Отрешенная душа

— В русском сердце Бога нет! Прыжок с табуретки, искры в глазах, ломает все тело, воздуха не хватает, а отвратительные веревка все сужается и сужается. Страх. Запоздалая мысль — а стоило ли? Не важно, ведь он ничего не может сделать. Поздно что-то менять. Не хочется исчезать, очень не хочется! Вдруг Иван был неправ? Отправится он тогда на вечные муки вслед за отцом. Ведь не нужен он никому, ни тут, ни там. Помрет Смердяков, и плевать всем, никто и свечи за него не зажжет. «Помоги» — шепчет он из последних сил, обращаясь к кому угодно, лишь бы спасли. — Вот же проклятье! Давай, я его держу, а ты отвязывай. Только б жив остался, не хватало еще и его. Кто-то хватает его за ноги, чуть позже ненавистная веревка спадает, его кладут куда-то и брызгают в лицо водой. Он почти без сознания, страх внезапно отступил, сменившись смертельной усталостью и безразличием. Павел открыл глаза и поморщился от яркого света. Над ним склонились два лица с такими же, как у него, глазами — одно, в очках, сердитое, второе помоложе, испуганное. — Слава Богу! — воскликнул Алеша, — Сейчас я тебе нашатыря дам, лучше станет. — Не надобно, благодарю-с, — прошипел Смердяков, голос его еще не слушался. — Не стоило вам и трудиться на мой счет-с. — Дурак ты, Смердяков! — Голос Ивана слишком громко прозвучал в маленькой комнатушке. — Хотел на меня еще и свою смерть повесить?! Да я чуть с ума не сошёл, гад ты такой. Захотел помирать, так, голубчик, будь добр, не здесь. — Да что ж вы так переживаете-то, Иван Федорович-с? Я ж вам все растолковал давеча, мне теперь и жить-то незачем-с. Или же вы хотели меня на каторгу отправить? Так увольте, не пошел бы я туда. Уж лучше-с в петлю, Иван Федорович, чем с разбойниками да ворами жизнь коротать-с. — Так бы и убил тебя, кабы руки марать не хотел! — Иван был зол не на шутку, и почему-то Смердякова это радовало. — Осечка в твоем плане вышла. Отец наш, видать, из того теста сделан, которое и в воде не тонет. Не убил ты его, лакей. А коль ты не убил, то и я, получается, невиновен. — Врач приехал тело осмотреть, — стал объяснять Алеша. С его лица теперь не сходила радостная улыбка. — глядит, а отец-то дышит! Мы в спешке и не заметили, а он увидел. Так что отправили мы Фёдора Павловича в госпиталь, и решили тебя проведать. Как будто дернуло нас что-то, решили зайти. И ведь как вовремя! — Да уж, хороший ты нам досуг организовал, — проворчал Иван, — есть тут у тебя, чем горло промочить? Нехорошо что-то мне. — Вы, Иван Федорович, у хозяйки спросите, наверняка ликер-с у нее найдется, — ответил Смердяков, и проводив глазами тотчас вышедшего вон Ивана, посмотрел на младшего брата, — Скажите, Алексей Федорович, вам братец ваш про меня много рассказывал? Или ничего-с? Алеша смешался, привстал, потом снова присел. Наконец, он взял граненый стакан с водой и стал крутить в руках. — Я понимаю, что ты меня всегда презирал, Павел, — начал он, — и вряд ли тебе будет приятно узнать, что он мне все пересказал, что у вас было. Но поверь, если б я знал, что ты тоже мой…брат. — То что? Это вас, Алексей Федорович, все любят, а вы сами, поди, никого не любите-с. Нас в ваш рай не возьмут-с никого, что ж вам до нас за дело? — Что ты, нельзя так говорить! Всех в рай возьмут, всех, кто захочет. Любить только надо и верить. И к тебе я всегда хорошо относился, и к отцу. Свои же люди, — улыбнулся опять Алеша. Звучало вполне искренне, и в выражении лица лакея тоже что-то изменилось. Взгляд чуть потеплел. — А ведь я зла на вас не держал, Алексей Федорович-с. И на братьев ваших тоже-с. Вы ж не виноваты, что отец у нас такой. Но и не люблю я никого. Только Ивана, а он меня вон как, убить желает-с. Зачем же из петли вытащили меня, а? — Смердяков сидя наклонился вперед, сжав руками колени, — Зачем-с, повторяю? — Не тебе решать, когда умирать время. Жить ты должен, Павел! И отец, видно, тоже. Если ты не веришь, то не верь, однако это так. Нельзя себя убивать. — твердо заключил Алеша, глядя прямо перед собой. — Хороший вы человек, Алексей Федорович, — вздохнул Смердяков, — Наивный больно, но хороший. Может, и есть правда в ваших словах, кто знает. Я теперь уже ничего не понимаю. — Есть правда. Здесь она вся, — Алеша замешкался и достал из кармана пальто потрепанную книжку, — Это Евангелие, все, что мне от старца осталось. Возьми, почитай. Лакей хотел было отказаться, но почему-то взял. Старенький переплет был приятным на ощупь и пах ладаном. — Ты, не торопясь, читай понемногу. А мы к тебе заходить будем, — Алеша похлопал его по плечу и встал, заметив вошедшего только что Ивана. Тот выглядел заметно лучше. — Поправляйся, Смердяков. — Кивнул он, — Увидимся завтра. «Увидимся» — повторил лакей, когда за ними закрылась дверь. На душе было странное для такой ситуации спокойствие. Подумав, он взял книгу, принесенную Алексеем и открыл наугад. Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии.