Судьба неизбежнее, чем случайность

      Впервые он увидел её на фестивале фейерверков в начале августа. Тогда они с братом вальяжно шли вдоль торговых лавок, а за ними, как свита, на почтительном расстоянии следовали их люди. Все настороженно, с интересом рассматривали королей Роппонги, и он без труда считывал страх даже в тех, кто следует за ними не первый год. Не то чтобы годы в банде под началом братьев Хайтани помогали обрести уверенность перед ними, скорее наоборот — с каждым днём все рассказы об их жестокости переставали быть бесформенными байками, приобретали очертания и вполне узнаваемые лица — у жестокости были поразительно бездушные лиловые глаза. И Риндо бы соврал, если бы сказал, что ему это не нравилось. Плотный поток людей расступался перед ними, как толщи льда под ледоколом, пока девушка с волосами цвета обожженного дуба о чём-то увлечённо беседовала с продавцом сувениров, и было видно, что покупать она ничего не собирается. Он ещё подумал, как это странно — о чём можно с таким жаром спорить с сухим стариком, у них ведь разница лет в шестьдесят, а то и больше.       Их процессия притормозила у прилавка со сладостями, как раз напротив лавки, в которой седовласый высокий старик торговал искусно расписанными им масками. Присмотревшись к этой невыразительной фигуре, Риндо заметил, как в пылу беседы тот стремительно наполнялся жизнью. Голос его становился твёрже, буквально звенел в воздухе, глаза горели, и казались до того выразительными, будто принадлежали не ему вовсе, а молодому юноше. Разговор девушку не утомлял, и создавалось впечатление, что пришла она сюда только для этого. Даже не оборачивалась посмотреть на пестрящую улицу, украшенную резными гирляндами и фонариками, не ловила потрясающие запахи, исходящие от прилавков со всевозможными лакомствами. Перешёптывания вокруг её почему-то не интересовали, словно убеждённая, что за спиной нет и не может быть ничего более примечательного, чем её собеседник.       К мелочам Риндо всегда был внимателен, не верил в случайности и не отмахивался от того, что не сразу поддавалось его пониманию. Цеплялся своим нарочито незаинтересованным взглядом, анализировал. Заметить выделяющегося среди толпы случалось нечасто, ведь стоит обществу увидеть гвоздь, который торчит, его тут же примутся забивать. К Хайтани это почти не относилось — они выплавлены из на редкость прочного металла, и скорее раскрошат сам молоток, чем продвинутся под его ударами. Такая принципиальность стоила ни много ни мало — свободы, отнятой у них на несколько лет, но это вполне соразмерная плата за власть, к которой они стремились, ведь ничего не даётся просто так.       Задремавшее любопытство вяло шевельнулось в нём, высунуло сонную морду и повело носом, подёргивая ноздрями. Он рассматривал девушку, как диковинную вещицу, и сам не мог объяснить, что в ней заставило его задержать свой взгляд. А может, ему просто нечего больше было рассматривать? Точно нет, таким нелепым оправданием даже ребёнка не одурачить. Вокруг слишком людно, всё пестрит от нарядов и восторженных глаз, он вполне мог её даже не заметить.       С набережной подул сильный ветер, растрепал ровно уложенный шёлк тёмных волос, подхватывая пряди и накрывая ими глаза. Тихо хихикнув, девушка развернулась, прикрыв веки и подставляя лицо ветру, рукой заправляя волосы назад. Не отдавая себе отчёт, Риндо задержал взгляд на тонких чертах её лица и изящных, как ветви молодых деревьев, пальцах. Она совсем не разозлилась из-за испорченной причёски, напротив — широко улыбалась играющему с ней ветру. А когда открыла глаза, тут же встречаясь с парой нежно-сиреневых — улыбка её медленно растаяла, и выражение лица приобрело сходство с его собственным.       В её глазах он не заметил страха, который уже давно стал для него обыденностью. Голубые глаза напротив не задавали ни одного вопроса: почему он так нахально пялится на неё, кто он такой, почему все с опаской поглядывают в его сторону, и почему его обступила живая стена? Неужели её совсем ничего не удивляет, не производит никакого впечатления? Что же, считала всё вокруг закономерным и ожидаемым? Вот только на буддийского монаха, сошедшего с гор, она походила меньше всего. Разве что мутными глазами, словно там, за их пеленой, она пребывает в других мирах. Глаза были не совсем голубыми, в них капнули чёрной краской, и она растянулась по всей радужке, смешалась с нежно-голубым, затемняя его и делая грязным, как речная гладь.       Девушка смотрела прямо, уверенная в своём праве изучать его так же бесцеремонно. Внимание сфокусировалось на недобром выражение лица за блестящей оправой очков, каким оно было явно не из-за настроения, а по привычке не изображать на нём ничего более выразительного. Истинное настроение возможно было различить только по глазам, и только тем, кто мог в них заглядывать.       И почему-то ей сейчас это позволялось.       Поиск ответа на этот вопрос она решила отложить до лучших времён, а лучшим оно будет, если никогда не настанет. В конце концов, по какой-то причине она тоже позволила ему попытаться рассмотреть, что отражается со дна её зрачков. Незнакомому человеку, ещё и на вид — сомнительного содержания. Впрочем, выходит, что теперь не совсем незнакомому, ведь некое подобие знакомства уже состоялось. Не вероломное вторжение — она с готовностью сама раскрыла перед ним двери, словно у них была назначена встреча, и он пришёл как раз вовремя.       С момента, как порыв ветра ознаменовал их неизбежное столкновение, прошло несколько секунд, которые никто не заметил, но показавшиеся целым часом для них двоих.       Поперёк импровизированного моста, что тянулся от одного взгляда к другому, пронеслись дети, веселясь и взрывая хлопушки. Сотканный из воздушных нитей мост размылся, бесследно растворяясь в воздухе. Мир вокруг пришёл в движение, глухие звуки усилились, вновь стали разборчивы. Старик позади девушки сказал что-то о том, как будучи мальчишкой так же бесцельно носился по улицам и был абсолютно счастлив; и она сразу же, будто они вовсе не прерывались, развернулась, рассыпая в воздухе своими волосами, и бойко подхватила его мысль.       Компания вокруг Риндо вновь загудела и продолжила движение. Он скинул с себя оцепенение, коротко моргнув и возвращаясь из омута мыслей, от которых начинала гудеть голова. Стоит сказать, он был не из тех, на кого мог произвести впечатление мимолётный взгляд. Только этот взгляд был до того выразительным, что Риндо увяз в этой трясине, даже не осознавая. Под толщей ледяных вод скрывались глубины нерастраченных чувств. Увидеть их было нельзя, только догадаться — по тому отчаянию, с которым она ухватилась за него, прося, чтобы он искал.       Или ему всё это только почудилось.       В конце вечера небо озарилось радужным пожаром. Фейерверки с протяжным треском разрывались, рассыпая над рекой огненные фигуры, отражаясь на водной глади и в восхищённых глазах. Фестиваль закончился, но ночь была впереди, и Риндо щедро заливал своё наваждение алкоголем, пока то не захлебнулось в нём и не пошло ко дну.       Через месяц этот странный миг его жизни практически предался забвению. Практически. Пару раз после того дня он подумал, что стоило к ней подойти, но потом быстро расправился с этими мыслями. Те не исчезли бесследно, тонкий осадок сожаления осел где-то на глубине, подле наваждения — куда было не добраться даже хозяину, — и затаился, с полным убеждением, что долго прятаться не придётся.       Через год, когда братья шли по чужому району, за ними увязалась какая-то группа парней, зажав вечером в тупике между домами. Тихое место, где лишь мусорные баки и пара неприметных дверей складских помещений, через которые по выходным загружают товары в магазины, даже фонарей там не было. На дворе душное начало июля, и толпе не пришло в голову, что Хайтани — будучи настороже каждый день своей жизни после уроков, которые они с отличием выучили в колонии, — не могли не почуять запах озона от сгущающихся над ними туч, и в укромное место шли отнюдь не на своё избиение.       Сердце Риндо размеренно отсчитывало секунды, за которыми последует калейдоскоп из искаженных болью лиц. Это чувство голода иногда не давало ему засыпать, и тогда он выходил дразнить судьбу на улицы. Когда он влетал в драку, внутри него пробуждалось нечто жуткое, оно расширялось с каждым нанесённым ударом, и очень скоро ему становилось тесно — оно рвалось наружу, сминая клетку рёбер. Раньше Риндо потакал этому чувству, но после колонии пришёл к потрясающе логичному выводу — он никогда не достигнет того, о чём мечтал, если каждая драка будет заканчиваться для него новым сроком. Со временем он становился сильнее, и теперь был в состоянии побороть одного из самых страшных соперников — себя. Тварь внутри он стянул тугими жгутами, и выпускал на прогулку только в подходящий момент. Нет, это не значило, что он цеплялся к каждому прохожему, чтобы утолить свою жажду. Они сами тянулись к нему, как по воронке к жерлу мясорубки, на выходе из которой только рваные мышцы, ломаные кости и неминуемое поражение.       Ноздри жадно втянули воздух: упоительно пахло сырым асфальтом и бензином. Он прислушивался к шагам, всматривался в тени фигур позади — и просчитывал. Руки едва удавалось держать в спокойном положении, чтобы не выдать своего возбуждения и не испортить сюрприз. Это давалось ему с большим трудом, потому что по венам носился электрический ток, а на языке привкус железа.       Их было семеро, и только лишь. Даже как-то оскорбительно. И за свою уязвлённую гордость он бил с лихвой. С ожесточённым удовлетворением ломал противникам носы — кости мелодично хрустели. Кожа рук грубая, затёртая, приятно ноет на костяшках. По рукам стекает то, чего все эти семеро стоили; забивается под ногти вместе с землёй, впитывается в поры. Железный запах крови одуряюще бьёт в голову, оседает на языке кислотной горечью. Риндо в своей стихии. Ему хорошо.       Последний из оставшихся бывших смелых без сил повалился к их ногам. За секунду до того, как открылась дверь слева от них. Яркий столб света потянулся из помещения к хаотично сложенным телам; дверь распахнулась шире, и свет мазнул по ногам братьев, медленно подбираясь к лицам. Они лениво обратили взгляды на проём. И Риндо замер, словно громом поражённый.       В проёме стояла, придерживая рукой дверь, девушка с мутно-голубыми глазами.       Проклятый утопленник забытого наваждения внутри него всплыл на поверхность, гаденько ощерившись. Сомнений быть не может, воспоминания годичной давности, казавшиеся начисто стёртыми, теперь отчётливо стояли у него перед глазами.       Пока подавляющее большинство уповало на волю случая, судьбу, манну небесную, Риндо ни в грош не ставил эту чепуху. Свою жизнь он вершил сам, и ни с кем не собирался делиться лаврами. Всё равно что после успешной операции благодарить всевышнего, а не взмыленного после восьми часов перед операционным столом хирурга. И при всём скептицизме он готов был голыми руками удушить эфемерного кукловода, который притащил именно сюда и непременно именно сейчас, эту девчонку. Приоткрыв тем самым то, чем уж точно не козыряют перед дамами, которых хотят впечатлить. В своём нынешнем амплуа он, конечно, не мог не произвести впечатление, однако совсем не то, которое хотелось. От такой демонстрации любую девушку наполнило бы разве что одно чувство, самое простое и низменное — страх, а за ним, не менее базовый — инстинкт самосохранения. Потому он был бы несказанно рад, если бы она вовсе его не узнала.       — Что там за шум, Мирай? — донёсся мужской голос из глубины магазина.       Ран тоже каменеет, под ресницами у него — бешенство, и он смотрит на девушку в упор, готовый сорваться, скажи она хоть одно неверное слово.       Но она его не замечает, или намеренно игнорирует; равнодушно скользит взглядом по парням, что уже не в силах подняться.       — Опять крысы, — утомлённо произносит она и наконец поднимает глаза на Риндо.       Воздух плотный, буквально звенит от напряжения. Или это с треском рассыпаются его надежды, ведь становится очевидным — узнала. И едва завершив одну битву, Риндо вступает во вторую — внутри всё закипает и пенится, кровь не приятно обжигает, она выжигает. Хочется сорваться с места, а что потом — не знает, но неподвижно стоять становится просто невыносимо. Он снова чувствует жажду, как будто минутами ранее не насытился сполна.       Тишина между домами показалась каким-то новым, совершенно инородным звуком. Перемену в состоянии брата наконец заметил Ран, недоверчиво покосился на него и вклинился в эту немую сцену:       — Вы знакомы?       — Риндо, — выпалил он низким, почти не своим голосом, не отрываясь от беспокойных речных волн напротив.       — Мирай, — тут же ответила она и улыбнулась так тепло, как когда-то ветру.       Ошарашенный, точно олень под фарами, он даже забыл о том, как сейчас выглядит: измятая одежда вся в крови и земле, по лицу катился пот, к вискам прилипли всклокоченные волосы. Под этим взглядом с него сошла вся грязь, даже та, что давно въелась под кожу, проникла глубоко и стала его неотъемлемой частью. Лицо обдало жаром, как будто кто-то включил солнце прямо в этом всеми забытом проулке, и оно тянулось к нему, лаская своими горячими пальцами.       Он жадно всматривался в эту улыбку, чтобы потом проигрывать её в своих фантазиях бесконечное множество раз. Перекатывал на языке её имя, пробуя на вкус — кажется оно теперь будет отдавать солью и напоминать ему о замесах, из которых он выходил победителем.       — Ты чего застряла, всё нормально? — раздалось совсем близко, за спиной девушки послышались шаги.       Лицо Мирай с удивительной скоростью пропустило через себя страх, злость и обречённость, направленные то ли на человека позади неё, то ли на всю вселенскую несправедливость. Затем мастерски окрасилось самой приторной улыбкой, и она игриво промурчала, одновременно отступая в глубь магазина и захлопывая за собой дверь:       — Что, уже соскучился?       На месте, где стояла Мирай, чей силуэт очерчивал стелящийся позади свет, осталась только закрытая железная дверь. Ещё не до конца понимая, что произошло, Риндо продолжал всматриваться в пустоту, пытаясь одним только этим усилием вернуть девушку на место. Вопреки его ожиданиям, дверь не открылась, на пороге не появилось его чёртово наваждение, яркий свет больше не бил ему в глаза. В замызганной подворотне остались только они с братом. Ну, и те, кто корчился на холодном асфальте от боли.       На плечо ему упала крепкая ладонь Рана, и потянула к улице, прочь из тупика, пока их не заметил кто-то ещё. Уходя, Риндо чуть не запнулся, и всем весом наступил на кисть и без того скрюченного парня — тот завопил, и старший Хайтани, резко развернувшись, вырубил его размашистым ударом ноги.       В ту ночь Риндо долго не мог уснуть, вернее сказать, ему и не хотелось. Без подсказок он понимал, что повёл себя глупо и неосмотрительно, как мальчишка. Больше всего он терпеть не мог малодушие, и осознавал с полным отвращением, что именно этим эпитетом стоит наградить его самого. Но ещё унизительнее был стыд перед старшим братом. Он уже перестал робеть под тяжёлым взглядом Рана, но сегодня это полузабытое чувство вновь всколыхнулось. Снедаемый бесконечными мыслями, Риндо мерил комнату шагами, кружа по ней загнанным зверем. С той лишь разницей, что в его случае изоляция была добровольной. Пока он не договорится с головой, завтрашний день не настанет.       О чём он только думал со своим условным сроком, стоя посреди покалеченных тел, и называя непонятно кому своё имя. Ещё бы фамилию сказал и брата представил. И сказал бы, чего уж там, он просто не успел.       Уже дома Ран от души зарядил младшему брату в солнечное сплетение, осыпая сухими менторскими речами, вкупе с матами. Вообще-то он нечасто выходил из себя, поэтому даже по таким сдержанным нападкам можно было оценить, в какой опасной близости от непоправимого прошёлся Риндо, чудом не сорвавшись и не утянув брата за собой.       Но все рациональные мысли оказались ничтожно блёклыми против нескольких крупиц воспоминаний, сохранившихся в памяти от двух мимолётных встреч. Примирившись с неизбежным, Риндо уселся на кресло подле окна и позволил этому потоку беспрепятственно прокручиваться у него в голове.       После десятка раз он начал обращать внимание на детали, которых прежде не замечал. Чего только стоила реакция Мирай на кучу избитых парней возле магазина. Эта нелицеприятная картина её нисколько не напугала. Да что там, даже не удивила. Она не округлила в ужасе глаз, не бросилась на помощь, не закричала мужчине, чтобы тот вызвал полицию. Чёрт возьми, она ведь ни на секунду не растерялась, ложь сорвалась с её губ так легко, Риндо и сам бы поверил, что за дверью она не увидела ничего особенного. Возможно ли, что так оно и было? Нужно обладать железной выдержкой, чтобы в стрессовой ситуации сохранить настолько холодный рассудок. Не будь увиденное редкостью для Мирай, это многое бы объяснило.       Куда больше чувств в ней вызвал тот факт, что на этой мизансцене оказался именно Риндо. Лишь на короткий миг глаза её расширились в изумлении, и он не мог не признать, насколько очаровательно она тогда выглядела. Гладкие тёмные волосы собраны в аккуратный пучок, и отливали золотом в жёлтом свете ламп. Худощавые пальцы с выпирающими косточками крепко упирались в массивную дверь. Тёмно-зелёная прямая юбка едва доходила до середины бедра, на белой блузке с коротким рукавом расстёгнута пара верхних пуговиц. В целом, весь её наряд больше показывал, чем скрывал, и Риндо жалел о том, что у него было слишком мало времени, чтобы её рассматривать. В тот момент он призывал все свои инстинкты, чтобы различить скрытые эмоции в холодных водах этих глаз. И чуть не задохнулся, когда она внезапно облегчила ему задачу и одарила этой нежной, сбивающей с толку и абсолютно неуместной улыбкой. Но, пожалуй, именно её он и хотел увидеть.       Она смела всю его сдержанность и осторожность всего лишь одним жестом, находясь на расстоянии пяти шагов. Он даже не совсем чётко видел её, так и не надев очки. Риндо всегда был честен с самим собой, но в этот раз не захотел принять своё безволие перед ничем не выделяющейся девушкой. Откровенно посредственной. Может, слегка чудаковатой, но разве это плюс?       Заря утопила всю комнату в алеющем мареве, и он почти спятил, отчаянно ища ответ, который сам же от себя и прятал. Как ни странно, новый день наступил несмотря на то, что Риндо не разобрался с предыдущим, и ему пришлось признать поражение. Но лишь на половину, он примирился с идеей отыскать Мирай и больше не отмахивался, однако наотрез отказывался аргументировать для себя это решение.       Можно подумать ему пятнадцать, а она первая девчонка, которая взглянула в его сторону. Отчасти так и было, прежде никто не всматривался в его нутро без содрогания. Со стороны он себя, конечно, не видел, зато по правое плечо находилось живое зеркало: брат выглядел непривычно потрёпанным, в ссадинах и грязи, не разобрать где его кровь, а где чужая, голова чуть наклонена, а на лице жуткая гримаса, из-под бровей сверкает хищный прищур — живое доказательство того, что человек — самое опасное животное. Поэтому Риндо поджидал панику в девичьих глазах, как жертву за углом. Но секунды шли, а её всё не было, и это не вписывалось в его привычную картину мира, Мирай просто не могла на него так смотреть.       Неожиданно приятно оказалась найти в чужих глазах взволнованность, которая не имела ничего общего с опасением — только предвкушение. Обстоятельства их встречи почему-то совсем не изменили её отношения к нему. Хотя Риндо в действительности неоткуда было знать, как она к нему относилась — она ведь его даже не знала, впрочем, как и он. Но ему хотелось думать, что тогда они друг друга поняли.       Дыхание сбилось, по груди медленно расползалась вязкая горячая смоль, которую Риндо списал на последствия от столкновения с тяжёлой рукой старшего брата. Такое объяснение было понятным и привычным. И плевать, что насквозь лживым.       Недели две оба Хайтани держались сравнительно тихо. Точнее, ежедневно они устраивали тусовки в своей квартире, но по меркам королей Роппонги это считалось скромным времяпрепровождением, даже почти невинным. После окончания средней школы, братья там больше не показывались: по закону посещение старшей школы не было обязательным. Им и так не особенно улыбалось сидеть на скучных уроках, а после колонии эти принудительные часы в закрытом классе и вовсе казались злой насмешкой. Но главной причиной стало окончательное принятие своей роли в японском обществе, согласно которой все эти ступеньки образования можно миновать.       Для подавляющего большинства граждан, законопослушных и по всем мерилам правильных, Хайтани катились под откос, становясь отбросами общества, вернее, у них с рождения не было ни единого шанса стать нормальными людьми. Пренебрежительные взгляды нисколько не расстраивали братьев, они были готовы к этому. Ещё до того, как мальчики пошли в школу, отец в красках рассказал сыновьям, что в обществе ожидает детей бывшего якудза. «Бывший» для людей звучало совершенно формально, и это слово они обычно опускали. Тем не менее господин Хайтани официально значился честным бизнесменом, хоть почти никто так не считал. Однако какое ему до них дело, если те могут только болтать за спиной. Беда в том, что их дети как губки впитывали эти трусливые шушуканья, а потом выплёскивали всё в десятикратном объёме в своих сопливых компаниях. Поэтому отец постарался и сделал всё, чтобы Ран и Риндо смогли справиться со своими первыми, но далеко не последними трудностями на жизненном пути.       Любые возникающие конфликты мальчики решали быстро и максимально эффективно, никаких компромиссов и полумер. Дети очень жестокие существа, а Хайтани стали худшими из них. Семимильными шагами братья от объектов травли и насмешек дошли до школьных знаменитостей. Похожая участь ожидала их и на улицах Роппонги. Из-за стремительного темпа могло показаться, что всё давалось им без особых усилий. Но не стоит обманываться, они выкладывались каждый день как проклятые. Возможно, такое сравнение не далеко от правды, не у каждого же ребёнка вместо игр курс молодого бойца. И не то чтобы они жаловались, напротив, их охватило такое воодушевление, что о другой жизни не хотелось и думать. Оказалось, что Хайтани очень жадные до жизни, не принимая за ограничение даже собственный возраст. Зачем довольствоваться малым, когда в их силах взять всё. Это не значило, что выражение «всё и сразу» они понимали буквально, нет, Хайтани были терпеливы, в этом им помогала непоколебимая уверенность в воплощении задуманного. То есть братья не боялись что-то упустить, не сомневаясь — в конечном счёте они получат своё.       Когда домашние вечеринки окончательно пресытились, а в полицию так и не поступило никакого обращения о драке, Хайтани единогласно, хоть и безмолвно, решили, что две недели затишья были достаточными. К слову, младший в этом трипе и думать забыл о событиях злополучного вечера, отвлекался всеми доступными способами и вскоре прекратил самокопания. Искать он уже никого не собирался, глупо было самолично явиться туда, где его хорошо запомнили. Бесследно растворилась уверенность в том, что Мирай не станет его подставлять. Найдя отвлечение в других, теперь разум его был прозрачен и чист, как лёд в бесчисленных коктейлях, что он выпил.       Разбавлять скуку Хайтани с небольшой компанией поехали на Синдзюку, который наводняли множества клубов и баров, а новые заведения открывались быстрее, чем успевали запомниться старые. Выбор пал на один из недавно открывшихся баров. Войдя, они сразу приметили нескромных размеров стойку, на стене за которой выставлены бутылки недешевого алкоголя. Справа от бара тянулись столы для бильярда, завидев их, Ран сразу повеселел — в последний раз они играли год назад, и он даже соскучился по этой атмосфере. К тому же, он был азартен, и намеревался обыграть единственного по его мнению достойного здесь соперника — младшего брата. В баре они заказали для начала бутылок шесть джина и виски, и толпой направились в утопающую во мраке часть зала — из освещения там только лампы над игральными столами, и тусклые светильники на стенах.       Благословенная легкость в голове Риндо продлилась недолго, с треском обрушиваясь, когда он наткнулся на через чур знакомый затылок с тёмными волосами, собранными в пучок.