Двор в чистоте

***

      С Костей Микки познакомился в духе дорам про большую любовь — совершенно случайно.       Дело было на первом курсе его учёбы в МДА.       Микки изучает территорию академии, пьёт кофе, смотрит то на дорогу, то на океан, и думает про всякое разное. Микки должно исполниться шестнадцать двадцать девятого сентября и он чувствует себя очень свободным — лопатки больше не сверлит тяжёлый папин взгляд. Но свободы на то, чтобы расправить плечи, не хватает. — Молодой человек, а вы не охренели? — окликает его кто-то сзади. Микки замирает, думая, поворачиваться или удостоить хама презрительным взглядом через плечо, но папино воспитание берёт вверх — Микки оборачивается. Папы здесь нет и он может скрестить руки на груди с чистой совестью, уставившись на хама в странном шмоте исподлобья. Хам в одной руке держит здоровый совок и метлу, а во второй — нечто. — В смысле? — единственное, что приходит Микки в голову, глядя на этого субъекта. Субъект приближается, оказываясь выше него, и старше лет на десять, если не больше — серьёзные глаза на молодом лице выдают. — Ты кто вообще? — Микки не понимает, почему он ещё не послал этого типа нахер и не ушёл искать Стасяна в кампусе. Он мог бы хоть сейчас развернуться, бросить язвительно-пренебрежительный комментарий, как положено сыну богатых родителей, и забыть про этого типа. Но его держит взгляд — взрослый, серьёзный. Какой-то укоряющий. — Он ещё и хам, старшему тыкает, — будто обращаясь к невидимой публике, сообщает тип точке над головой Микки. То, что он выше, непримиримо бесит, что в интонациях проскальзывает насмешка — бесит тоже. Но папа хорошо воспитал Микки, выдержка у него железная. — Молодой человек, вы это мимо урны кинули. Они, по вашему, здесь для красоты стоят? — тип выше поднимает руку с «нечто» и Микки опознает собственный стаканчик из-под кофе. Потом до него доходит, что шмот на типе не стрёмный, а рабочий — несколько слоёв оранжевого и синего, чтоб не замёрзнуть и чтоб ненароком не сбили. Тип, походу, дворник.       Микки хочется фыркнуть, подбородок гордо поднять и одарить этого неудачника натренированным взглядом полного презрения. Дворниками, уверен Микки, работают только нищие и неудачники. Алкоголики там, старики, инвалиды умственного труда. Стоящий перед ним тип, правда, не выглядит ни алкоголиком, ни дебилом, ни дедом, он выглядит просто взрослым. И знающим себе цену, для дворника, вообще-то, немаленькую. — А те чё, влом поднять? Бухтишь как дед из-за стаканчика, подумаешь, — выдаёт Микки самым ехидно-снисходительным своим тоном, которому смог научиться за девять лет в школе. Дворник его фитиль прикручивает практически моментально, будто только этого и ждал и специально готовил реплику: — А вы предпочитаете срать там, где едите? — а в глазах карих черти отплясывают под дабстеп. Микки слегка ошарашенно таращится на дворника. Ему ещё не доводилось слышать мат от взрослых, они всегда казались какими-то чересчур сдержанными и серьёзными. В первом дворнику отказал характер, а второе всё ушло в глаза. И, причём, быдланом он не казался, наоборот, какой-то интеллигент питерского разлива. Микки бывал в Питере, слабо впечатлился архитектурой, а вот людей питерских запомнил хорошо. — Или хотите свои туфли от Balenciaga продырявить об осколки очередной бутылки? Их тут уйма, уж поверьте.       Микки на язык просится что-нибудь колкое и обидное в ответ, но настроение отгавкиваться стухает. Послать этого дворника с его лекциями всё ещё хочется, но вслух сказать как-то не получается. Всё таки старший. Взрослый. Папа научил его уважать старших. — Если выкину, отвалишь? — бубнит, отводя взгляд в сторону, но успевая заметить, как дворник удивлённо вскидывает брови. Он, похоже, не ожидал, что достучится до совести мажорика (Микки тоже), но хренов стаканчик протягивает и молча наблюдает, как Микки, также молча, выбрасывает его в урну, такую жёлтую, что тошнит, с значком «бумажные отходы». Даже природе очиститься немного помог, надо же. — Всегда бы так работало, — комментирует осознанность Микки дворник и прям при нём, совершенно не стесняясь, закуривает, выудив освободившейся рукой из широкой рабочей куртки пачку. Сигареты, судя по пачке и запаху, самые дешёвые, с ментолом. При Микки взрослые ещё не курили. Сверстники дымили сколько угодно — ашкьюдишки, флешки, вейпы, айкосы, прочая электронная шваль, которая была у всех и, если честно, совершенно не впечатляла. А вот сигареты — это уже что-то серьёзное. Что-то взрослое.       Двадцать девятого сентября Микки исполняется шестнадцать. — Будешь? — спрашивает дворник, протягивая пачку. Микки вытаскивает из неё сигарету с дурацкой жёлтой кнопкой на фильтре. Дворник даёт ему закурить от обычной пластиковой зажигалки, такие, кажется, в ларьках продаются. Микки курит горький, слабо приправленный ментолом, табак из опилок и мусора, но его это не беспокоит, как не беспокоит, что подумают будущие однокашники, увидев его рядом с дворником. Похуй, в конце концов, у него есть проверенный способ, как расположить к себе людей. — Я Костя, кстати, — непринуждённо представляется дворник, как будто его спрашивали. Микки фыркает, но не хамит. Гонора поубавилось значительно. — Микки. — Миша что-ли? — Не называй меня так, — почти шипит Микки, болезненно морщась. Костя внимательно оглядывает его, что-то для себя отмечает, и спокойно кивает: — Микки так Микки. У богатых свои причуды, — опять ехидная искра пробегает. Микки щурится подозрительно: — Ты как здесь оказался вообще? — Работаю я здесь, чувак, — закатывает большие глаза Костя к серому дальневосточному небу. Так они кажутся совсем чёрными. — Или ты думаешь, вашу территорию убирают роботы-пылесосы? Не, хер там плавал, всё ручками, всё, — для пущей убедительности Костя машет веником и зажатым подмышкой совком. Микки косится на эту утварь с неприязнью. Папа как-то отхлестал его веником, запомнится надолго. Костя вроде бы не замечает и продолжает тараторить: — Моя смена с восьми до одиннадцати, пока вы на занятиях кукуете. — Не, я про то, как ты здесь, — Микки обводит рукой обозримую территорию Академии, — оказался. — Платят хорошо, — пожимает плечами Костя. — Сам я из Ленинграда, с Васильевского острова. — Откуда-откуда? — переспрашивает, хитро улыбаясь, Микки, будто не расслышав. — Как ты сказал? — Да питерский я, питерский, — ворчит Костя, пряча улыбку в вороте куртки. — Не, ты в первый раз иначе сказал! Точно дед! СПб Ленинградом назвал! — Да ну тебя, мелочь, — продолжает ворчать Костя, якобы сварливо и обижаясь, но улыбка, без одного зуба, уже до ушей светится. Искренняя такая, как солнце тёплая. Микки никогда не видел таких улыбок у взрослых, все они какие-то спазматичные, холодные, вымученные, фальшивые. Костя совсем иного толка взрослый и рядом с ним, неудачником-дворником из «Ленинграда», Микки почему-то приятно находиться. Хотя, вообще-то, за один его ботинок Косте пришлось бы отдать накопления всей своей дедовской жизни, но шутить про это как-то не тянет. Зачем Косте что-то доказывать? Он наверняка уже насмотрелся на дорогие ноги, руки и прочие части тела, и почему-то его это не бесит, а наоборот, веселит. Костя про эту жизнь явно что-то понял, но секретом делиться пока не хочет.       Микки докуривает отвратительную сигарету, после которой обязательно прополоскает рот трижды, на глазах Кости цивилизованно бросает её куда надо и поворачивается с видом «ну чё, выкусил?». Костя присвистывает. — Прогресс, однако. Слушай, может, вашу братию так и воспитывать, а?       Микки без зазрения совести демонстрирует Косте всё, что он думает об этой идее, средним пальцем. Ему абсолютно не страшно и получается очень естественно, хотя до этого… В общем, Костя какой-то очень странный взрослый, но Микки он нравится.       Так и познакомились.