Страна которой нет

Петербург 8 августа. Вторник.       Сегодня в 6 час. вечера приехали, с приключениями и муками, с разрывом поезда. Через два часа после приезда у нас был Борис Савинков. Трезвый и сильный. Положение обрисовал крайне острое. Вот, в кратких чертах: у нас ожидаются территориальные потери. На севере — Рига и далее, до Нарвы, на юге — Молдавия и Бессарабия. Внутренний развал экономический и политический — полный. Дорогá каждая минута, ибо эти минуты — предпоследние. Необходимо ввести военное положение по всей России. Должен приехать (послезавтра) из Ставки Корнилов, чтобы предложить, вместе с Савинковым, Керенскому принятие серьëзных мер. На предполагающееся — через несколько дней — Московское Совещание Правительство должно явиться не с пустыми руками, а с определённой программой ближайших действий. Твёрдая власть.       Дело, конечно, ясное и неизбежное, но… что случилось? Где Керенский? Что тут произошло? Керенского ли подменили, мы ли его ранее не видели? Разрослось ли в нём вот это — останавливающееся перед прямой необходимостью: «взять власть», начало, я еще не вижу. Надо больше узнать. Факт, что Керенский — боится. Чего? Кого?

из дневника Зинаиды Гиппиус. 1917 г.

9 августа 1917 года, Петроград.       Тускло светило солнце, вот-вот должна была начаться гроза. Георгий шел по Литейному, внимательно вглядываясь в номера домов. Он бывал здесь всего пару раз, а с марта многое переменилось. Нет, на стенах все также висели красные тряпки — правда, уже поблёкшие и запылившиеся. Но сам город… Замусоренные улицы, похоже, не чистили с самой зимы, весь город как-то потускнел, стал грязным и заросшим.       Публика тоже изрядно переменилась. Поубавилось извозчиков, чистой публики вовсе было не видно, зато откуда ни возьмись появились скрюченные, обношенные людишки, как тараканы, воровато снующие между домов, пугливо озираясь. На их фоне, даже агитаторы-комиссары, встреченные им на вокзале, теперь не казались столь уж отвратительными. А солдаты? То тут, то там, они встречались группками, и при виде их Георгий с трудом подавлял желание громко, на всю улицу выматериться. Нет, в Пскове, конечно, тоже дисциплина оставляла желать лучшего, но здесь… Честь ему никто и не думал отдавать, что, впрочем, стало и не обязательно, но выправка, но хоть какое-то подобие дисциплины. А пьяные солдаты, нагло сплëвывавшие в сторону проходящего офицера, солдаты в обнимку с девками, или громко горланящие похабные песенки? И, хуже всего, так было во всём Петрограде.       Нет, ему определённо не нравилось то, во что превратилась его страна. И если раньше он скептически относился к свободе, равенству и прочей чепухе, о которой так любили разглагольствовать юнцы в гимназической и студенческой форме, но теперь был просто уверен — России нужна сильная, твёрдая рука.       Город тоже наблюдал за ним, и мнение составил столь же нелестное. Прохожие с неприязнью косились на его шинель с золотыми, еще дореформенными вензелями на подполковничьих погонах, на новый китель и алый эмалевый крестик Владимира у воротника. Весь его вид выдавал в нем «штабного». Женская часть мельком про себя отмечала, что не будь на офицере этой унылой старорежимной формы, он был бы даже красив — черные волосы, тонкие подкрученные усы, быстрый живой взгляд, шрам над бровью — такому бы в синематографе играть, был бы кумиром публики.       А подполковник Георгий Мальцев, даже не подозревая об упущенной карьере актера, наконец нашел нужный дом, выделявшийся среди прочих ребристым фасадом и резными, плетëными балконами, столь модными в прошлом веке. Почти с радостью он потянул ручку двери (швейцаров вот уже полгода нигде не было) — прогулка по городу победившей свободы ему изрядно надоела. В подъезде его ждал новый, еще менее приятный сюрприз. Прямо на неосвещенном лестничном проеме расселись штук пять-шесть матросов, о чем-то весело пересмеивающиеся и безбожно чадящие самокрутками. На вошедшего они почти не отреагировали, но стоило тому подойти ближе, как один, самый тощий, поднялся и вразвалочку подошёл, как бы ненароком сунув руку в карман. Тут уж Георгий дал волю гневу.        — Это, что так-к-кое! — рявкнул он, так, что матрос отпрянул — Смир-рно! Что молчите, мать вашу, перед вами офицер! Встать!       Матросня от такого напора опешила, а он продолжал напирать.       — Устав не знаете! Да я вас… — он слегка, в полсилы двинул ближайшего по скуле. По опыту общения с комитетскими было проверено, что чернь лучше всего понимает грубую силу. Подействовало, все пятеро вытянулись по стойке смирно, сняли бескозырки, а тот, у которого на скуле багровел след от кулака даже громко, по старорежимному произнес:       — Извините, ваше высокобродь, темно, не заметили, — слова были правильные, вот только голос Мальцеву крайне не понравился — чувствовалось, что внушение подействовало не до конца. Ну да и черт с ним. Были дела и поважнее.       Наконец поднявшись по лестнице, он нашёл нужную квартиру. Посмотрел на часы — от назначенного времени прошло два с лишним часа. Тяжело вздохнув, Георгий громко постучал условленным образом — два коротких, три длинных.       Дверь открыли на удивление быстро. Немолодой господин в роскошного вида потëртом пиджаке быстро выглянул за дверь и, увидев офицера, кивнул.       — Входите быстрее, долго вы, однако.       Стоило офицеру зайти, как хозяин дома тут же плотно закрыл дверь и защёлкал замками. Без приветствий, расспросов о проделанном пути и прочих приличествующих вещах, даже не дав снять шинель, Мережковский повёл его в гостиную.       «Даже не проверил. Тоже мне, заговорщики выискались» — подумал Мальцев, все больше разочаровываясь в этой затее. Если всё организовано так глупо, то где гарантии, что завтра об их затее не напишут все столичные газеты?       Гостиная была непримечательной. Большой стул, венские стулья, рояль, пара странных картин непонятного содержания. Внутри семеро. Молодая особа, наверное, хозяйка дома, сидела в дальнем краю комнаты, пятеро — вокруг стола и ещё один — спиной к дверям, так, что лица было не видно. Мальцев быстро огляделся. В глаза сразу бросилась карта, судя по всему, Петрограда, рядом — множество каких-то листков, отпечатанных на машинке и несколько конвертов.       Люди за столом были тоже примечательны. Тот что сидел с края стола, был пухлым, краснолицым, с быстрыми бегающими глазами, одежда обычная, не сильно какая особая. Его сосед, капитан третьего ранга, был черноморцем, вон какой загорелый, слева от него два штабс-капитана — эти вовсе неприметные, зато последнего Георгий узнал сразу. Сам генерал Крымов, эффектный, четкий, исполнительный, прославившийся своей храбростью. Про него часто говорили с презрением, вспоминали его беспринципность, предательство царя, и склонность к карьеризму, но одного отнять у него было нельзя — в третьем кавалерийском его уважали.       — Ну наконец-то, — пробасил тучный господин, доставая из кармана часы — Условлено же было, в 12, а вы… — Сдерживая раздражение, Мальцев произнёс:       — Прошу простить. Нынешние поезда совершенно несносны. В Луге простояли, наверное, не меньше трёх часов. Черт бы побрал этих revolutionnaires.       Эти слова почему-то не понравились толстяку, но это было неважно; Григорий оглядел комнату ещё раз и теперь смог рассмотреть человека, стоявшего у окна. Среднего роста, в столь популярном у тыловых полувоенном френче, с чуть грубоватыми чертами лица и стальным, пронизывающим насквозь взглядом. В нём было что-то хищное, звериное, неприятное, но завораживающее. И говорил он не как другие, каждое слово было легким, пружинистым, но сквозь это чувствовалась сила.       — Георгий Константинович Мальцев, так, кажется? — спросил он, вертя в руках какую то карточку, — Подполковник, службу исполняете при Ставке Северного фронта?       — Да, всё верно, — в словах не было ничего такого, что могло напугать, но все же голос пробирал до мурашек. — А с кем имею честь?       — Савинков. Борис Викторович. С семнадцатого июля — исполняющий обязанности управляющего военным министерством. Скажите, это правда, что вы бежали из плена после окружения под Танненбергом?       Так вот значит какой он, этот Савинков…       — Так точно, — и уточнил, чуть скривив губы, — А вы, стало быть, читали моё личное дело?       Савинков проигнорировал его вопрос и, обращаясь к присутствующим, произнёс;       — Что ж, отлично, теперь все в сборе. Вы все уже успели познакомиться, так что в представлении нуждается лишь подполковник Мальцев, он здесь от генерала Клембовского. Колокольцев, — Савинков указал на высокого, подтянутого офицера. — Представляет здесь генерала Деникина, Штейнер тут от генерала Корнилова. А это мой коллега и член Временного правительства — Чернов Виктор Михайлович. Ну и, наконец, наша гостеприимная хозяйка, светоч поэзии, Зинаида Николаевна Гиппиус. А, да, чуть не забыл нашего юного друга, — он указал на черноморца. — Капитан третьего ранга Вебер, он здесь представляет адмирала Колчака.       Офицеры протянули руки для приветствия, Чернов ограничился кивком, а Савинков, уже с папкой в руках, поторопил:       — Ну же, что стоите, у нас мало времени.       То, о чём пошла речь, жестоко опровергло его мнение о неорганизованности заговора. План был, причём, довольно толковый. Как оказалось, связь с лояльными подразделениями налаживалась уже больше месяца, они — Савинков и Корнилов — всё подготовили и рассчитали. Удар будет нанесен в момент большевистской манифестации. Ситуацию в Петрограде обеспечат Крымов с его туземной дивизией и старые участники боевой группы. На юге будут действовать георгиевцы и сводные группы офицеров. Также — в Москве, но там обстановка спокойнее и может обойтись без кровопролития. Эта часть плана вопросов не вызывала.       Дальше пошли схемы, списки городов, сёл и станций, где большевики не имеют власти, огромный перечень ключевых складов, перечень наиболее опасных — и потому подлежащих уничтожению — большевиков и анархистов, предполагаемые шпионы. Работа была проделана просто колоссальная. Споры возникли вокруг численности верных солдат. Крымов заявил:       — Мои горцы пойдут все как один, можете не сомневаться. И ваших интеллигентских мерехлюндий у них нет, им безразлично кого резать. Назовите день и, считайте, город ваш.       Поскольку Мальцев сидел рядом с генералом, то счёл нужным говорить следующим:       — Вам, Александр Михайлович, конечно, повезло, но у нас столько верных инородцев нет, уж извините, — он на секунду умолк, прикидывая, и продолжил. — Мы с моим начальником как раз посчитали: если даже собрать сводное подразделение из офицеров, георгиевских кавалеров и казаков, наберется едва ли один боеспособный полк. А вы нам предлагаете распылить все эти силы по железнодорожной ветке от Могилёва до Петрограда?       Савинкова эти слова не удивили, напротив — он, кажется, был доволен, хотя голос оставался все таким же спокойным и уверенным.       — Георгий Константинович, для этого и придуманы «приоритеты», — он указал на пачку конвертов, лежащих на крою стола. — Здесь перечислены объекты в том порядке, в каком у нас есть необходимость. И, по пунктам, соберете батальон, займете ключевой объект под номером один, и дальше по вашим силам. Это касается всех вас, господа.       Как оказалось, не только у них, на Северном фронте, была такая ситуация, из всех присутствующих не жаловались только Крымов и черноморец, но у последнего были свои поводы для недовольства. Оказывается, адмирал Колчак все еще лелеял идею десанта в Константинополе и поэтому его представителю было поручено просить оставить подразделения для планируемой операции. Спор затянулся, наконец даже хладнокровный Савинков стал выходить из себя.       — Так вот, я вам, Вебер, и говорю, — повысил он голос и подошел вплотную к столу. — Сейчас нам будут критически нужны ваши георгиевцы, они по-настоящему боеспособны и сохраняют подобие дисциплины. К концу августа они должны быть готовы к отправке на Киев и Харьков. А дальше берите хоть Константинополь, хоть Париж, если живы останемся…       В дверь постучали. Все смолкли, а Вебер, впечатленный словами о смерти, даже потянулся к кобуре. Стук повторился.       — Спокойно, — произнёс Савинков, медленно отходя к окну. — Дима, сходи открой.       Мережковский снова отправился к дверям. В комнате повисла гнетущая тишина. Через минуту в гостиную ввалился давешний матрос. Тяжело дыша, он сообщил:       — Борис Викторович, беда — Керенский… Его машина у подъезда. Серый его отвлекает, но не больше пары минут. Офицера́м нужно уходить… — С секунду все молчали, затем Гиппиус, за все время не произнесшая ни слова, затараторила своим высоким, но на удивление приятным голосом:       — Скорее уходите. Через чёрный ход, быстрее, быстрее, господа. У вас мало времени. Если он вас здесь увидит, считайте, всё пропало.       Все вскочили. Чернов с неожиданной для его пропорций скоростью первым вылетел из комнаты, за ним — остальные. Хозяева в спешке стали расставлять стулья, приводить все в такой вид, в котором положено быть комнате. Мальцев замешкался в дверях, глядя, как Савинков убирает со стола кипу листов и схем, сворачивает карту и запихивает всё это в саквояж. Наконец он справился с этим, огляделся.       — Что же вы, поторопитесь, гражданин полковник, — с усмешкой процедил он. — Меня можно не ждать, вся суета только из-за того, чтобы Керенский не увидел здесь столько офицеров, да еще и на неофициальной встрече. По этому вас здесь быть не должно. Или непременно желаете познакомиться с героем революции?