что-то стучит

он опять купил сигареты. и вино. еще каких-то овощей, которые одиноко сгниют в холодильнике через неделю. взял их только ради приличия. он же не алкаш какой-то, вот, даже овощами питается. вообще-то он не курит. вообще-то ему нельзя. легкие напоминают об этом уже который год, но кто он, в конце концов, такой, чтобы сдохнуть от серого дыма на собственном балконе? нет уж, его точно убьет что-то пострашнее. может быть, кто-то, но курить ему никто не запретит. он делает затяжку и тут же сгибается пополам, выхаркивая последнюю надежду на этот вечер вперемешку с кровью. вытирает уголки рта рукавом старой домашней кофты и медленно сползает на пол. бутылка вина открыта, снова чиркает зажигалка, в зубах зажата новая сигарета. боль в легких невыносимая, но — как бы забавно ни было, — так даже легче. потому что физическое перемешивается с тем, что болит где-то под переломанными кашлем и заданиями ребрами, перемешивается, сливается и полностью поглощает. и даже уже не так плохо. нет, конечно же, плохо невыносимо, но только от кашля. конечно, только от кашля, только от болезни плохо, только от сигарет, от чего угодно, но не от того, что упорно грызет его раздувшийся от мыслей мозг вот уже несколько месяцев. он делает глоток. вино разливается приятным теплом по горлу и медленно обволакивает воспаленные внутренности. так даже легче. вино хорошее, вроде бы. он не особо разбирается. пить ему, вообще-то, тоже нельзя. завтра задание, завтра опять работа, завтра слишком много нужно пережить, и, на секунду, ему все врачи города запретили пить алкоголь. но кто он, блять, такой, чтобы слушать этих несчастных докторишек? все равно убьет его не вино, и даже не сигареты — убьется, скорее всего, он самостоятельно, потому что уже взрослый и сам может принимать ответственные взрослые решения. боль в груди опять сгибает тело пополам. он подставляет ладонь, но упорно затягивается и делает еще один большой глоток. пошла она нахер, эта болезнь, пошла нахер работа, да пошли они все вместе дружно нахер! от боли хочется — безумно хочется, что аж зудит — размозжить голову об неровную бетонную поверхность, застрелиться или повеситься. просто чтобы больше не чувствовать, как тебя нагло и эгоистично предает собственный организм. но он, сука, упертый. вино выпито наполовину. руки трясутся от слабости, от сухого больного кашля слезятся глаза, но он опять достает из пачки сигарету. уже не хочет, а просто из принципа. потому что «посмотрите на меня, я могу делать, что захочу, даже если это меня окончательно добьет». пол бутылки вина вкупе с усталостью, пустым желудком и полным помутнением рассудка дают о себе знать слегка плывущей перед глазами картинкой. но кто он такой, чтобы останавливаться на достигнутом? ему всегда нужно всё до конца. грудную клетку хочется разорвать от боли. можно ведь применить свою способность на себе? просто разрубить себя напополам, чтобы больше не чувствовать-не чувствовать-не чувствовать-не… из глаз от боли текут слезы. он ложится на пол и сворачивается калачиком, прижимая ладонь к груди и пытаясь унять что-то громко пульсирующее внутри. может быть, это сердце, но он отказывается в это верить, потому что всем известно, что сердца у него нет. только холодный рассудок и пустота, где обычно орган с аортой. на секунду как-будто становится легче. бутылка вина почти прикончена, и в зубах еще одна сигарета. руки трясутся от слабости и холода. конечно, только от слабости, только от холода, ведь на улице вечереет, ветер становится холоднее, небо темнее, зажигаются фонари, а здоровье и так подводит, еще и иммунитет ослаб из-за основной проблемы. из глаз льются слезы, конечно, только от боли, конечно, только от физической. он просто лежит на холодном кафельном полу, перед глазами плывет, а он курит, курит одну за одной, хотя ему, вообще-то, нельзя. в руках — телефон, на котором с трудом набираются нужные цифры. приходится подняться, и грудь простреливает новой волной кашля. он все-таки набирает номер. семь долгих гудков, он почти нажимает на кнопку сброса — вызова или с крыши? — а на том конце поднимают трубку. — алло? он молчит. вопрос повторяют. — алло-о-о, — протяжнее. — есть кто-нибудь? хочется что-то сказать, а нечего. ну как есть… вот оно. сидит, согнувшись в позе креветки и медленно разлагается, как овощи в холодильнике. может, его уже нет? может, он умер от кашля на этом балконе, а мозг продолжает генерировать нелепые глюки? может, он просто спит? нет, боль для сна слишком явная. — Рюноске, ты меня слышишь? «слышу, придурок» — чего тебе? эй, алло, ты там? — заткнись, Тигр… слишком много вопросов. — просто помолчи… пожалуйста, — через силу выдавливает из себя. он не знает, зачем позвонил. нет, действительно, чего он хочет? что ему вдруг понадобилось уже довольно поздним вечером от Накаджимы? да еще и в таком состоянии. на другом конце молчат. но звонок не сбрасывают. слышен шелест бумаг и стуканье по клавишам компьютера. так отчего-то легче. а больно только от кашля. конечно, только от кашля. он почему-то улыбается. это, наверное, нервный срыв. он последний раз заталкивает дым поглубже в легкие и ребра готовы треснуть от нового приступа. крови с каждым разом все больше. она уже везде. на одежде, на полу, на лице. да как-то и похуй. — Акутагава, ты в порядке? тебе плохо? — молчание прерывается. плохо? конечно плохо! но, естественно. только. от. кашля. он сплевывает вязкую розовую слюну и охрипшим от разодранного горла голосом все же отвечает. — я? да всё заебись! на другой стороне слышится тяжелый вздох. — ты пьян? — нет, — врет он. — мне приехать? — вопрос, прозвучавший, как утверждение. он пожимает плечами и слишком поздно понимает, что на другом конце его не видят. да лучше бы и не видели, честное слово. зрелище, если честно — так себе. — понятно, — тяжело выдыхают в динамик и звонок прерывается. что тебе, блять, понятно?! вот что тебе, шерстяной ублюдок, может быть понятно?! господи, пожалуйста, можно он просто умрет прямо сейчас на этом балконе? найдут его дня через три, через два, может быть, а он пока будет лежать в крови и разлагаться, как овощи в холодильнике. из глаз слезы катятся с новой силой. но это только от боли. правда где-то под ребрами привычное физическое смешалось с чем-то новым, неизвестным, отвратительным, ужасным и скребущим изнутри кожу хуже любой болезни. но он не будет в этом разбираться, он не хочет об этом думать, не хочет об этом знать, он просто умрет сегодня же, сейчас же. а поэтому болит только физическое, это потому что он курит, это от алкоголя, руки дрожат из-за недомогания, и вообще отъебитесь все от него. найти бы таблетки, хотя бы какой-нибудь обезбол, даже самый легкий. но медицина бессильна, когда человек инфицирован чем-то большим, чем обычная болезнь. он бьет себя кулаком в грудь и снова падает на пол, делая этим только хуже. тихий хриплый стон вырывается из гортани. там все-еще что-то пульсирует, бьется больно, ребра трещат, это все уже проходили. хватит. только сил подняться нет. он не двигается, лишь мелко дрожа. но это от холода. только. от. холода. на другом конце квартиры открывается дверь. он забыл ее запереть? забавно… хочется смеяться, но больно. хочется плакать — опять больно. курить хочется — еще больнее. он искренне надеется, что это маньяк, убийца, эспер, да кто угодно, кто может его прикончить прямо сейчас. но там — вместо его спасительного ангела смерти — знакомый голос. — Акутагава? — тигр заходит в квартиру. — где ты? «меня нет, — хочется сказать. — вообще не существует такого человека» Ацуши находит его быстро. оглядывается по сторонам. пустая бутылка вина, пачка сигарет, куча выхарканной крови и существо, тупое тело, тряпичная кукла, валяющаяся не пойми как внутри всего этого мракобесия. тигр садится перед ним на корточки. очень забавно. так забавно, что очень хочется прямо сейчас выброситься с этого балкона вниз. может, попросить Накаджиму его добить? а что, идея хорошая. — как тебе помочь? — вопрос неожиданный. — помолчи, — лучшая помощь. от того, что тигр молча сидит рядом, становится чуточку лучше и намного хуже. но сердца у него нет, нет сердца, нет, а пульсирует под ребрами только боль, невыносимая, блять, ужасная, отвратительная боль, Ацуши, боже, помоги, принеси что-нибудь, там в аптечке на кухне что-то есть, нет, стой, не смей уходить, сиди здесь и никуда не смей уходить, даже на минуту, даже на секунду, блять, господи, ужасно больно, найди что нибудь в аптечке, пожалуйста, умоляю, очень болит, Ацуши, прошу, не уходи, пожалуйста… тигр поднимается и уходит. он сказал это вслух? в собственном бреду уже не разобрал. ну всё. сейчас закроется дверь, и он непременно полетит вниз с этого балкона, обязательно полетит, разобьется об асфальт и всё, и больше не будет больно, сейчас только хлопнет входная дверь, и он, сука, встанет, он посмотрит вниз и полетит. но дверь не хлопает. тигр возвращается. он жмурится, снова кашель. прижимает ладонь к груди и опять хрипло стонет сквозь зубы. он уже понятия не имеет, как согнуться, чтобы это остановить, что сделать, переломать ли ладонью собственную грудную клетку, хоть что-то, блять, сделать, чтобы это закончилось. он опять сплевывает кровь. нужно отдышаться, а потом встать и прыгать, лететь вниз, чтобы тигр не сидел здесь и не ждал с такими, сука, обеспокоенными глазами, когда его отпустит приступ, чтобы не видел его таким. — можешь подняться? — спрашивает Накаджима так жалобно, что аж смешно. да нет. нихера смешного. он не без помощи садится. алкоголь напоминает, что он, вообще-то, еще в крови — если он ее всю не выкашлял, — и голова начинает кружиться. ему в трясущиеся руки пытаются пихнуть стакан с водой и таблетку, но быстро отбирают назад. он опускает руки — во всех смыслах этого выражения, — и запивает обезбол только с помощью тигра. Ацуши смотрит на него долго, как будто чего-то ждет. возможно, слишком долго. отвернись, блять. не отворачивается. — тебе ведь нельзя курить, — замечает. — нельзя, — соглашается он и опускает голову. из глаз опять катятся слезы. отчего это так болит? обезбол у него в аптечке сильный, так почему же не помогает? да что это, в конце-то концов, так быстро стучит под ребрами?! тигр осторожно придвигается ближе и кладет руки на костлявые плечи, прижимая к себе. пальцами зарывается в черные волосы на затылке. — хочешь, я тебе что-нибудь расскажу? или почитаю? у нас сегодня ничего интересного — только бумажки. Дазай-сан, честно, достал скидывать на меня свою работу, у меня и так ее много, а тут… — заткнись… — хрипло просит он. — просто помолчи. пожалуйста. и тигр молчит. чуть крепче прижимает к себе, аккуратно качая из стороны в сторону. он цепляется бледными замерзшими пальцами за белую рубашку перед глазами. утыкается лбом в чужую ключицу и просто дышит. скоро таблетка подействует, и будет уже совсем не больно. а под ребрами всё-таки что-то стучит.