет.       Сережа на кровать приземлился грузно — заснул бы ещё на диване, но на силе упрямства и выпитом заранее кофе дотерпел. Как оперативно был выключен ночник и убрана на прикроватную тумбу книга, он уже не разобрал — ложился с закрытыми глазами. Только повернулся на бок и пролез под заранее расставленные руки — устроил удобно голову на чужом плече и уперся носом в чужую шею, глубоко задышав. Родной запах тут же расслабил его сильнее — он его всегда успокаивал и расслаблял, и дыхание его становилось сразу размеренным. Сердечко его тихонько бухало в груди, и тело его делалось неподвижным и приятно размякшим. В полудрёме он услышал, как щелкнули о деревянную поверхность очки, усмехнулся одним краешком губ, припомнив, как однажды Хоша умудрился заснуть в очках, и дужка их наутро отпечаталась на его переносице. Сережа тогда плотно придавил их своей могучей майорской лапищей — да так, что Хоша полдня потом ходил с помятым носом, точно в ночи очки на его лице придавило колесами тяжелой грузовой машины — силищи у Серёжи было ого-го! Но сейчас Сережа чувствовал себя далеко не сильным медведем — разве что маленьким котенком, получающим долгожданную ласку от своего хозяина, — пальцы Хоши ловко переместились с плеча Сережи на его макушку и теперь массировали кожу его головы точно так же, как чесали бы брюшко их коту Семе. Ну а чем Сережа был не кот? Он тоже помурчать умел и плевать ему было, что некоторые отдельные личности любили обзывать его собакой. Он упер губы в шею Хоши и стал выдыхать звук, по его личному мнению, похожий на мурчание — пр-р… Пр-р…       Только вот Хоша его стараний не оценил — он не любил щекотку, и Серёжа получил от него легкий щелбан. Руки Захарова сразу же испарились с его макушки — всё, мол, доигрался, больше тебя не глажу — и спустились к его плечу.       «А вот и нечего за свои исследования на сон грядущий думать — за день ещё надумаешься», — решил Сережа и улыбнулся бы ехидно, но вместо того только потёрся щекой о предплечье Хоши и завозился в постели — почти засыпал. Намекал, что пора бы им улечься по-нормальному, не то отдавит он ему его ученые ручки и не сможет он больше ими работать над делами своими научными.       И стоило им поменять положение, как одеяло начало проседать под чьими-то мягкими маленькими лапками. Сначала они потоптали живот Сереже — не иначе как за тем, чтобы в желудке его всё хорошо усвоилось и за ночь переварилось, а потом перешли на своё любимое место — на Захарова. Тот сразу же взбрыкнул и попытался спихнуть с себя непрошеного гостя — да-да, несмотря на свою большую и общеизвестную любовь к кошачьим, спать с ними Харитон Радеонович не любил: «Сильно давит и мне так неудобно», — так он говорил.       — Ну и что это такое? — не открывая глаз, пробухтел он Сереже в грудь и нахмурился — Сережа, точно почувствовал кожей, как брови Харитона в настоящий момент двинулись и сгустились над веками. Полушепотом он ответил:       — Демонстрирует, кого больше любит. — Харитон на это только хмыкнул. — Доминировать. — И тут Харитон аж глаза раскрыл.       И оба рассмеялись.       — Ну, всё, теперь точно спать! Спи! — нарочито грозным тоном проговорил Хоша и, обратившись к коту, велел укладывается и ему: — Брысь! Ложись в ноги и засыпай там!       И ни Сереже, ни коту — никому из них — дважды повторять не пришлось. Кот свернулся у ступней Харитона, подмяв под себя одеяло, а Сережа, приобняв самого Харитона крепче, чмокнул его в лысую макушку — вместо тысяч пожеланий «спокойной ночи».