Если ты символ солнца, я хтонический зверь. ©
Любовь к ней обязательно должна была привести к катастрофе. Ремус помнил это как очень-очень медленное, затянутое кино: сами события занимали годы и даже десятилетия, и, возможно, ему не запали в память все-все-все мелочи, из которых сложилась эта история, но она выкристаллизировалась в его мозгу как чудовищная театральная постановка; как это было принято говорить у модных магглов его поколения — иммерсивная. Уже в первый год стало ясно, что добром это не кончится. Рыжина её волос ржавчиной въелась в сердца всех, кто тогда с ними учился, и оставалось неясным, что скрывают эльфийские зелёные глаза. Курсе на втором, когда им рассказывали про разные волшебные народы, населяющие мир волшебников, Поттер пошутил, что она родом от ши — старинного эльфийского рода, немного связанного с вейлами. Но нет, она была чистейшей грязнокровкой; в её генеалогическое древо волшебники не вписались даже на ролях дальних родственников. Откуда она такая появилась? Её мать посадила ячменное зёрнышко в горшок, и оттуда выросла самая волшебная девочка за всю историю Хогвартса? Или это ши действительно подменили младенца в её семье, и вместо вульгарной задаваки на свет появилась она — девочка, чьи достоинства выше, чем у окружающих её людей, а недостатки простительны и благородны? Он сразу подумал, когда только увидел её в толпе неразобранных по факультетам первокурсников, что было бы здорово с ней дружить. Его взгляд цеплялся за разных людей: за франтоватого мальчика с задранным носом (Слизерин, конечно), полненькую девочку со смешливым ртом (Хаффлпафф: она и правда оказалась очень славной), лохматого заводилу в очках, который постоянно наседал на ту, которая в итоге и запомнилась лучше всех. Она едва сдерживалась, чтобы ему не врезать, и старалась общаться в том числе с каким-то пугающим оборванцем со злым змеиным взглядом и сальной головой отросших до плеч волос — он тоже был весьма колоритный, тем более жалкий, чем дольше он стоял рядом с ней. Прозвище «Хлюпик» даже не стало какой-то оригинальной и неповторимой придумкой Поттера: это слово возникало сразу при взгляде на Нюниуса. Находка Поттера только в том, что он первым решился это озвучить. Этот, конечно, в Слизерин; он ещё немного выглядел на Рейвенкло, но Рейвенкло — чистенькие, светленькие и пугающе нормальные. Рейвенкло и Хаффлпафф никогда не становились лидерами именно потому, что их выпускники редко могли прославиться вопиющими странностями — и допущения в виде Лавгудов лишь подчёркивали общую тенденцию. Этот же мальчик был исключительным в том ощущении брезгливости, жалкости и убожества, что он являл собой. Зато она… она была волшебной. Хотя Ремус и решил, что с ней было бы хорошо подружиться, сам он, конечно, никаких шагов в её сторону не предпринимал. С чего бы? Это была единственная выученная тактика выживания: мама боялась, что дети будут дразнить Ремуса за его недуг, отец — что они вытравят его из общества, а сам Ремус не хотел ни к кому привязываться, чтобы не подвергать их опасности. Это рациональное, здравое решение рано повзрослевшего ребёнка, который не вкладывал в него никакой драмы и трагизма: всем приходится чем-то жертвовать. Хорошо, что он был одиночкой. Она же к нему подходила. Пыталась разговорить. Помогала на уроках, хотя её никто не просил об этом. Поттер, отчаянно пытавшийся заслужить дружбу с Эванс, нарочно поддевал Ремуса: мальчики такого рода не проводят границу между симпатией или раздражением — вызвал одно, значит, неизбежно будет другое. Блэк в их возрасте был поумнее: он атаковал не Ремуса, прекрасно понимая, что тот просто ещё один подбирашка, о которых Лили заботилась — он атаковал саму Лили. Высмеивал её, говорил, что её хвалёная добродетель закончится в тот момент, как только Ремус и Нюниус перестанут быть такими жалкими. Эти слова сводили Поттера с ума: они возненавидел Блэка так же сильно, как потом полюбил его. Три драки только за первый месяц! Сколько они потеряли баллов, сложно передать. В конечном счёте их помирил Питер: он впадал в лютую панику и ступор, когда между двумя классными ребятами, с которыми он дружил, возникали ссоры, и в какой-то момент он заорал: «Прекратите! Пожалуйста, прекратите!», и Поттер с Блэком как виноватые тащили общего друга до мадам Помфри с панической атакой. Там и подружились. Ремус смотрел на это со стороны и впервые в жизни остро жалел, что у него нет друзей. Такому, как он, они и не нужны. Но всё равно ужасно обидно. — Всё же этот Поттер не такой плохой, — неожиданно заметила Лили. — Как мило с его стороны помочь бедному Питеру. Что ты думаешь об этом, Ремус? Он опять оцарапался об её глаза, что-то сказал ей… не грубое, нет, он так не воспитан, но сдержанное и дающее понять, что ему от неё ничего не надо — и спрятался за оборонительными рвами из учебников. Ему одиннадцать. Он вообще не должен знать, что такое любовь. Магглы в его возрасте коллекционируют динозавров и смотрят мультики, а волшебники — дерутся на мётлах и пытаются пробраться в Хогсмид со старшекурсниками. Ему это вообще не должно быть интересно.But I could if I wanted to ©
Постепенно их история набирала обороты. Лили встречалась с Блэком — недолго, всего две недели. Их разрыву очень удивлялись. Это была красивая пара: она — необыкновенная, зеленоглазая, стройная, как статуэточка, лучшая волшебница школы, он — опасный, роковой, из древнего аристократического рода, первый отступник дома Блэков (поразительно, что не последний). Лили рыдала и была несчастной; Поттер не знал, куда деваться, а Ремус, всё ещё одиночка и нелюдим, становился невольным свидетелем разворачивающейся в гостиной Гриффиндора драмы. — Почему ты её бросил? — допытывался Джеймс в спальне для мальчиков, не стесняясь присутствия Питера, которому, вероятно, ещё рановато было осознавать такие сложные концепции, как влюблённость. — Надоела, — с прищуром, ехидной ухмылочкой знатного сердцееда высказывал Сириус. Ремус же видел, насколько напряжено это тело, пытающееся казаться расслабленным. Как он смотрит в сторону. Как показательно демонстрирует собственную бессердечность, разбив сердца ещё двум девочкам, с которыми он держал себя совсем не так, как с Лили. Там не было сомнений в искренности их чувств — и не только потому, что чуткий волчий нос Ремуса ощущал в их крови гормональный след из эндорфинов и дофамина. Они были нежными — не только красивыми: Лили оставалась единственной девочкой, которой дозволялось ругать Сириуса и которая имела почти полную власть над ним. Конечно, и она не могла остановить его эффектные, всегда демонстративные акции — дуэли, телепортация цветов в её волосы, катание стоя на метле… Но она мудро не пыталась его контролировать, не ограничивала его свободу и даже хихикала вместе с остальными в кулачок, когда Сириус выкидывал что-то этакое. Ремус не лез во всё это дело; но сейчас он единственный (как ему казалось, единственный), кто понимал, что это не было угасанием мимолётной страсти. И девочки эти, из Рейвенкло и Гриффиндора, тоже не просто так. Поттер переживал за друга, но было видно, что он радовался произошедшему. Он не лицемер, ни в коем разе: никто не заботился о Сириусе после такого подлого поступка так же хорошо, как это делал он. Но сила его чувств не могла быть скрыта сдержанностью и умолчанием — он просто не способен на них. Каждый жертвует тем, что считает нужным. Вероятно, пришёл Римус к заключению, принимая лекарство у мадам Помфри, Сириус считает, что сделал для Джеймса всё, что мог.Если бы я был твоим сапогом, Я б тебя уберёг от опасных дорог. ©
Как ни странно, но первые шаги к объединению мальчишек в непобедимую команду Мародёров сделали не Джеймс или Сириус. Их сделал Питер. Его навязчивость раздражала, но парадоксальным образом работала как цементный раствор: Ремус не мог от него отделаться, как от Лили, потому что бедный, маленький, недолюбленный, грустный мальчишка, не имевший до Хогвартса никаких друзей, теперь прилагал все усилия, чтобы сделать каждого встречного-поперечного своим товарищем. Окучив двух самых ярких студентов Гриффиндора, Джеймса и Сириуса, Питер перешёл на задачку посложнее — подружиться с замкнутым, неразговорчивым Ремусом, который в случае любого социального взаимодействия старался поскорее уйти и спрятаться куда-нибудь туда, чтобы никто и не думал его оттуда доставать, потому что это тяжело, хлопотно и ни зачем не нужно. Но Питеру было очень нужно. И он своего добился: дружелюбием, лаской, искренним интересом к жизни Ремуса. Лёд понемногу тронулся. — Ты очень зря избегаешь ребят, — с жаром делился своими откровениями Питер, старательно, как и Ремус, расчерчивая таблицу хронологии Зимней войны. — Они вообще-то очень хорошие. Они тебя дразнят из-за Лили, но они парни славные. Кстати, как тебе Лили? — Она замечательная, — осторожно избежал ответа на вопрос Ремус: половая зрелость у оборотней начинается раньше, чем у людей, его нещадно крыло, и он не хотел больше думать о самой волшебной девочке Хогвартса. — Ты перепутал даты местами. — Вот спасибо! А я бы и проглядел без тебя! — искренне восхитился Питер, и эта искренность захватывала собой даже такого буку, как Ремуса. — Я могу тебе признаться кое в чём? Конечно, он обожал Лили. Об этом несложно было догадаться: Питер боготворил её и ходил вслед за ней чуть ли не с открытым ртом. Над ним из-за этого подтрунивали, и не только гриффиндорцы; это слизеринцы прозвали Питера уничижительным словом «Хвост», но он возвёл его в имя собственное и начал им практически гордиться — самая странная тактика борьбы с обзывательствами из всех, что Ремус когда-либо видел в жизни. Но действенная: сложно пытаться кого-то унизить ругательством, которое он и ругательством-то не считает. Лили, словно не понимая, какое она производит впечатление на мальчишек, гордилась им и сказала, что он невероятно храбрый и смелый. Глупая, именно этим она и снесла голову бедному Хвосту. Он, конечно, не рассчитывал с ней встречаться — о, Питер понимал пределы своих возможностей. Но его устраивало находиться в той смутной, непрояснённой зоны влюблённой дружбы — и, похоже, только Питеру из всех людей на свете доставляло удовольствие в ней находиться. У него не было ни амбиций, ни ревности, ни состязательного духа; самое большее, что ему когда-либо хотелось (из того, что знал Ремус), это пробежаться по её руке крысиными лапками; кстати, он анимаг, а ты, Ремус? — Нет.The loneliest words you’ll ever know «If only-if only it was so» ©
Сложнее всего было с Нюниусом; чем дальше они учились, тем менее их дружба с Лили становилась возможной. Это давление ощущалось взаимным, со стороны обоих факультетов, и Лили, отважная девочка с сильным внутренним стержнем, мужественно с ним боролась. Она показательно подходила именно к Северусу, начинала обсуждать с ним уроки, и вступалась за него не только перед Джеймсом, органически не приемлющим всему тому, что нашло воплощение в Северусе, но и перед самими слизеринцами. Она была смелой — и безрассудной: истинная дочь своего факультета. Нюнчик, ожидаемо, не проявил той же достойной стойкости. После иконического унижения они больше не общались с Лили, насколько Ремусу это было известно. Всё как будто бы вернулось на круги своя: Слизерин ненавидел Гриффиндор, Гриффиндор ненавидел Слизерин, и их миры сосуществовали в одной плоскости, но на разных концах морали и добродетели: что приемлемо для одних, невозможно для других. Статус кво восстановился. И тем не менее… На Святочном балу 1978 года, когда они все уже стали прекрасными юношами и девушками, Ремус ожидаемо был один. Даже Хвост нашёл себе девчонку, робкую луноликую Мирабеллу Хаппс, а Ремус… Ремус сидел одиноким. Его не смущала сложившаяся ситуация; он только жалел, что в принципе нельзя пропустить Святочный бал не по серьёзной уважительной причине. Луна перевалила за третью четверть и теперь подходила к новолунию: самое спокойное время для людей… его породы. Неосознанный каламбур. Причём ужасный. Многие находили себе пару тут же, на месте: подходили к другим не занятым девчонкам и мальчишкам и приглашали их на танец. Это досталось и Ремусу, он вежливо отказался. Зажевав карамелизированного кальмара, он искал глазами укромный уголок; нашёл — между просцениумом и длинными рядами с едой. Здесь нельзя было видеть сцену, зато открывался великолепный обзор зала. Идеальное место для человека, который всю свою жизнь посвятил наблюдением за другими. Он оказался здесь чуть раньше, чем Нюниус; тот вообще его не заметил. Наверное, потому, что слёзы застилали глаза. Он ворвался сюда, встал на месте, пытаясь справиться с охватившими его чувствами — какими? Ремус мог ощутить адреналин и норадреналин: верные спутники любого сильного переживания… особенно грусти и отчаяния. Эти чувства именно поэтому могут не покидать людей годами: организм получает мощную поддержку адреналина, и ему кажется, что так быть и должно. Северус — сейчас его совершенно не хотелось обзывать — некоторое время просто стоял, вероятно, проглатывая слёзы; сейчас у него было самое злое, самое жестокое лицо из всех, что Ремус когда-либо у него видел — но и преисполненное мукой, которую он даже не воображал у этого человека. Справившись наконец с эмоциями, Северус залпом опустошил бокал вина, которые выдавали студентам седьмого курса — и только теперь он заметил Ремуса. Страх, ужас, стыд, смущение — это то, что Ремус ожидал бы от него в такой ситуации. Это нормальные, человеческие, закономерные эмоции, которые испытывает любой человек — и Северус, вероятно, тоже. Но его лицо исказила гримаса самой страшной, самой жуткой ненависти, которую человек мог хоть когда-либо испытывать. — Пошёл прочь, собака! Это тот максимум, на который Северус был способен своим тихим, шепчущим голосом — и Ремус осознал вес каждого произнесённого слизеринцем слова. Он не стал провоцировать конфликт: очевидно, он бы зародился, даже если бы Ремус решил бы Северусу помочь. Но он просто ушёл, оставляя Северуса наедине с теми ужасными, страшными, мутными чувствами, которые он испытывал. Этот случай стал бы самой большой загадкой Святочного бала, если бы в тот момент, как только Ремус вышел из спасительного закутка, к нему бы не подвалили вся компания Мародёров и Лили. Сириус выпалил что-то вроде: — Дружище, эта вечеринка отстой! Я, блин, ненавижу эту группу! Айда на Астрономическую башню! Ремус неизбежно согласился с предложением Сириуса (отчасти потому, что с ними не спорят, отчасти потому, что он и сам подутомился от шумной помпезности праздника), но поразило его другое. Он смотрел на прекрасный облик Лили. На серебристые паутинки украшений с фиалками в волосах. На струящееся чёрно-фиолетовое платье — нетипичный выбор для гриффиндорки, передающий интеллект Рейвенкло и аристократическую изысканность Слизерина. На лёгкую серебряную вышивку на лифе, обраймлённую газовой накидкой, прикрывающей кружевные ассиметричные рукава. И всё понял. Ну конечно. Проблема Северуса даже не в том, что Ремус заметил его в редкий момент душевной слабости — хотя люди такого рода переживают это с большим трудом, а в том, что между ними на секунду случился резонанс. Они испытывали одно и то же, просто в разной степени. С разным принятием. Ремус всегда умел молчать и скрытничать, но при этом он, в отличие от Северуса, умел сходиться с людьми. У него просто больше опыта. Северус… Ну конечно, их дружба с Лили не только дружба. Не с его стороны. Странно, Ремусу никогда это не приходило в голову, хотя ему казалось, что он по кусочкам собирал всё, что было связано с Лили. А такое большое чувство, такое глубокое отчаяние, такое ожесточённое желание быть если уж не вместе, то хотя бы самыми большими на свете врагами — пропустил. Конечно, бывает со всяким, но — как же ему это удалось? Наверное, потому, что никто из них, из их компании, никогда не думал о Нюнчике. Даже Лили, хотя она-то как раз была ему другом. Она — это гелиоцентрическая модель мира. Она — ядро, образующая вокруг себя систему. Она притягивает к себе объекты, но оставляет их на почтительном расстоянии, и те образуют орбиты вокруг неё. Она отдала своё сердце Поттеру, и Ремус понимал, что это не только любовь, хотя и, конечно, она тоже: Лили невозможно представить в паре с кем-то, кто слепит не так ярко, как она. Питер превратил бы их отношения в полное подчинение, Сириус — попытался перекрыть её характер своим собственным, Джеймс оставался чем-то средним между ними. А про себя Ремус и не думал; и почему-то именно в этот вечер ему было от этого очень горько. Они забрались на самую крышу Астрономической башни; холод злющий — морознее дыхания дементоров в Азкабане. Но им, молодым, пьяным и юным, это ничуть не мешало: они орали в ночь, распивали сливочное пиво, подогреваемое волшебной термокружкой, и в любую минуты могли свалиться вниз и переломать себе шеи. Какая разница, когда тебе семнадцать, и ты безответно влюблён? Джеймс тут же призвал свою метлу и устроил покатушки с Сириусом; хотел посадить Лили, но она отказалась — сказала, что перепила, и со смешком добавила, что хотела бы избежать неудобной ситуации. Все всё поняли, и теперь Джеймс повёз с собой не менее пьяного Сириуса, чтобы достать Лили звезду. Питер орал им вслед, орал, а затем почти заснул на месте — с кем не случается. Так они и остались с Лили. — Как думаешь, они достанут? — заговорил он. Правда очень интересно. — Не говори глупостей, — Лили подставила голову ночному воздуху: несмотря на невероятную высоту, никакого ветра не было. — Знаешь, мне кажется, я ужасно скучная для него. — Что? — Это стало новостью для Ремуса: он не ожидал, что Лили испытывает эти чувства. — Лили, что ты такое говоришь? — Наверное, я и правда сошла с ума. — Лили тряхнула головой, и на Ремуса упал один из оторвавшихся цветочков незабудки. — Я ведь простая девчонка из маггловской семьи. Мои родители — соцработник и библиотекарша, представляешь себе? — Да, — согласился с улыбкой Ремус. — Я знаю, что такое библиотекарша. — Я люблю риск… но я не готова искать его сама. Я же в целом ужасно скучная, домашняя. Мне хочется работать в Министерстве Магии, но, знаешь, вот это всё… это так причудливо, так необычно для меня. А я ведь уже семь лет в Хогвартсе. — Лили. — Ремус прислонился к её голове, и их носы коснулись друг друга. — Извини. Ты замечательная, Лили. Ты так дорога Джеймсу и всем нам… — Это общие слова, Ремус. Я знаю, что вы меня любите. Речь не об этом. Они замолчали и погрузились в тишину Хогвартса и его окраин. Весь шум, вся тусовка, грохот, музыка, всё это осталось глубоко внизу. А здесь… здесь было спокойно, возвышенно и прекрасно. Хотя и ужасно холодно. Неважно, кто из них прижался к другому первым. Скорее всего, Ремус: он был пьянее, чем Лили, и сейчас особенно остро нуждался в ласке, хотя бы и выраженной таким образом. Однако они сидели так, уткнувшись висками, и попивали сливочное пиво из одной кружки. — О Мерлин, — произнесла Лили, увидев в декабрьской тьме далёкую-далёкую точку. — Они всё-таки достали звезду. Это была не звезда, а сорванный с какого-то флюгера в Хогсмиде кусочек льда в наскоро наколдованной оправе, но он так сильно напоминал упавшую с неба звёздочку, что никто и не заметил разницы.И всё ж — сама Судьба с ее ударами, Капризами и ранами потерь, — Ничто пред блеском Ваших глаз, сударыня, Он светит мне, особенно теперь… ©
Как ни странно, но свадьба Джеймса и Лили не ощущалась как конец сущего — по крайней мере, Ремусом. Питер, конечно, в пьяном угаре рыдал ему в плечо, но это с ним случалось и раньше: с возрастом бедолага становился отчаяннее и растеряннее, не понимая, как встроить слабого тревожного себя в этот жестокий и агрессивный мир взрослых — в котором уже бушевал пугавший его до исступления Волдеморт. При такой дезориентации в пространстве любая потеря кажется особенно горькой — даже если он раньше не осознавал её тяжесть. Но в этот день Питер выглядел счастливым — он вообще справился молодцом со своими страхами, не в последнюю роль благодаря Ремусу. Сириус, как ни странно, не привёл на праздник никакую девицу, хотя мог: он даже почти не пил в этот день — и всё равно выглядел счастливым. Ремус… Ремус, наверное, тоже. Со стороны себя оценить всегда гораздо труднее. Это было маленькое уютное торжество, в котором участвовало около десяти человек: Мародёры, Лили, родители Джеймса, родители невесты. Её сестра не приехала и прислала открытку с ценным подарком — кухонным полотенцем; Джеймс скатал его в жгут и обвязал вокруг головы. Больше никого не ожидалось — и не было нужно ждать; разве что в середине празднества пришла сова с поздравлением от Дамблдора — к нему прилагались каменные леденцы (очень вкусные), набор шутих и шерстяные носки. Лили крайне растрогалась подарку, хотя он несколько удивил её родителей — но они успокоились, услышав от Ремуса то, что их директор школы — человек крайне экстравагантный. Свадьба продолжалась до ночи, и Джеймс с Лили настояли на том, чтобы гости остались у них дома. Родители, впрочем, всё равно ушли, Питер бухнулся спать, Сириус и Джеймс оживлённо разговаривали о чём-то, что не имело отношения ни к свадьбе, ни к недавнему теракту УПСов, а Ремус на секунду перехватил напряжённый взгляд Лили в окно. — Что-то случилось? — спросил он тихо, думая, что Лили, вероятно, не хочет, чтобы они были услышанными. — Ничего. — Лили вздохнула. — Как раз беда в том, что ничего не случилось. С тобой когда-нибудь случалась тоска по старой дружбе? — У меня не было друзей до Хогвартса, Лили. — Точно. Извини, я всё время об этом забываю. — Она улыбнулась ему. — Ты счастливый человек, Ремус. Храни это тепло в своём сердце — и никогда, ни за что его не теряй. Ремус кивнул. Он понимал, о ком тосковала в этот день Лили. И самое печальное, что он не пришёл бы в этот день даже если бы остался её другом, а не произнёс те ужасные слова в тот роковой день.When we're apart I feel the isolation For your heartbeat is my affirmation Need you under my skin and in air that I breathe To wake alone without you is too hard to conceive ©
Предательство Сириуса стало неожиданностью и шоком не только потому, что Джеймс и Лили были молодыми родителям, а Блэк - их лучший друг. Самый-самый лучший, погружённый полностью в их персональные тайны, в их маленькие заботы и скрытые переживания. Никто не ждал предательства от Сириуса — и Ремус не сомневался, что для него самого это было такой же болью, как и для них всех. Но какими бы страшными ни были пытки УПСов, какое уничтожающей глубины отчаяние он бы ни испытывал — а он наверняка был погружён в него с головой — всё это не имело никакого значения. Никто бы не простил его за это. Даже всепонимающий, тонкий, чувствующий Ремус. Хотя в момент гибели Джеймса и Лили и тринадцать лет после он был уверен в своей собственной вине, в своём собственном предательстве: Ремус не взял себе мальчика на попечение. Ему никто и не предлагал, но у Ремуса была такая возможность. Он мог обратиться к Дамблдору… мог стать для Гарри плохой заменой отца… мог… Нет. Даже если он не убивает любимых людей лично, как волк, рядом с ним всё равно происходят смерти и разрушения. Он присутствовал на похоронах Питера; слушал о деле Сириусе, едучи на «Ночном рыцаре» куда-то в провинцию; он пропал из жизни на тринадцать лет, предаваясь отчаянию, аскетизму, бродяжничеству и глухой, затянувшей душу глубоко в болото печали. Никто из них не смог бы защитить Лили. Ни один из них. Если это не удалось Джеймсу, лучшему из Мародёров, не удалось бы и ему. Возможно, это всё: свадьба с ярким мракоборцем Джеймсом, повторное предательство (уже не собственного рода, но друзей и возлюбленной) Сириуса, ожидание грядущей катастрофы Ремуса, отчаянное одиночество и влюблённость бедного погибшего Питера, ревность уползшего в УПСы Северуса — всё это завертелось, стянулось в тугой единый комок и понесло Лили навстречу неизбежной гибели. Что же они натворили. Что же. Они. Натворили.