go down on your knees

Многие коллеги Виктора часто жаловались на то, что у вселюбимого, общепринятого устройства щебетарь, который также являлся и довольно занимательным аксессуаром, который можно было с удовольствием повертеть от безделия в руках, была несколько неудобная недоработка. Он мог включиться в абсолютно неподходящий момент от какого-то неосторожного движения владельца или от простого, лёгкого касания локтём, и вместо чего-то, к примеру, важного, поверх могла записаться полнейшая, никому не нужная отсебятина. Не то чтобы это было распространённым явлением или неприятным, — люди либо вырабатывали достаточно удобную привычку просто не трогать вещицу, если она не понадобится или веселились с того, какие порой забавные моменты она записывала, словно была нацелена выцепить из повседневной жизни самые запоминающиеся эпизоды. Виктор понятия не имел, что было записано на том щебетаре, который он нашёл всего пару дней назад, до настоящей записи. Возможно, какая-то важная заметка товарища Сеченова самому себе? Или, может, напоминание его друга, Михаэля о каком-то важном деле? Или это был щебетарь кого-то из местных, кто-то опять ворчал на Стефана и оставил это в одной из комнат отдыха? Или это устройство раньше и вовсе было пустым? Вот только теперь, прослушав запись на этом устройстве около, — ты сбился после двадцати, идиот, — раз Виктору казалось, что ему становилось немного дурно, стоило небольшому механизму оказаться в его руках. Впрочем, было проще сказать, когда щебетарь был вне его ладоней. По какой-то совершенно безумной причине Петров просто боялся отпустить поблёскивающую тускловатым, но притягательным золотым металлом вещицу не то что из пальцев, — даже из поля зрения. Что, если её найдёт кто-нибудь ещё, кроме него? — лихорадочно оправдывал он самого себя, нервно дёргая ногой и облизывая губы каждые несколько секунд, постоянно бегая глазами по сторонам, чувствуя, как нечто сродни паранойе не отпускает, слегка душа за горло и заставляя потеть даже в не самую тёплую погоду. Если же он так боялся того, что кто-нибудь ещё мог услышать эту запись, почему бы просто не записать что-нибудь поверх? Да потому что каждый раз, думая об этом и уже готовясь исполнить данный самому себе призыв к действию, Виктор понимал, что у него язык прирастал к нёбу, а мысли путались, не способные выдать ни единого цельного словосочетания, не то что осмысленного предложения. И дурно ему было не в плохом смысле, а скорее даже наоборот. Точнее, сама давящая духота, от которой воздух вокруг становился тяжелее, от которой губы и глотка пересыхали, а голова становилось отвратительно туманной, была невыносимой. Словно какой-то лёгкий признак болезни. Но нет, физически он был здоров, — просто с башкой, видимо, у него таки было не всё в порядке, как бы он не убеждал некоторых личностей в обратном. Иначе почему он реагировал теперь так, словно на этом проклятом щебетаре был записан грязный, самым низким образом компрометирующий его самого секрет? Виктор судорожно вздохнул, опуская голову на сложенные на перилах лестницы руки и качнулся назад, нервно притопывая ногой и то сжимая, то разжимая подрагивающие пальцы свободной, вспотевшей ладони. В другой был крепко зажат щебетарь, чей вес уже ощущался таким дотошно правильным, а металл больше практически никогда не был холодным. Программист умолял себя хотя бы не смотреть в сторону устройства, но взгляд тянулся к нему, словно у сороки. Он воровато оглянулся по сторонам, чуть свесившись, чтобы удостовериться, что на нижнем лестничном проёме никого нет, и, кусая губы с ненормально лихорадочной частотой, открыл золотые часы, приводя механизм в действие. Виктор неосознанно выдохнул до пустоты лёгких и задержал дыхание, когда запись началась с короткого, слишком громкого, слишком томного вдоха. — … Я не сомневаюсь в тебе, Миша, — чуть насмешливый, дразнящий голос Сеченова, который смеет называть своего заместителя так. За этим следует один очень громкий выдох, переходящий в скулеж. — Твои способности, к слову, выдают достаток опыта, — Виктору пришлось укусить себя за ребро другой руки, когда он услышал нотку ревности в чужом голосе. Весьма обоснованную нотку. — Вы же знаете, что это… Это было до вас, — немецкий акцент и шёпот делают его голос таким мягким, таким чарующим. Инженер, сжимая щебетарь почти до хруста, сам едва сдерживает стон. — Не сомневаюсь, — обманчиво по-доброму усмехается академик и Виктору хватает воображения представить, что, судя по звуку, он подтягивает резко выдохнувшего Михаэля к себе. Следующая же его фраза даже подсказывает, за что. — Им ты тоже позволял так таскать себя за волосы? Нет? А звать тебя «хорошей девочкой»? Ползать в ногах и вынуждать тебя даже оскорбления ловить с благодарностью? — Н-нет, Дмитрий Сергеевич, — всё так же тихо, кажется, едва подавив всхлип, неизменно отвечает учёный и Виктору хочется выть от несправедливости. Вот бы ты хоть раз назвал меня так, с такой интонацией, с таким обожанием и покорностью в голосе. — Но тебе нравится, как я это делаю, да? — академик фыркает с той эмоцией, которую никогда не позволил бы себе на публике. — Посмотри на себя. В моём распоряжении самая элитная проститутка Предприятия, правда? — Да, Дмитрий Сергеевич, — между этими словами проскальзывает шорох и звон пряжки ремня. — Очень послушная. Очень способная, — более благосклонно продолжает Сеченов, довольно вздыхая. — Хорошая девочка. Виктор несчастно застонал, почти захныкав, с громким щелчком захлопывая щебетарь. Его каждый раз ломало с того, что всё заканчивалось на одном и том же месте, оставляя внизу живота приятное, жгучее чувство возбуждения и стыда. Твою мать… Ему было так сложно нормально дышать, когда он слышал такой Его голос. Он напоминал самому себе человека, отморозившего пальцы на морозе и теперь сжигающего их в пламени костра. Так тепло, так хорошо, но больно, больно, больно… Не то чтобы больно, скорее даже обидно до глухо рычащей ярости, что опять не он. Опять не ему. Почему он не может сделать так же? Почему только Сеченову здесь всё можно?! Порой Петров боялся, что силы, с которой он от таких мыслей сжимал в руке щебетарь, может быть достаточно, чтобы поломать тонкой работы механизм и он быстро заставлял себя расслаблять хотя бы эту конечность, пусть и не до конца. В этот раз он услышал, как на высокой ноте металлически скрипнула какая-то часть устройства и на автомате заставил себя с ещё быстрее застучавшим от лёгкой паники сердцем разжать пальцы так резко, что щебетарь едва не вылетел вниз на лестницу. Виктор на выдохе поймал его второй рукой и быстро сунул в карман, поворачиваясь и опираясь о перила бёдрами. Он потёр лицо, отдающее жаром, словно огонёк свечи, тыльной стороной запястья, и, прикрыв глаза, выдохнул так, чтобы кислороду в мозг поступать было неоткуда. Ох, Михаэль… Почему ты просто не можешь быть таким же, как остальные? Зачем тебе обязательно нужно быть таким умным, интеллигентным, обворожительным человеком, который может так посмотреть, с такой чуть насмешливой, снисходительной улыбкой, что есть все основания и поводы моментально влюбляться? Ты же прекрасно знаешь, как легко попасть под влияние твоих слов и зелёных, лисьих глазок… Виктор оттолкнулся от перил, отходя к противоположной стене. Он же делает это не специально, верно? Просто Сеченов совсем заигрался и теперь думает, что может использовать своих людей, как хочет! Инженер с тихим, подавленным рыком зачесал волосы назад, игнорируя то, что они тут же вернулись в прежнее положение. Да. Точно. Всё так. Михаэль ведь не стал бы так поступать по иной причине, верно? Он ведь совсем не такой. И ему не может нравиться такое обращение, он ведь не… не… Виктор прикрыл трясущимися руками лицо, которое пылало так, что, казалось, воздух во всём театре стал выше на пару градусов. Это было невыносимо, ему просто нужно уже избавиться от этой проклятой вещи. Интересное он, наверное представлял собой зрелище. С до невозможности красным лицом, дергающимся глазом и дрожащими, как у алкоголика, руками, со сбивчивым, лихорадочным дыханием и искусанными губами. Кто бы что подумал, встреть его… Петров отступил к ближайшей комнате отдыха, стараясь не думать о том, что у них с Михаэлем встреча где-то через полчаса и опаздывать будет чрезвычайно невежливо. Но что он мог поделать, у конце концов, он пока всего лишь человек… И, даже думая об этом, он всё равно отказывался представлять себя на месте Дмитрия Сергеевича. Ему чужого не нужно. Он откинул голову назад, несильно ударяясь ею об дверь и ещё раз облизывая губы, выдыхая так, словно от его дыхания шёл пар, как на морозе. Он бы не стал так обращаться с ним. Виктор закрыл глаза, нервно, но неспешно, растягивая момент, расстегивая рабочий комбинезон так, чтобы было удобно просунуть руку. Он бы не был таким грубым. Михаэль заслуживает того, чтобы быть с ним нежным, чтобы целовать каждый сантиметр его тела, чтобы ласково гладить по волосам. Ему никак не может нравиться, когда его таскают за эти очаровательные кудри. Виктор будет лучше Сеченова хотя бы в этом. Он докажет это своему дорогому, хорошему другу. Он покажет, что его любовь куда лучше. И куда приятнее.