MISERY

На улице промозгло. Мартовский холодный ветер треплет волосы парня, что уже несколько часов сидит неподвижно, всматриваясь вдаль. Он чувствует, как руки и ноги окоченели от холода, но уходить не торопится. В шумной общей комнате находиться еще хуже, чем здесь. Четыре месяца назад ему исполнился двадцать один год. И, как сказал когда-то давно очень важный для его души человек, он проживает свои лучшие годы. Которые не наполнились тёплыми воспоминаниями и яркими моментами. Хотя они и старались. Они очень старались. Он помнит тот день так хорошо, словно это случилось пару часов назад. Будто и не было этих пустых двух лет в одиночестве. Он всё еще надеется, что вот-вот проснётся. Отойдёт от липкого кошмара и наполнит легкие тёплым июльским воздухом. Всё ещё мечтает открыть глаза и встретиться с серыми. Всё еще верит, что это игры разума и ничего больше. Только четыре коротких, следующих друг за другом выстрела, эхом звучат в голове раз за разом, тыкая в провал. Четыре спуска курка перечеркивающие и без того потрёпанное «до» и «после». Грохот. Ещё большее «до». Грохот. Во взгляде стрелявшего чистое безумие. В серых глазах напротив — заполняющая сердце боль. Грохот. Крепкие руки вжимают в грудь. И вот бы нащупать под толстовкой грубый бронежилет, но там только мягкая кожа. Ещё большее «после». Грохот. Последний выстрел, и стрелка скручивают на пыльном полу. Бьют по лицу вырванным из его же рук оружием. Мужчина стонет от боли, но его губы растянуты в животном, зверином оскале. Арс до мелочей помнит всë. Серые глаза напротив. Тёплые ладони, прижимающие к груди, выступающей самым настоящим щитом, в попытке укрыть. Спрятать. Заслонить собой. Помнит расширенные зрачки, заполняющие всю радужку. Волну оглушающего пожара по собственному телу от вида растянувшихся в успокаивающей улыбке любимых губ. Не менее любимую ямочку на щеке помнит. Помнит, как успокоился. Пока не увидел стекающую струйку крови из правого уголка рта. Струйку убивающую всё, что было, что случилось и ещё только должно было случиться между ними. Забирающую с собой вообще всё. Душу, сердце, надежду. Он до сих пор слышит истошный крик внутреннего ребёнка. Чувствует его панику, боль, страх и разочарование, когда вместо привычных успокаивающих объятий Касалахана, его засасывает в почву. Как сам Кас кривит губы в улыбке, разлетаясь песчинками по ветру, смешиваясь с чёрной пустотой из ничего. Будто и не существовал вовсе. В разуме Арсения непривычная пустота и тишина. Он точно знает, что с поставленным диагнозом еще тогда, так не должно быть, но так есть. Всё это время, что он находится в лечебнице и всё время до попадания сюда. С того самого дня. Даже альтеры его оставили. Хотя один из них, тот, с чьей помощью Арс смог бы отключить себя и перестать существовать, так отчаянно нужен. — Это за моего брата, шлюха. Арсений слышит этот голос каждый раз, когда открывает глаза и отходит ото сна в своей палате с решёткой на единственном окне. Зачем нужны решётки, он не знает. Больных пичкают препаратами до такого состояния, что за полтора года нахождения в стенах психушки он ни разу не видел какого-либо буйства от пациентов. Пальцы, спрятанные в кармане куртки, пробегаются по небольшому прямоугольному свёртку. Он украл его прошлым вечером из медкомнаты, где проходил очередной осмотр. Давно уже хочет это сделать, потому что больше так не может. Не может существовать только в воспоминаниях. Гладить несуществующие волосы, пропуская их через тонкие пальцы. Видеть этот пейзаж. Жить в холодной пустоте внутри себя. Сеня так отчаянно хочет всё прекратить. Закончить. Вычеркнуть себя из этого мира. Из мира, в котором не для кого и незачем больше жить. Он больше не хочет вспоминать тот день, когда всё закончилось. Не хочет вспоминать хрип, сорвавшийся с губ человека, обещавшего всегда быть рядом. Но вспоминает. Каждый раз. Сыплет на зияющую дыру внутри себя соль сам и позволяет это делать чужим рукам. Чужим людям. — Тебя не задело, да? Мне совсем не больно. Чуть-чуть только. Заверяет тихий и спокойный голос. Так уверенно, будто больно, правда, самую малость. Но с губ срывается болезненный стон. Паша кашляет, отхаркивая кровь. Морщится в попытке проглотить, слизать с губ, спрятать. Только бы в зеленых глазах не читался такой открытый животный страх. Он больше всего на свете хочет, чтобы в зеленых изумрудах горел свет. И сейчас с сожалением понимает, что никогда этого не увидит, потому что в его спине четыре пулевых, и минимум одно точно задело что-то важное. Потому что дышать невозможно, обжигающее больно, а в собственном рту, мать его, море крови. В этот раз сухим из воды он не выйдет. — Дышать невозможно. Дай мне минутку отдышаться, котёнок. Я в порядке, слышишь? Это просто царапины. А после заваливается на бок, падая в позу абсолютно неестественную для человека, который чувствовал бы себя в порядке. Арс не помнит, как положил голову Паши на свои колени, но помнит, как стирал назойливо проступающую струйку крови с губ, в абсурдной уверенности, что если она не стечет по коже щеки, затекая в уши — он поправится. — Всё хорошо, всё хорошо, — Паша повторяет, как мантру. Кашляет, выплевывая и захлебываясь собственной кровью, но упорно продолжает шептать. — Всё хорошо, котёнок… Арсений помнит, как в серых льдинках угасал огонёк жизни, так стремительно, словно батарейки вытащили. Как громко кричал, когда обрушилось осознание, что человек в его руках больше не дышит. Его грудь не вздымалась рвано в попытке глотнуть воздуха. Губы больше не кривились, пытаясь отхаркать заполняющую рот кровь. Помнит, как подоспевший Рома прижал два пальца к шее друга в попытке прощупать пульс. А после растерянно смотрел по сторонам. Куда угодно, но только не в зелёные напуганные глаза. Роме чертовски жаль. Рома считал, что это его вина. Недостаточно обезвредил преступника. Отвлекся и не заметил, как тот схватил ствол. Был недостаточно убедительным, когда просил друга надеть бронежилет, прежде чем заходить на склад. Потому что… Пульса нет. Нет жизни. Ничего больше нет. Арс помнит, как водил дрожащими пальцами по остывающим щекам своего мужчины, смотря в застывший стеклянный взгляд, отведенный в сторону. Паша до последнего не хотел пугать, даже когда умирал. — Всё хорошо. Всё хорошо. Всё хорошо. Уже после Арс повторял самому себе и молил, чтобы Рома ошибся. Что он тоже ошибся. Ему хотелось верить, что отсутствие под ладонями стука сердца, а под пальцами тепла, ничто иное как слабость. Паша просто был слишком слаб. Это ведь ничего… Скоро приедет скорая, заберёт его. Пашу прооперируют. Достанут из спины свинец, и всё будет хорошо. Ничего же страшного. Он не мог просто умереть. Не мог. — Всё хорошо. Всё хорошо. Всё хорошо. Ветер разносит по округе шёпот сидящего на скамье парня, гладящего ворс пледа лежащего на коленях. Он представляет, как закручивает волосы своего любимого мужчины, пропускает их между пальцев, лаская. Так же как в парке. В их первую совместную прогулку. Нежно. Едва ощутимо. Всю свою нежность вкладывает в это действие. Всего себя. Тот последний, единственный оставшийся грамм. — Тебя не сложно найти, — тишину нарушает подошедший мужчина в медицинской форме. Привычно хмыкает на отсутствие внимания в его сторону. Привычно заглядывает в пустые, не выражающие ничего глаза. — Пойдёшь? Арсений отвлекается от поглаживания несуществующих волос. Поднимается с холодной скамьи, и следует за мужчиной, прекрасно зная, что сейчас будет. Сердце в груди ускоряет свой ход. Сейчас он снова увидит его. Своего Пашу. Живого. Настоящего. Сеня заходит в знакомый светлый кабинет, где из мебели кушетка, два стула и телевизор в углу. Последний приковывает взгляд больше всего. Опускается на колени перед мужчиной. Стягивает с чужих бёдер хлопковые штаны на резинке вместе с бельем и припадает губами к вялому члену. До встречи каких-то пару минут. Чужие руки зарываются в волосы на макушке, накручивают на пальцы пряди, чтобы после самостоятельно натягивать влажный горячий рот на член. Всё началось в ноябре прошлого года. На День рождения Арса. К нему подошли два работника психбольницы с просьбой следовать за ними. Всё как обычно. Ничего нового. Нормальная практика. Однако вместо кабинета, где берут анализы и осматривают состояние, его привели сюда. Закрыли дверь на замок и уставились, пошло разглядывая. Если бы тогда он был в себе, то наверное, чертовски сильно испугался бы. Он бы кричал и просил о помощи. Но в тот день с губ не слетело ни крика. Ему было всё равно. Он не почувствовал ни одной эмоции. Они давно перестали существовать и наполнять его. — У тебя же сегодня День рождения, да? — нервозность Антона выдает мандраж рук. — У нас есть для тебя подарок. Арсений кидает на собеседника вопросительный взгляд, не особо понимая, о каком подарке идёт речь, и почему его вообще подготовили. Евгений возится у телевизора, подключая устройство, похожее на адаптер для флешки, а после включает. Звук заполняет пространство, и Арс готов поклясться, что чуствуется даже запах того дня. Разве может мертвое сердце болеть и разбиваться на тысячи и тысячи осколков? А оно ведь болит. Разбивается. Каждый раз, когда ему включают запись. — Мам, смотри-и. Два голубка наших танцу-уют. Такие милые же, да? Сеня помнит этот голос. Голос приезжающего каждый месяц друга. Он помнит и день с видео. Они гуляли по парку и услышали красивую музыку скрипки. Рядом с играющим мужчиной кружится в танце несколько пар. Смеются. Целуются. Наслаждаются компанией. Паша сжимает ладонь в своей и шагает в толпу, намереваясь сделать тоже самое — потанцевать, насладиться. А дальше — настоящее волшебство. Нежное. Волнующее. Они танцуют так, будто рядом никого не существует. Словно эта скрипка играет только для них. Так и было. Арс помнит как внутри груди сладко ныло теплом, а из глаз то и дело норовили упасть слезы от счастья. Он по-настоящему счастливый девятнадцатилетний мальчишка, которому наконец-то показали, что такое забота и трепет. Мальчишка, которому еще только стоит научиться жить. На ладонях каждый раз фантомные вспышки чужих любимых пальцев, сжимающих так крепко и трепетно. На губах его губы. Три невинных прикосновения. Три поцелуя равные трём словам — всë будет хорошо. Как там говорят, бабочки в животе? Арс тогда именно их и чувствовал. И хотел бы запомнить это щекочущее чувство, но и его забыл. — Понравилось? Вновь подаёт голос Антон, когда видео заканчивается. Он внимательно наблюдает за мальчишкой, впервые за время нахождения в стенах больницы показывающим хоть какую-то эмоцию. — Да, — дрожащим голосом отвечает Арс. В зеленых, давно потухших глазах стоят слёзы. — Можем показать еще раз, но нужно будет заплатить. Впервые за это время голос подаёт Евгений. Мужчина обходит омегу со спины и прикуривает сигарету. Платить Арсу нечем. Всё, что у него есть — казенная одежда и истерзанная душа. — У тебя есть задница и рот, — хмыкает Антон, складывает руки в карманы и облокачивается на выкрашенную синим стену. — Ты нам даёшь себя, а мы тебе, в качестве благодарности, включаем видео. Никакого насилия, избиений или унижений. Всё по обоюдному согласию. Идёт? Сделка бредовая и глупая. Обоюдное согласие вряд ли действительно обоюдное. Мужчины знают об этом, и до конца не уверены в том, что мальчишка согласится. Однако в тот момент, на этом рубеже собственной жизни, Арсений готов на что угодно, только бы дали посмотреть запись ещё раз. Он пойдёт на всё, только бы увидеть живого, прижимающего к себе и дарящего тепло Пашу. Если нужно раздвигать ноги или брать чужой член в рот, он и раздвинет, и возьмёт. — А ты чё? Запыхавшись, Антон обращается к сидящему на подоконнике другу. Тот курит вонючие сигареты. Смотрит в окно и, кажется, даже не слышит пошлых шлепков и сорванных выдохов. Вид делает, будто это его не возбуждает. Но это возбуждает. Евгений с пятнадцати лет понял и принял свою ориентацию, а этот мальчишка… Заводит до звездочек перед глазами с самого первого дня, стоило ему только появиться здесь. Женя долго смотрел, думал, размышлял. В своё дежурство всегда присматривал за Арсением, никому не позволяя этого делать. Быть рядом с ним почти каждый день, ловить его взгляды, случайные разговоры с другими пациентами и вид делать, что он просто медбрат, было сложно. А после он нашел это видео в соцсети, наткнувшись на блог пацана, приезжающего к зеленоглазому и… Предложил другу совершить сделку, о которой должны знать только трое. Волновался, что друг покрутит пальцем у виска, назовёт придурком, но друг согласился. Сейчас понимает, что лучше бы не делал этого. Или сделал, но как-то иначе. Хотя бы в одиночку. — Не хочу. Евгений устало проводит ладонями по щекам, растирая и смахивая ненормальное наваждение. Ему хочется. Хочется войти в горячее тело. Хоть раз услышать настоящий стон наслаждения. Увидеть в глазах пожар от желания. Ему вставляет. Вкатывает. Размазывает. Он просто смотрит и понимает — аут. Видит Антона, пристроившегося сзади, и его на куски разрывает. В мясо от этих выкинутых фрикций. В щепки от впившихся в ягодицы пальцев. С каждым разом больше, больше и больше. Глубже в этот пиздец. Он ему нравится. И он — не псих. Не пускает слюни. Не буянит. Не оправдывает свой диагноз, поставленный за стенами больницы. Он — нормальный. Адекватный. Просто душой мёртвый. Евгений знает, что трепетно обнимающий угловатого мальчишку мужчина с того видео, его альфа. Его истинный. Он знает об истинности ничтожно мало, потому что сам не являлся представителем расы альф и омег, но в курсе, что смерть одного из — смерть для обоих. Для оставшегося — долгая и мучительная. Евгений думает, что у них, наверное, была любовь до дрожи в коленках. Он завидует и огорчается. Нечестно ставить потерю в противовес счастью за полученный шанс встретить свою родственную душу. Женя смотрит на то, как медленно угасает самый красивый пациент этого убогого места, и верить в это сам себе запрещает. Не может быть жизнь настолько ебанутой и больной. Настолько ранящей. — Черт, — выдыхает Антон, покидая тело мальчишки. Снимает с себя презерватив, откидывая в мусорное ведро у двери, и возвращает штаны вместе с бельем на место. — Гандон порвался, прикинь. Ты смотри, если залетишь, абортируем тебя. Последнее летит в сторону Арсения. Тот молча натягивает на колени хлопковые штаны и, игнорируя вытекающую из заднего прохода чужую сперму, пачкающую одежду, подбирается к невысокой тумбе. Замирает в нескольких миллиметрах от телевизора и терроризирует выключенный экран взглядом. Кажется, даже не дышит в этот момент. Антон хмыкает, думая, что пацан реально больной. Мнётся некоторое время, но запускает видео. Заработал ведь. Из динамиков доносятся голоса, шум листвы и мелодия скрипки перенося, пробуждая давно забытое тепло внутри груди. Сеня жадно смотрит на снующих туда-сюда людей в танце. На себя и Пашу со стороны. Смотрит с голодом, будто в первый раз видит. Тянет подрагивающие пальцы к картинке на экране, проводя по силуэту, который никогда не оживёт. И всем сердцем мечтает, чтобы время повернулось вспять. Только бы оказаться опять в том дне, когда всё закончилось. И поступить иначе. Он бы ни за что не вышел из дома, не покинул бы тёплую постель. Это бы спасло, уберегло. Пусть бы преступников не нашли. Пусть бы искали ещё какое-то время. Но он был бы в безопасности. Паша бы остался жив. Только время не обернуть. Сделанного не изменить. Он уже всё испортил. Разорвал. Уничтожил. Своими действиями, поступками. Он виноват. Так сильно виноват, что именно он должен был понести наказание. Только за его ошибку расплатился другой. А он до сих пор существует. Ради чего? Для чего? Телевизор гаснет слишком рано. Видео еще не закончилось. Арсений знает. Хмурит брови, поворачивает голову в сторону стоящего рядом Антона и требует: — Включи! Первый раз за два года что-то требует. Голос звучит непривычно. Надломлено, но громко. Это его плата. Он им тело, они ему видео, но… Осекается, глядя на ноги, свисающие с подоконника. Рядом маячит пульт от телевизора. Арсений поднимается с колен, быстрым шагом направляясь к сидящему на окне мужчине, рукой сразу заползая под резинку штанов. Пальцы сжимают бархатистую шляпку эрегированного члена. — Я не хочу тебя. Не сегодня. Евгений перехватывает запястье, топя в себе острое желание продолжения, и уводит её в сторону, а Арс поднимает недоуменный взгляд на мужчину. То, что только что сжимали его пальцы, не похоже на «не хочу». Сеня в первый раз смотрит так открыто и внимательно. Смотрит и зависает от увиденного. Серые чистые напряжённые льдинки. Такие же чистые, без каких-либо вкраплений или иного цвета. До одури знакомая серая радужка с белоснежным белком засасывает в себя, словно в водоворот. Мужчина поджимает губы, но под щетиной не проступает ямочка. — У тебя его глаза. Констатация факта. Евгений знает. Он знает всё об Арсении и о Паше. О том, что родители скинули с плечей как балласт. Знает о школе. Об изнасиловании. Знает, что тех, кто сломал жизнь мальчишке, упекли за решетку. Он знает всё. Не понимает только, отчего Паша под пули кинулся без бронежилета. И искренне сожалеет, потому что у парня должно было остаться хоть что-то тёплое, светлое и родное. Но ему оставили только пожирающую тоску. — Включи. Повторяет зеленоглазый, не отрываясь от серого льда. — Я тебе кое что принес. Посмотри. Евгений достает из нагрудного кармана бейдж. Открывает держатель. Вытягивает сложенное вдвое фото, вырванное из удостоверения, без труда обменянное на пакетик мета ещё вчера, у одного из товарищей, по удачному стечению обстоятельств оказавшемуся сослуживцем Павла. Под вопросительный взгляд друга тянет мальчишке, внимательно наблюдает за реакцией, от которой до перехватывающего дыхания больно. Пальцы зеленоглазого медленно-медленно разворачивают фото, а после и вовсе начинают мелко подрагивать. Арсений тянет к губам фото. Целует. По щекам потоками скатываются влажные дорожки. Он наконец-то выражает что-то большее, чем ничего. От этого поведения становится самую малость, но легче: мальчишка ещё может чувствовать. В него ещё можно вдохнуть жизнь. И вместе с этим приходит острое разочарование от принятия факта, насколько сильно он зависим от своего давно умершего альфы. — Спасибо. Спасибо. Спасибо… Как обезумевший шепчет зеленоглазый, раз за разом прикасаясь губами к фото. Спешно вытирает блестящие от слез щеки, стараясь не намочить, не испортить клочок бумаги. — Жень? Антон, стоящий всё это время в стороне, вопросительно смотрит в спину мальчишке, не особо понимая, что творит его друг. Если фото найдут, то начнут рыть. А если начнут рыть, то прикроют все свободные кабинеты. Соответственно и «свиданки» проводить будет негде. Евгений хочет другого. Чтобы они больше не трогали покалеченного парня. Потому что это неправильно, мерзко, абсурдно. И если поначалу бодрило, заводило до чёртиков, то сейчас теряет всякий смысл. Евгений проникается к душевной боли и пустоте внутри Арсения и не хочет, чтобы та продолжала расти. Больше не хочет. Ему хочется надеяться, что Арс больше не пойдет за ними. Потому что, если бы хоть раз сказал «нет», они бы огорчились, но упрашивать не стали. Не насильники же. Мужчина больше не хочет, чтобы мальчишка раздвигал ноги ради встречи со своим любимым человеком, и убеждён, что тому хватит фото. Евгений хочет помочь прийти в себя. Наполнить лёгкие жизнью. Вывести его из этих стен. И пусть он не Павел, но, во всяком случае, он постарается сделать всё от него зависящее. — Спрячь куда-нибудь. Если найдут на вечернем досмотре — заберут. — Что мне нужно сделать в качестве благодарности? Арс вытирает припухшие от слез глаза, прячет согнутое пополам фото в ладони, прижимает его к груди и смотрит на мужчину в ожидании ответа. — Ничего. А теперь иди, скоро ужин. Приведи себя в порядок, — Евгений кивает на подсохшее пятно в районе бедра. Спрыгивает с подоконника и подходит к двери. Несколько раз щёлкает замок. — Договорились? Арсений замирает взглядом на обшарпанной двери, впитывая слетевший с губ вопрос. Договорились-договорились-договорились. Серые глаза, слово-паразит его мужчины, озвученное чужим голосом. Он опять умирает. Опять падает. В который раз? Сколько ещё это будет продолжаться? Когда дверь за мальчишкой закрывается, Евгений в очередной раз закуривает. Выпускает струйку сизого дыма в сторону друга и просит: — Больше не будем его трогать. — Влюбился, что ли? — Просто не будем. Хреновая была затея с самого начала, Тох. Завтра. Женя начнёт помогать ему завтра. Напарник кивает, соглашаясь, хоть и не особо рад положению дел. Трахать зеленоглазого нравится. Пусть он лежит как бревно, никогда не стонет и голоса не подаёт, но внутри так жарко, узко и горячо. Как никогда не было в собственной жене. Арсений смотрит в огромное окно гостевой комнаты, провожая солнце, и знает, что это их последняя встреча. Красный багряный закат тянется по небу, словно кто-то краски разлил. Словно это струйка крови, стекающая с губ, которые совсем недавно так жадно целовали. Пальцы в кармане куртки оживают. Проходятся по тонкой коробочке с лезвиями. Перепрыгивают на скомканное фото. Фото как глоток свежего воздуха. Как очередной толчок. Ловит себя на каком-то сомнении, и воспоминаниях некоторых дней после случившегося. Изменилось бы что-то, если бы он тогда остался с Мариной? Арсений помнит, как отец без приглашения ворвался в чужую квартиру. Как, не обращая внимания на крики девушки, зашёл в комнату. Как смотрел на него, поднимая с постели так нагло и грубо. Марина пыталась остановить отца. Она громко кричала, доказывая, что он не имеет права. Что Арс не его собственность. Но замолчала, когда зеленоглазый окинул ее пустым взглядом, оделся и сам вышел из квартиры. Тогда ему казалось это правильным. Марина потеряла лучшего друга. Частичку своей семьи. И переживала утрату не менее болезненно. Хотя бы потому, что Пашу знала гораздо дольше. А Сеня олицетворение хаоса, разрухи и боли. Он — обуза. Ничто лежащее бездумно днями на кровати, глядя в одну точку. Своим поведением он убивал её ещё больше. Он хотел, чтобы хотя бы кто-то жил, а не существовал. Кто-то из них троих должен был прожить счастливую жизнь, наполненную путешествиями, любовью, новыми открытиями и переменами. Он позволил увезти себя домой. Туда, где мог существовать из ничего. Туда, где этого требовали от него с самого начала. Быть никем. Пустым местом, в котором ни эмоций, ни желаний, ни потребностей. Поначалу Константин был рад, что сын, наконец-то, вернулся. Молчал как и раньше, не перечил. Скоро ему надоело видеть рядом с собой куклу, которая не представляет собой ничего, кроме пустоты. А после, когда вернулся домой раньше положенного, и увидел, как его ребёнок сидит на бедрах голого незнакомого парня, в руке сжимая член второго, а во рту — третьего, он всё же понял. До конца осознал, что перед ним всё это время был живой человек со своими эмоциями, мечтами и целями. Человек, который пытался почувствовать себя полноценным. Когда вспомнил лица тех троих — убедился окончательно. Один с серыми глазами. Второй с ямочкой на щеке. Третий с небольшим шрамом над бровью. Его сын будто в них троих увидел одного единственного. Его сын был живым человеком, которого он и все остальные стремились сломать. Тогда стало по настоящему страшно. От самого себя. От окружающих. От жены, которая за всё время нахождения сына дома ни разу не посмотрела в его сторону. Будто он приведение. Отец отправил Арса на «отдых» в больницу спустя три месяца после возвращения домой, наивно полагая, что всё это временно. Пообещал забрать через месяц. А он как-то перерос в полтора года. Арсению всё равно, где заживо гнить изнутри, покрываясь толстым слоем пыли и паутины. Умирать каждый раз, когда приезжает Дима с родителями, или Марина с Ромой. Не имеет никакого значения — спать в своей комнате дома или в белой больничной. Не имеет никакого значения, что будет с ним дальше. Если бы не пошел за отцом, узнавшим адрес и приехавшим в пустую без Паши квартиру через пару недель после его похорон, за сыном, что-то бы изменилось? Похороны… Он их пропустил. Не хотел видеть, как гроб с любимым опускают в холодную землю. Потому что прыгнул бы следом. А может стоило? Чтобы и его засыпало чёрным песком. Единственная сидящая в голове вот уже два месяца мысль кажется правильной. Он два месяца грезит тем, что когда-нибудь это сделает. Нужно было только дождаться правильного момента, дойти до этой точки кипения. И он дошел. Вчера. Когда открыл глаза, вспоминая о разговоре с недавно приезжавшими Мариной и Ромой. Они поженились. Они ждала ребенка. Вчера Арс понял, что больше не испытывает ненависти к Роме. Злость потухла давно, но четкое осознание пришло только вчера. Не Рома виноват в смерти Паши. Касалахан сообщивший уроду номер не виноват тоже. Единственный, кто по-настоящему виновен — он сам. И это послужило спусковым крючком. Арсений спокоен за Диму. У него тоже всё пришло в порядок. Смерть Паши подкосила даже его. Друг четыре раза переносил дату свадьбы, считая, что торжества не должно быть. Не тогда, когда лучший друг умирает от боли внутри себя. Свадьба состоялась только в этом году. Арс не испытал особых эмоций от новости, но уверен — то, что кольнуло внутри при виде Димы в свадебном костюме, было счастье. Ужин проходит скомкано. Аппетита нет. Но Сеня знает, что если не съест свою порцию, его закроют в карцере. Это не входит в планы. Сегодня он должен закончить собственные метания. Освободить себя и остальных от своего присутствия. Сегодня. Проверка проходит без происшествий. Хотя бы потому, что комнату досматривает Евгений. Досмотром назвать сложно. Мужчина мажет взглядом по стенам. Заглядывает для вида под кровать. Встряхивает матрас. И уходит. Когда дверь лязгает, в коридоре тухнет свет, и слышится громкое «время спать», коленки Арса начинают дрожать. В горле пересыхает от волнения, и сбивается дыхание. Все это напоминает, как если бы он пробежал несколько километров без остановки, а после сотню раз присел. Но он берёт себя в руки. Тянуть больше нельзя. Арсений поднимается с кровати. Проходится взглядом по своему убежищу и тихо выдыхает, нормализуя дыхание. Он упорно не понимает, почему так сильно колотится сердце, почему беспокоится, если перед сном вводят лошадиную дозу успокоительного, но оставляет попытку понять. Уже скоро препараты подействуют, и он уснёт. Нужно сделать это раньше. Забившись в темный угол, достаёт из упаковки одно лезвие. Острая сталь тут же отдаётся болью, разрезая кожу. Сеня сглатывает комок горечи и сожаления к самому себе, прикладывая острый конец лезвия к сгибу локтя. Несильно нажимает, замечая проступившие капельки крови. Больно и страшно. Страшно собственноручно отнимать у себя жизнь. Страшно от неизвестности, что будет потом. После. Но, если это необходимо для того, чтобы снова быть рядом — он сделает. Арс не хочет, чтобы страх взял верх над его разумом, мешая сделать задуманное. А потому закрывает глаза, выдыхая через нос, и резко ведёт лезвием вниз по руке, останавливаясь у запястья. Он не знает, как правильно резать. Слышал краем — главное вдоль. Так и сделал. Острая, жгучая боль, приходится по сознанию, а громкий стон едва сдерживается за поджатыми губами. Нельзя нарушать тишину. Привлекать к себе внимание ночного дежурного нельзя. Никто не должен услышать, увидеть, как кровь потоком хлещет из рассечённой руки, пропитывая одежду. Как стекает на пол, разливаясь кривой лужицей под ногами. На вторую руку сил не хватает, но Арс понимает, что и одной будет достаточно. Никто не зайдет в палату до утра. Не потревожит его ночью, а на утреннем обходе будет уже поздно. Слишком поздно. Рука постепенно начинает неметь, покалывают кончики пальцев. В голове шум, а тело наполняется слабостью. Он сделал всё верно. Он молодец. Он справился. Ему больше не страшно. Уголки губ впервые за долгое время растягиваются в улыбке. В нос ударяет знакомый запах. Запах чёрного неба перед надвигающимся ураганом, заполняя собой легкие. У его урагана есть имя. И имя ему — Паша. Он наконец-то чувствует его. Видит. Серые льдинки. Добрые, родные, так горячо любимые. Сеня чувствует на своих плечах его руки. Сжимающие, притягивающие к груди. На шее остаётся горячий поцелуй, перемещающийся под скулу, мелкими поцелуями-укусами. Волнующие и такие нужные. Важные. Из груди вырывается тихий-тихий наполненный удовольствием стон. — Пашенька… Арсений ладонями обвивает шею и подаётся ближе, вжимаясь в любимую грудь. Там не стучит сердце. Да и не важно. Потому что в собственной груди стука тоже уже не слышно. — Что же ты наделал, котёнок? Тянет едва слышно, невообразимо нежно, как может только Паша. — Я невозможно скучал по тебе. Голос звучит надрывно и вместе с тем ужасающе тихо. Так тихо, чтобы услышал только один. Паша улыбается. Молча обещает, что не будет ругаться, в руке сжимая «раскрытое» запястье. Целует в открытый участок, забирая на себя всю боль и страх. Все годы проведённые без него в пустоте и одиночестве. Слизывает всё вместе с кровью. Больше не будет плохо и больно. Больше не нужно скучать. И пропасти больше нет. Они наконец-то вместе. — Как и я по тебе. Очень сильно скучал, мелкий. Никому больше не отнять его Пашу. Ни людям, ни обстоятельствам, ни даже смерти. В эту минуту Арс чувствует себя самым счастливым человеком в мире, потому что боль отступает. Он рядом с тем, в ком растворился. В его океане, рядом с которым опять чувствует себя в безопасности. Кошмары не могут сниться вечно. Он наконец-то просыпается.